Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста
Вот так!
Это был наш день, Виктор. Удача хватала нас буквально на каждом шагу и не хотела выпускать из своих нежных объятий. День? Да все экзамены, все наше пребывание в Москве было праздником.
Небеса умеют быть безоглядно щедрыми, и для того, чтобы эту щедрость оценить и понять чувства баловней судьбы, надо заглянуть в самую знаменитую гостиницу столицы — в гостиницу «Москва».
К 1975 году гостиница «Россия» по другую сторону Красной площади уже была построена, но «Москва» оставалась для приезжего важного люда гостиницей номер один, резиденцией наиболее ценных делегатов Верховного Совета СССР, Верховного Совета РСФСР и съездов партии.
Как же нам, абитуриентам каких-то там режиссерских курсов, удалось не только вселиться в самую-самую гостиницу, но и получить двухкомнатный полулюкс на седьмом этаже, с видом на еще не обезображенную просторную, радующую глаз петербуржца Манежную площадь, на Александровский сад, Исторический музей и Кремль с его дивными башнями и горящими в ночи звездами?
О, каждый вечер над Кремлем, едва сгущались сумерки, вздымались, где они только были днем, сотни, если не тысячи, ворон. Зрелище почти мистическое! Поорав и покружив над стенами с полчаса, минут сорок, все это воронье сонмище куда-то убиралось.
Мы начинали понимать с Виктором, почему людям обыкновенным, не удостоенным особым доверием властей не полагается селиться в номерах, окнами выходящих на вечерний Кремль. Видеть, как по окончании как бы рабочего дня над Кремлем вздымается огромная, пожалуй что и страшноватая воронья стая, видеть и не позволить своему воображению трактовать увиденное…
Помнится, какое впечатление произвели на меня галки в Берлине, вот так же, с приближением сумерек, они возвращались в город на ночь со своего дневного загородного промысла. Их были уж точно тысячи, они закрывали полнеба, и оттуда, сверху, несся тысячеголосый крик, напоминающий переливы бубенчиков, а сами птицы — самолеты 1941 года. Зрелище для крепких нервов, доложу.
Так то Берлин, то галки.
А здесь Кремль — и вороны.
Такое зрелище во избежание иносказательных комментариев можно было предъявить лицам, пользовавшимся исключительным доверием, кому ничего худого никогда на ум не придет.
В эти звездные дни мы как раз с Виктором и были такими лицами, вернее, в ранге таких лиц.
Мы жили в гостинице «Москва» по личной директиве начальника Главного управления по борьбе с расхитителями социалистической собственности МВД СССР генерала П-ка.
Генерал П-к был главным консультантом фильма, где я был редактором, фильма о становлении нашей мафии, о проникновении мафии в недра промышленности. Фильм «Два билета на дневной сеанс» оказался долгожителем, получил аж тридцатилетнюю прописку на экране, а главный консультант — награду и похвалу от самого министра МВД, впоследствии застрелившегося генерала армии Николая Анисимовича Щелокова.
Если бы вы только знали, как дорожили, как ценили работники гостиницы «Москва» слово генерала, возглавлявшего войско борцов с расхитителями социалистической собственности, с мздоимцами, с любителями поживиться на казенный счет. Слово генерала П-ка было для них непререкаемо.
К концу нашего пребывания в столице гостиницу «Москва» стали готовить, как выразилась администрация, «под Верховный Совет». Предстояла сессия Верховного Совета СССР. Гостиница пустела на глазах. Срок пребывания никому не продлевали, новых постояльцев не селили, а тех, кто пытался прожить хоть один день лишний, гнали взашей.
Никогда не забыть, как красивая, статная, мужественная женщина, председатель Госплана Белорусской ССР, плакала самыми настоящими слезами, плакала у стойки администратора, умоляя продлить ее жизнь на один день, жизнь в гостинице, разумеется.
Только в эту минуту мы до конца поняли, что значит слово нашего доброго генерала для работников «Москвы». Нам никто даже не напоминал о необходимости выехать, нас и не спрашивали, собираемся мы покинуть гостиницу когда-нибудь или нет, не было речи и о том, чтобы потревожить нас переездом в более скромный номер, с видом, ну, хотя бы на Охотный ряд.
Утром нам неизменно совали под дверь все центральные свежайшие газеты.
Вечером мы катались с Виктором по нашим апартаментам в креслах, благо великолепные мягкие кресла были оснащены еще и бесшумными резиновыми колесиками.
