Подлинная история Айвенго, Робина Капюшона и прочих - Александр Баренберг
- И дам тоже не обижать. Что мы, не рыцари, что ли? Да и не в юбках наши враги ходят. Купцы зажравшиеся, бароны-кровопийцы, епископы-стяжатели - вот на кого удаль свою тратить надобно!
Одобрительный гул пронесся по рядам лесного братства. Лица загорелись азартом, глаза вспыхнули решимостью. Каждый уже примерял на себя роль благородного мстителя, карающего неправедных богатеев.
С того дня шервудская вольница круто переменилась. Больше не слышно стало о бесчинствах и грабежах почем зря. Зато вести о дерзких набегах на замки норманнских баронов и обозы проезжих епископов разносились теперь по всей Англии.
Говорили, что во главе лихой ватаги встал удалец по прозвищу Робин Худ - защитник бедняков и враг всякого, кто кормится за счет простого люда. Худ со товарищи, мол, богатым спуску не дают, а добычу меж нищими делят. За то и прослыли в народе благородными разбойниками - этакими рыцарями для простонародья.
Слава Робина росла день ото дня. Крестьяне, ремесленники, горожане из низов - все они с восторгом передавали из уст в уста истории о лихих налетах и звонких пощечинах, что отважный Худ влеплял спесивым богатеям.
В трактирах и на ярмарках певцы-менестрели распевали баллады, где Робин представал удальцом и волшебным стрелком, с одной стрелы разящим и норманнского рыцаря, и оленя в лесной чаще. Понятное дело, досужая молва и привирала изрядно, но Робину это было лишь на руку. Пусть думают, что он и вправду заговоренный, пусть боятся лихих разбойников из Шервуда! Глядишь, хоть чуток умерят свои аппетиты зажравшиеся богатеи да бессердечные прелаты. Хоть немного легче станет жизнь простого люда.
При всей своей молодой славе, Робин - а прежде Реувен - свято хранил тайну своего происхождения. В те дни еврею открыться в Англии - все равно что самому голову на плаху положить. Слишком свежа еще была память о погромах, слишком силен страх и ненависть к "христопродавцам". Потому-то и носил Робин на людях обычную крестьянскую одежду, тщательно пряча под ней талит и другие приметы иудейской веры. Лишь неизменный плотный капюшон, скрывавший пол-лица, вызывал у окружающих невольные вопросы.
- Слышь, Робин, а чего это ты капюшон-то не скидываешь? - бывало, приставали к нему лесные братья. - Словно монах какой. Аль рожа криво сидит?
- На кой мне лицо крапивой жечь, коли спьяну в нее упаду?- отшучивался Робин.
Разбойники обычно принимали такое объяснение и отставали с расспросами. Но слухи о загадочном атамане, скрывающем лицо, поползли по округе. Кто говорил - обет он дал, кто - что от бога прячется, натворив черных дел.
Как бы то ни было, а прозвище "Худ", то бишь "Капюшон", приклеилось к юному вожаку лесного братства намертво. Не то чтобы его это тяготило. В конце концов, благодаря капюшону люди меньше приглядывались к его чертам, в которых внимательный взгляд мог бы признать еврейские корни.
Шло время. Робин Худ и его ватага стали притчей во языцех и грозой всей Центральной Англии. Однако сам Робин никогда не забывал, с чего начался его путь. Йоркский погром, гибель близких, бегство из еврейского квартала - воспоминания эти жгли сердце юноши неугасимым огнем.
В те дни он дал себе клятву - разыскать и покарать зачинщиков резни, отомстить за семью и соплеменников. Но начать решил издалека - с борьбы против всякого зла и угнетения. Ведь в конечном счете норманнские бароны и католические иерархи, что разжигали ненависть к евреям - они же и простой народ под гнетом держали.
Вот только одна мысль не давала Робину покоя все эти месяцы - дядя Исаак и кузина Ревекка. Живы ли они? Удалось ли им скрыться из Йорка, обрести где-то новый дом? Эти вопросы терзали душу Робина денно и нощно. В конце концов он решился - тайно пробраться в Йорк под видом странствующего торговца и разузнать о судьбе родичей.
Однажды августовским утром, облачившись в поношенную дорожную куртку и повязав капюшон так, чтобы лишь глаза сверкали из прорези, Робин покинул лагерь в Шервуде. Неопрятная борода довершала образ бродячего торговца средней руки.
Добравшись в Йорк, Робин первым делом направился в еврейский квартал. Сердце юноши сжалось при виде знакомых улочек и домов с обгорелыми стенами. Здесь и там виднелись следы погрома - выбитые окна, обрушенные крыши, черные пятна пожарищ. Редкие прохожие-евреи, завидев чужака, испуганно шарахались в тень переулков.
Поборов горечь, Робин двинулся прямиком к дому дяди Исаака. К немалому облегчению, жилище старого ростовщика уцелело, хоть и обветшало изрядно. В окнах теплился слабый свет.
Трижды стукнув условным стуком, Робин замер, затаив дыхание. Дверь приоткрылась - и на пороге показался седой, сгорбленный старик. В первый миг Робин не признал в нем былого Исаака - так он одряхлел и сдал за минувшие месяцы. Но узнавание в глазах старого еврея вспыхнуло мгновенно. Сцапав Робина за грудки, он втащил его в дом и крепко обнял, шепча на иврите слова любви и облегчения.
- Реувен, дитя мое! Жив, невредим! Какое счастье! Но как ты посмел вернуться? Ведь здесь для тебя смерть, ты же знаешь!
Робин через силу улыбнулся, похлопывая дядю по спине.
- Не бойся, дядя. Я теперь не тот беспомощный мальчик. Меня Робином Худом кличут - так мое разбойничье имя. Я пришел лишь повидать тебя и Ревекку, узнать, как вы. Долго не задержусь.
Исаак, утирая слезы, повел племянника вглубь дома. В скудно освещенной комнате за столом сидела Ревекка - все такая же прекрасная, но бесконечно печальная. Увидев Робина, она вскрикнула и бросилась ему на шею.
- Реувен, брат мой! Ты цел, ты пришел! Но зачем, зачем так рисковать? Ты ведь теперь вне закона, тебя ищут...
- Потому и пришел, сестрица, - усмехнулся Робин, крепко обнимая дрожащую девушку. - Должен был своими глазами увидеть, что вы живы. И проститься. Ведь я теперь и впрямь вне закона. Мое место в Шервуде, среди таких же отверженных. Мы вершим свою войну - за справедливость, за отмщение. Вам с дядей лучше уехать отсюда, из Англии. Здесь евреям не будет покоя...
Поникнув, Ревекка всхлипнула, но спорить не стала. Даже ей, с ее чистым и мягким сердцем, стало ясно - прежней жизни не вернуть. Англия отторгла их, изгнала, ограбила. Путь отныне лежал на чужбину.
Исаак, кряхтя, опустился на стул и подозвал Робина к себе.
- Вижу, племянник любимый, твоя дорога определилась. Что ж, иди по ней смело. Только об одном прошу - не забывай, кто ты.
