Молодость - Александр Сергеевич Долгирев
Они сидели в машине, которую Итало купил по приезде в Рим – в финансах он благодаря своей работе по всему миру на протяжении последних лет ограничения не испытывал. Малатеста, как и всегда в это время, ужинал в ресторане неподалеку от своего дома. Телохранитель сидел через три столика и пил кофе.
– Это он?
– Я же говорил тебе, что так и не смог увидеть его лицо, хотя кого-то он мне напоминает…
Утомленный рабочей сменой, Ансельмо был в не самом лучшем настроении и явно хотел поскорее добраться до дома.
– Но ты видел его фигуру, его жесты!
– Да, но это было давно. Да и не было в них чего-то необычного или запоминающегося.
Бородач кивнул. Это было не очень важно. Малатеста был фашистом и приближенным Микелини – Итало все равно планировал его убить, даже если бы каким-то причудливым образом оказалось, что это не тот чернорубашечник, который пытал Комиссара. Немного неожиданно за столик Малатесты села его сожительница – Бородач упустил, когда она пришла, кроме того, обычно адвокат ужинал в одиночестве. Они поцеловались в щеку, но Итало не сказал бы, что это был очень уж нежный жест.
– Женщина, с которой он живет. Жена или спутница. Большего сказать не могу. Обрати внимание на человека в бежевом пиджаке, который пьет кофе.
Ансельмо потребовалось некоторое время, чтобы заметить телохранителя. Наконец, Комиссар спросил:
– Вижу. И что с ним?
– Сегодня Малатеста покупал «Коррьере делла Сера», а этот человек купил «Ла Газета делло Спорт» в одном и том же ларьке с разницей в три минуты…
– Может, просто совпадение?
– Нет, не совпадение. Потом Малатеста поехал в штаб-квартиру Социального движения, и этот человек поехал за ним. Обедали они тоже в одном ресторане. Затем, ближе к вечеру, Малатеста кормил голубей на Испанской лестнице – для него это ежедневный ритуал – этот человек флиртовал с какой-то девицей не более чем в двадцати метрах от адвоката.
– Кто? Карабинеры или кто-то из наших?
– Я тоже сперва так подумал, но на самом деле, это его телохранитель.
– Ты уверен в этом?
– Почти наверняка. Здесь мы больше ничего не увидим, поэтому поехали к его дому.
Подъезжать совсем вплотную к дому Бородач не решался, опасаясь, что их интерес кто-нибудь обнаружит.
– Ты смог составить план дома?
– Нет, шторы все время задернуты, даже когда дома только его жена.
– А что насчет проникновения?
– С него станется поставить сигнализацию. В целом же, все по высшему разряду: окна снаружи не открыть, на первом этаже решетки, двери толстые и тяжелые – плечом не выбьешь… да мне, честно говоря, кажется, что даже гранатой не выбьешь.
– Так какие у тебя идеи?
– В том-то и дело, что практически никаких. Нужно выманить его, привлечь чем-нибудь.
– Ты же сам говоришь, что он очень осторожен.
– Да, поэтому это должно быть что-то, что заставит его забыть об осторожности… или кто-то.
Комиссар верно понял намек Бородача:
– Я не буду помогать тебе в похищении женщины, Итало!
– Я и сам этого не хочу, но других вариантов я не вижу.
– Это тоже не вариант… Может, имеет смысл отступиться, Бородач?
– Да, что же с вами со всеми такое?! Первые трудности и вы уже поднимаете лапки к верху! Нет, это должен быть он! Ты же видишь, что это не просто старик – ему есть чего бояться, раз он так осторожен. И, я напомню тебе, он пытал тебя на протяжении целой недели, а потом приказал расстрелять тебя и еще десять человек!
– Я помню…
– Это должен быть он, Комиссар! Именно он, палач, который решил укрыться от своего прошлого под пустой респектабельностью, но от справедливости так легко не спрячешься.
– Хорошо, пусть это будет он, но от того, что мы это решили, он не стал менее осторожен! Какие у тебя планы, Бородач?! И я имею в виду планы, которые не включают в себя похищения женщин…
Этот аргумент Бородач вынужден был принять – планов не было. Он долгим взглядом посмотрел на дом, в котором никого не было.
– Пока никаких… Буду думать… Комиссар, можно я пару дней перекантуюсь у тебя?
– Да, конечно. А что случилось с той ночлежкой?
– Я свалил оттуда – хозяин меня сдал. Прошлым вечером вселились двое в соседнюю комнату. Настоящие мордовороты, по виду, фашисты.
– С чего ты взял?
– Чуйка у меня, Комиссар, и, прежде чем ты скептически хмыкнешь, я скажу, что чуйке я в таких вопросах доверяю намного больше, чем фактам. Возможно, поэтому до сих пор жив.
Ансельмо жил в небольшой квартирке неподалеку от фабрики. Бородач в очередной раз удивился тому, что такой уважаемый человек, как Комиссар, не видит очевидного несоответствия своего образа жизни своим заслугам.
– Аккуратно, в прихожей лампочка перегорела – уже третий день забываю новую купить. Из еды есть вареная картошка и курица оставалась. Могу отварить пасты, если хочешь.
– Без разницы.
– Кофе будешь?
– Лучше вино.
– Вина нет… Есть немного граппы.
– Годится.
После ужина Комиссар с Бородачем устроились за кухонным столом вместе с граппой. Ансельмо часто зевал и почти мгновенно захмелел. Бородач же, напротив, не чувствовал, ни усталости, ни опьянения.
– За паших товарищей!
Комиссар стоял не совсем твердо, но произнес тост с такой горячностью, что Итало сразу вспомнил, в чем была главная сила Ансельмо – он бился только за то, во что искренне верил, а потому, когда он говорил о борьбе, не возникало никаких сомнений в его честности.
– За товарищей!
Комиссар рухнул на старенький табурет, который жалобно заскрипел от такого обращения.
– Сколько замечательных мальчишек и девчонок погибло за нашу Революцию?
– Не сосчитать.
– Нужно считать, Бородач! Нужно, несмотря на боль. Я каждый раз, когда в церковь прихожу, я не молюсь – я считаю павших, всех, кого могу вспомнить… А ты давно был в церкви?
– В шестнадцать лет.
– Совсем давно. В прошлой жизни… У тебя есть дети, Бородач?
– Да, двое, минимум.
– Это же замечательно! А как их зовут?
– Понятия не имею. Одного я никогда не видел, второго видел лишь раз сразу после его рождения.
– Я не это имел в виду – такой и у меня есть, хотя я не уверен, что он от меня. Ее за две недели до нашего первого раза изнасиловали в плену. Я имею в виду детей, которых ты воспитываешь, растишь, следишь за успехами, переживаешь неудачи…
– Нет, таких