Если судить по нашей одежде, то, конечно, мы выглядели не так хорошо, как водопроводчики и электромонтеры, обслуживавшие гостиницу; быть может, в мраморных вестибюлях и на покрытых коврами широких лестницах мы смотрелись несколько чужеродно, но обслуживавший персонал относился к нам ласково, с сочувствием и как бы пониманием того, что выполнение особо важного задания генерала П-ка требует, чтобы мы выглядели неброско, скромно, почти бедновато. Думаю, заявись мы в гостиницу в чем мать родила, и к этому администрация отнеслась бы с пониманием, всеми способами давая понять, что готова в любой форме помочь выполнению возложенной на нас задачи. Конечно, они видели в нас борцов с расхитителями социалистической собственности, записанное в гостиничной анкете место работы «Ленфильм» рассматривали как простую милицейскую уловку, а наши поношенные пиджаки были как бы свидетельством нашего бескорыстия в непримиримой борьбе и внушали как раз уважение.
Мы возвращались вечером после консультаций или очередного экзамена, немножко бражничали и смотрели в широкие, до хрустального блеска промытые окна, как несметные стаи ворон кружат над шпилями с рубиновыми звездами, над погружающимся в темноту Кремлем.
Перед сном в своих стоптанных ботинках мы шли прогуляться на Красную площадь, послушать бой курантов, эту государственную музыку, торжественную и волнующую еще с детских лет, когда слышали эти куранты только по радио в полночь.
И в эти ночные часы здесь, на Красной площади, на вершине Кремлевского холма, мы чувствовали себя на такой высоте, какой не найдешь ни на макушке Эльбруса, ни на вершине пика Коммунизма, самой высокой горы на Памире. Нам открывались такие дали нашей судьбы, что дух захватывало.
Утром в лифте мы встречались с бесстрашными молодыми людьми с миноискателями, сообщавшими прямо из лифта, что было для нас в диковину, по радиопереговорнику: «Я — „шестой“… Двести шестнадцатый принял, двести семнадцатый принял, двести восемнадцатый принял». Название обысканных миноискателем номеров сопровождалось словом «принял» как подписью.
Нас отважные контрразведчики не стеснялись, ясное дело, в опустевшей гостинице оставались только свои.
Наконец мы покинули заветные чертоги!
Времени до поезда было достаточно, и мы решили двинуться на станцию метро «Дзержинская» пешком, чтобы не бродить по переходам в подземелье.
Мы шли из гостиницы «Москва» и во все горло пели!
Что пели? Никогда не угадаете. Гимн Советского Союза.
Мы шли с нашей легкой поклажей и отяжелевшими головами по пустынному Охотному ряду имени Карла Маркса, промаршировали на красный свет через Театральную площадь имени Свердлова и от «Метрополя» начали нелегкий подъем в гору на Лубянский холм имени Дзержинского, к одноименному памятнику и пели гимн.
Два счастливых бурша, только что схвативших Бога за бороду, нам и бородка Феликса Эдмундовича была нипочем, мы пели в унисон, заменив все слова Эль-Регистана и Михалкова одним своим, длинным и очень неприличным. Это слово прекрасно растягивалось и сжималось, где надо, легко заменяя канонический текст.
Вот уж воистину благорасположение небес было безграничным, во всей Москве не нашлось ни одного досужего человека, да еще в каком месте! или человека ex officio, кто бы прислушался к нашему дуэту и… Мы имели все шансы с Лубянского холма покатиться далеко-далеко вниз. Знать, действительно: дуракам — счастье!
Как мы добрались до вокзала, как до этого пировали в Доме журналистов, как чопорный вагон «СВ», доставлявший нас в Питер, принял посильное участие в наших торжествах, как по-особенному гремел гимн Великому Городу на перроне в Ленинграде в минуту нашего возвращения с Победой!.. помню до мелочей, будто и не был космически пьян. Так, может быть, бывает и в минуту смерти, когда душа отлетает и имеет возможность видеть бренное тело как бы со стороны. Вот и я все время умудрялся видеть себя со стороны и дивился и пьяности своей, и неотступности трезвого сознания случившегося перелома в судьбе.
Не хватало только фанфар, медных труб, музыки.
Грянула и музыка.
Месяца за два, а может быть, даже за месяц до начала моей экзаменационной эпопеи был приобретен альбом с пластинками, запечатлевшими в черных дисках старинные марши в блистательном исполнении Отдельного показательного оркестра Министерства обороны СССР. Был там и марш «Радость победы» В. Беккера.
