Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
Аввакум же, задумчиво посмотрев ему в след, в очередной раз задумался, правильно ли он поступает, скрывая от властей, что в городе появились люди, сеющие смерть, а потому подлежащие поимке и суду.
«Но, — подумал он, — может, это и есть Божий суд отступникам от веры, который вершат эти казаки? И разве я, хоть и протопоп, но все одно — простой смертный, вправе идти наперекор Божьей воле?»
А ангел небесный, слышавший каждое из произнесенных слов, тоже не мог решить, чью принять сторону. И он надеялся, что там, на небесах, станет известно обо всем, что здесь происходит, и окончательное решение будут принимать те, кому это положено. Его же дело — наставлять своего подопечного, и помешать или что-то изменить в происходящем не в его силах.
Несомненно, что и Господу Богу было известно и о замыслах борющихся за старую веру казаков и о колебаниях опального протопопа… Но, коль Он попустил свершение дел этих, значит, так оно и должно быть, у каждого свой путь, свои деяния, и ничто, бесследно минуя Око Всевидящее, не происходит…
* * *
Что было, то и теперь есть,
и что будет, то уже было…
Екк. 3, 15
На Троицу был душный день, и службу в храме пришлось вести при открытых настежь дверях, тем более что народа набилось столько, что иные не могли руку поднять для крестного знамения. Когда читали акафист Животворящей Пресвятой Троице, в проеме двери неожиданно появился Иван Струна, а из-за его плеча выглядывал другой беженец — Анисим, который хитро улыбался и даже поклонился, встретившись взглядом с протопопом Аввакумом. У того в груди что-то кольнуло, он почувствовал, что эти двое явились не зря и следует ждать от них какого-то подвоха.
Так и вышло. Когда он, закончив службу, выходил из храма, намереваясь отправиться домой вместе с двумя сыновьями, что прислуживали ему, то на выходе его поджидал воеводский подьячий Василий Уткин, который елейным голоском заявил, шагнув к нему навстречу:
— Ваше преподобие, извольте заглянуть к нам в съезжую избу. — При этом он широко улыбался, будто бы готовился сообщить ему приятнейшее известие.
— Чего я там не видел? — удивился протопоп. — Зачем мне туда?
— Грамотка на вас прислана из самого Сибирского приказа за высочайшей подписью самого царя-батюшки. Должен буду огласить ее вам и расписочку от вас получить. Извольте заглянуть. Я долго вас не задержу, — все так же ласково уговаривал его тот.
— Нашли время! В самый престольный праздник. Завтра нельзя, что ли, зайти? Потерпит ваша грамотка…
— Никак нельзя, время не терпит. Пойдемте, чтоб не пришлось людей за вами отправлять.
Аввакум все понял и велел сыновьям самим добираться до дома и передать Анастасии Марковне, что он скоро будет.
Пройдя мимо палат воеводы, они зашли в обветшалое здание съезжей избы, где помещались дьяки и подьячие, ведавшие всеми деловыми бумагами, касающимися распоряжений тобольского воеводы. Там в полутемной комнате стоял заляпанный чернилами щербатый стол с чернильным прибором и песочницей. Рядом лежал свиток, увенчанный печатью красного сургуча. Уткин ловко подхватил его, развернул и, чуть повернув к окну, начал читать, не предложив Аввакуму даже сесть. Да ему и не хотелось задерживаться здесь надолго. Сердце внутри бешено колотилось в преддверии услышанного, от чего, как он понимал, зависела его дальнейшая судьба.
«Неужели царь в Москву меня возвращает? — думал он. — Но тогда бы грамоту отправили архиепископу, а не сюда, на воеводский двор. Что же тогда?»
А подьячий меж тем тоненьким тенорком читал:
«По указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона патриарха Московского и всея Великия и Малыя России, велено тобольского вознесенского протопопа Аввакума с женою и с детьми послать из Тобольска с приставом, с кем пригоже, и с провожатыми на Лену в Якуцкой острог к стольнику и воеводе к Михаилу Лодыженскому да к дьяку к Федору Тонково. И о том от себя к ним отписать. А велети б ему, протопопу Аввакуму, быти в Якуцком. А божественные службы, по указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона, тому протопопу служить не велети».
Закончив чтение, он воззрился на протопопа, а потом, не дожидаясь, пока тот придет в себя, пододвинул ему чистый лист и попросил:
— Сделайте милость, ваше степенство, рукой своей напишите, что распоряжение государя заслушали и… и все на этом.
— Где подпись самого государя? Алексея Михайловича?! Ты мне от Никона грамоту прочел, а государь, государь, где руку свою приложил?! — взревел Аввакум. — Врешь, собака! Не мог он таков указ подписать! Не верю!!!
— Правильно, не мог, — спокойно ответил подьячий, — потому как он в походе, о чем нам ранее отписано было. Под Смоленском с ляхами бьется. А потому за него наследник оставлен, сын его царского величества Алексей Алексеевич…
— Наследнику и полгода от роду не исполнилось, — продолжал неистовствовать протопоп, — а он уже на трон посажен? Ты чего мне здесь сказки плетешь? — Аввакум не удержался и схватил за горло попятившегося от него подьячего, прижал к стене и едва не задушил, если бы на крик того в комнату не ворвались люди и не оттащили его. Уткин с красным лицом, растирая рукой горло и тяжело кашляя, писклявым голосом выкрикнул:
— Тебя мало сослать, а надо в пыташную и на дыбу!
— Да я сейчас сам тебе такую дыбу устрою, век помнить будешь! — рвался из рук удерживающих его приказных Аввакум.
Но постепенно он остыл, пришел в себя и как-то сник, проговорил тихо:
— Отпустите, пойду я отсюда…
— Бумагу подпиши, — взвизгнул ему вслед подьячий, на что протопоп обернулся и показал тому здоровенную фигу и вышел, громко хлопнув дверью…
Дома он застал Анастасию Марковну, которая собирала в узел вещи, а присмиревшие дети, прижавшись друг к другу, молча сидели на лавке.
— Куда собираешься? — спросил он удивленно жену.
— А куда надо, туда и собираюсь, чтоб потом впопыхах не сбираться. Мне все одно куда. Да хоть на край света, коль нужда в том есть…
— Так и есть, — удрученно вздохнул Аввакум, — в Якутск нас гонят. Такие вот дела… Поедете со мной, али здесь дожидаться будете?
— Ишь, чего решил, чтоб мы здесь одни остались? Да не в
