Рыцарь золотого веера - Алан Савадж
— А ты хитёр, полицейский. Но хитрость, я полагаю, — часть твоей профессии. — Ёдогими остановила взгляд на своей сопернице. — А она? Мой господин не собирается поговорить наедине с нею?
— Нет, госпожа. С этой стороны вам опасаться нечего.
— Принц Иеясу вышел, — прошептал Норихаза.
Иеясу медленно вышел из опочивальни квамбаку, задержавшись в дверях. Его сыновья двинулись вперёд, готовые прийти на помощь по первому сигналу. Принц поклонился Ёдогими.
— Госпожа Ёдогими, вы поймёте, как тяжело на сердце у меня сегодня. Во всей истории Японии не было такого несчастья, как сейчас.
Ноздри Ёдогими затрепетали. «Боится ли она его? — подумал Мицунари. — Или здесь нечто большее? Генерал Токугава был известным развратником. А Ёдогими — прекраснейшая женщина в стране. Странно, что их отношения никогда не шли дальше обмена взглядами. Впрочем, ничего странного, пока Хидеёси жил и правил страной. Но со смертью Хидеёси…»
— Не сомневаюсь, господин Иеясу, что мой господин Хидеёси соблаговолил высказать вам последние советы и рекомендации.
— Да, это так, госпожа Ёдогими. — Иеясу возвысил голос, чтобы все в комнате услышали его. — Мой господин Хидеёси возложил на мои плечи ответственное бремя. — Он положил руку на голову Хидеёри. — Он знает опасности меньшинства, риск возобновления междоусобных войн, которые обескровливали Японию пять столетий. Этого не должно случиться. Мой господин Хидеёси не может допустить этого. И поэтому он сказал мне: «Я вручаю тебе судьбу страны, Иеясу, и верю, что ты приложишь все усилия, чтобы править ею хорошо. Мой сын Хидеёри ещё молод. Я прошу тебя присмотреть за ним. Я предоставляю тебе решать, будет ли он моим преемником или нет, когда вырастет».
Часть II. ВОИН
Глава 1
Серый туман, серое небо, серая Вселенная. Потому что пришёл рассвет. Ещё один рассвет, несущий конец ещё одной ночи. Прошлая ночь выдалась ясной — Уилл помнил звезды, казавшиеся такими близкими, что их можно было достать рукой, сорвать с небес и сунуть в карманы, чтобы хоть чуть-чуть согреться, отогнать холод, чтобы сопротивляться холодным пальцам смерти. Но сегодняшний рассвет принёс с собой туман. Его инстинкты, его давно позабытое знание моря говорили ему, что это что-то означает. Туман, ползущий по поверхности моря… Но он слишком ослабел, чтобы задуматься над этим фактом, слишком истощились его тело и дух, чтобы попытаться вспомнить, попытаться вычислить… Попытаться сделать что-нибудь.
И всё же всё вокруг было серым, наступал рассвет, и он снова должен заставить себя выйти на палубу. Сколько таких рассветов ему пришлось уже встретить, карабкаясь из последних сил на мостик!
Попытка сесть заняла целую вечность. Он не чувствовал никакой боли, кроме нытья в пустом животе. В пустом животе и в голове. Голова кружилась так, что это причиняло тупую физическую боль. Странным местом была его голова — теперь. Местом мечтаний и кошмаров, но и хороших вещей. Местом, настолько занятым памятью, что иногда было трудно отличить воспоминания от действительности. Прошлую ночь, например, он провёл с Мэри. Не с той Мэри, которую он помнил. Эта Мэри была девушкой его мечты — высокая, сильная, с большой грудью и широкими бёдрами, сгоравшая от желания давать, а не только принимать. Эту ночь он запомнил надолго. Только, протянув руку к ней, он упал лицом вниз и не смог от слабости даже перевернуться на спину.
Он лежал, уткнувшись лицом в пол. Медленно-медленно он поднялся на четвереньки. Как пробирает до костей эта сырость! Казалось, она сидит уже внутри костей. Он медленно протёр глаза. Каждое его движение было слишком медленным. Так он и проспал на палубе. Слишком долго ему бы пришлось опускаться вниз и чересчур долго — подниматься обратно по лестнице, если бы ночью возникла такая необходимость.
Но его разум был ещё и бесконечным судилищем — с каждым рассветом, когда он чувствовал себя лучше всего. Где, когда, как впервые отвернулась от них фортуна? Смерть Жака Маху… Боже, это было почти два года назад. Они пристали к островам Кап-Верде, чтобы запастись свежим мясом. И взяли на борт не только мясо. Какая-то лихорадка, уничтожившая слишком много людей и среди них — командующего, оставила их выполнять поспешные решения Симона де Кордеса.
И всё же это было предсмертным желанием Маху, чтобы они направились к мысу Лопес на юго-западном побережье Африки. Он бывал там раньше, помнил хорошую стоянку для кораблей и свежую пищу для команды. Бедный Жак Маху! Конечно же, он уже бредил. Мыс Лопес обернулся катастрофой — туземцы попытались заманить их в засаду, и снова там была лихорадка. Потом Аннабон. Португальский остров лежал всего лишь в дневном переходе от побережья Африки, и там по крайней мере они наверняка могли получить продовольствие. Аннабон был первым из решений Симона де Кордеса. И захватили его довольно легко — португальцы и их жены-туземки предпочли оставить город и сбежать в лес вместо сопротивления сильному флоту. А Кордесу этого показалось мало — надо было ему снаряжать экспедицию в лес для преследования ненавистных папистов, и все только для того, чтобы снова попасть в засаду и потерять девять человек и среди них — беднягу Тома Спринга. В отместку голландцы сожгли город. Уиллу казалось, что это пляшущее на востоке зарево будет преследовать его до конца жизни. Без продовольствия, без жилищ, в преддверии зимы поселение было обречено. Это было даже не пиратство. Это было бессмысленное убийство.
С того дня экспедиция, которую уже преследовали неудачи, обернулась полной катастрофой. Они пересекли Южную Атлантику, всё время борясь с противными ветрами, и всё же умудрились достичь Магелланова пролива до наступления зимы. Здесь ветры стали попутными. Два-три дня, и они были бы в Южном море. Люди так изголодались, что стали есть кожу со своих башмаков, — лучше голод, чем оставаться на зиму в проливе. Потому что уже через неделю повалил снег и корабли вмёрзли в лёд. Они проторчали на Пингвиньем острове с апреля по октябрь, продуваемые насквозь ледяными ветрами, не менее голодные, чем раньше, отбивая атаки диких индейцев, ссорясь друг с другом и умирая. Только смерть оставалась постоянной, неизбежной, неменяющейся.
И всё же погода изменилась. С приходом весны они снова отправились в путь с какой-то долей надежды — и попали в ужасающий шторм в дальнем конце пролива, и корабли разметало уже окончательно. У них хватило сообразительности заранее назначить место встречи на побережье Южной Америки, на сорок шестой широте. Но лишь два корабля — «Хооп» и «Лифде» — пришли
