Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко
— Каким же это способом? — возразил Степан Тихонович. — У кого оружие, у того и сила.
— Глотки им перегрыз бы, — вот каким!.. Ну, я не за жалостью пришла… — Анна сделала внушительную паузу. — Раз пострадала я от румыняк, то хочу, чтоб передали мне на досмотр колхозную Вишню. Расписку я напишу. Наумцев, думаю, возражать не станет. Так что, Лидонька-подружка, выручай.
Лидия никогда не была с Анной в близких отношениях. Более того, чаще других схватывалась с этой вздорной, самоуверенной красоткой. В приходе Анны, в её требовании крылся какой-то потаённый смысл.
— Вчера ты воспротивилась, а сегодня надумала? — с упрёком напомнила Лидия. — Хорошо. Если Иван разрешит, я не возражаю.
— А я супротив! — наотрез отказал Тихон Маркяныч. — Крайних нашла… У нас, Нюська, пять ртов! Вон, у Дагаевых, мать да Тайка с девчонкой. На кой ляд им, окромя своей, ишо с фермы? У них и забирай.
— Малодойку? Нет! Я привычная к Вишне. Мы её с Лидкой попеременки доили! — повысила Анна голос.
— Не будя по-твоему! Мы бумажку Ванюшке подписали и за бурёнку держем полный ответ.
— Та-ак. Ясненько. А что же ты, дядечка Стёпа, помалкиваешь?
Степан Тихонович, у которого ярко запунцовели уши, отложил вилку с нанизанными кружочками картофеля, бормотнул:
— Да вы слова не даёте вставить, — и, обретя решимость, рассудил: — Считаю, что просьба твоя правильная. Нужно поделиться. А то получается, как у того казака. Шёл по степи, нашёл кошелёк с монетами. Сунул в штаны. Явился домой, а его нет. Дырка в кармане. Рассердился и давай жену бить. «Из-за тебя, — кричит, — нищим я стал». Корова колхозная, и каждый из членов имеет равные права.
— Да ты, никак, очумел? — невольно вырвалось у отца.
— В другой раз мы пострада… — начал было Степан Тихонович, но брошенная женой рюмка — первое, что попалось под руку, — ударила в шею и отлетела прочь, залив рубашку остатками браги.
— Жалко стало? Кобель сивый! — вне себя от гнева выкрикнула Полина Васильевна и, сорвавшись с места, обогнула угол стола и приблизилась к Анне, тоже настороженно вставшей. — Говорила Матрёна, что спутались… Да я…
— Ты спокойней, спокойней! — угрозливо напряглась Анна. — А то задохнёшься…
— Ах ты, вонючка… Ещё лыбишься?
— А почему и нет? Ударить хочешь? А ну, попробуй!
— Руки об такую сволочь марать не стану… Хлюстанка! С кем связалась? С дедом!
— Гм! Это с тобой он дед, а со мной ещё молоденький.
Полина Васильевна, мученически закусив губу, с глазами, полными слёз, повернулась к окаменевшему мужу:
— Уходите… Оба уходите… — и с неестественной суетливостью забежала в летницу. Лидия, с презрением посмотрев на Анну, последовала за свекровью. Фаина сидела ни жива ни мертва.
Грозовой тучей медленно поднялся Тихон Маркяныч. Как-то странно поддёрнул рукав рубахи, выставляя культю. Кураж Анны на том и кончился. Она шарахнулась к калитке, пустилась по улице, не оглядываясь. Так же неспеша старый казак сел, кивнул:
— Наливай мировую… Наливай, гутарю! Сидишь, как кобыла обмочила… А ты, Фенька, чо закручинилась? В семье всяко бывает. Пустое. Разберутся. Не год прожили.
— А то вы Полину не знаете, — точно ища поддержки своим сомнениям, вымолвил сын. — Не простит она…
— Не прости-ит, — передразнил Тихон Маркяныч. — Ты вспомни Павлушу нашего… Намедни снился он мне… Да так ясно… Ты вспомни, как наказали его, а он не покорился! Встал опосля порки и улыбается! Моего был норова… А ты губы развесил. Вон, ишо с внучонком посовещайся.
— Ну, довольно нотацию читать! И без того… — Степан Тихонович обидчиво отвернулся, стал катать хлебный шарик.
Федюнька прибежал с улицы, моргая расширенными глазами, испуганно протараторил:
— А там самолёт немецкий летал! Над верхней улкой! И бумажки такие раскидывал, — он протянул деду сероватый лист с печатным текстом.
— То-то я и слыхал, как мотор тарахтел, — отозвался Степан Тихонович и, передавая листовку Фаине, вздохнул: — Без очков не разберу. Темновато.
— «Казаки и казачки! Освободительная немецкая армия вернула вам волю», — прочитала Фаина и запнулась. — У меня тоже со зрением неважно. Близорукость. Врачи советуют очки носить, да я пока обхожусь… Ну, уж ладно… «Великий Адольф Гитлер пришёл вам на помощь. Отныне и навсегда кончилось иго большевиков и жидов…» Нет! Я читать эту мерзость не стану! — решительно отказалась Фаина и бросила лист на стол. — Типичный образчик геббельсовской пропаганды. Чтобы сломить нас, фашисты прибегают к самым изощрённым приёмам. Сеют в душах безверие в Красную Армию, в партию. Хотят оболванить народ, чтобы превратить в раба.
— Балакаешь, как на дуде играешь, — усмехнулся Тихон Маркяныч. — Папка, небось, партейный?
— Да, и мама — тоже. А вы?
— Я-то? — изумлённо вскинул старик брови. — Не успел. Молодой ишо, а вот Степан… Его в партию призвали. Арестантскую. Ни за что четыре годика в лагере отсидел. А другие наши казаки, те и пононче за Уралом-рекой. Там, бают, сосен на кажного хватит! Кровно обидела нас власть советская, и сословия лишила, и паёв, и уважения… А мы обиду свою, как в той сказке, на семь замков замкнули, и робили собе не покладая рук, покеда не загнали в колхозы… Нет, милочка, не дюже немцы брешут. Крутенько скрутили нас, крутенько!
— Батя, вы договоритесь! — осадил его Степан Тихонович с пугливой поспешностью. — Что упало, то пропало.
— Я не супротив Советов агитирую, а толкую человеку, как оно было… Откель ей знать? В городе Ставрополе, в нонешнем Ворошиловске, я в тридцать третьем ажник два месяца прожил, при Андреевской церкви христарадничал. Трудно было, а не так, как у нас.
— Конечно, мне испытать голод не пришлось, — призналась Фаина. — Папа получал паёк как сотрудник НКВД. Но я абсолютно уверена: голод возник по вине кулаков. Да плюс засуха. Папа рассказывал, как враги народа зарывали зерно, уничтожали стада… Об этом и в романе Шолохова. Островновы подло действовали в каждом селе.
— Надо же! Как в точку попали! — отозвался Степан Тихонович. — Следователь тоже сравнивал меня с Яковом Лукичом. Дескать, грамотный и коварный… Я же вам как на духу скажу, что ни о каких заговорах против советской власти ни в тридцатом,
