Ф. Самойлов - Вася Алексеев
Вася смущенно посмотрел на нее:
— Уж не знаю, красиво или нет, но я уверен, что так будет… Ну ладно, глядите, ребята, земляника тут какая! Грех оставлять ее в траве.
— Наберем, это недолго. И Паяю угостим, — отозвался Петя Кирюшкин. — Самой отборной ягодой. Елисеев такой не торгует, хоть он и поставщик императорского двора.
И они стали собирать ягоды. Земляника была в самом деле чудесная. Они бродили по лесу, пели песни и снова заводили разговор о далеком будущем, которое им казалось близким в тот день, и о своем сегодняшнем, о том, что их волновало постоянно.
Нет, что ни говори, а день действительно был хорош. И думая об этом, Вася улыбался, стоя перед матерью во дворе их дома.
— Не сердитесь, маманя, в другой раз больше наловлю. А славно было сегодня на заливе.
Мать не успела ответить, их окликнули с улицы, и было в этом оклике что-то будоражащее, тревожное.
Вася увидел соседа Петра Степановича. Пожилой, всегда степенный человек, он шел к их дому какой-то прыгающей торопливой походкой.
— Эх, Васька, отец-то где?! — крикнул он и с трудом перевел дух. — Вы тут не знаете ничего? Мобилизация объявлена. Война!
Война
Война, как смерть, всегда наступает внезапно. Сколько бы люди ни готовились к ней, как бы ясно ни видели ее приближение, всё равно живет, теплится где-то в тайниках души надежда, что минует беда. Эту надежду способны уничтожить только залпы заговоривших пушек.
Разумеется, Вася и его товарищи знали о том, как угрожающе развивались события в Европе, особенно после убийства в Сараеве. Газеты они читали. Про Васю друзья говорили, что он не может заснуть, если не прочтет всё, что можно достать в газетных ларьках. В шутке была правда. Его карманы всегда топорщились от газет. Одни он покупал, другие брал почитать у газетчика, это обходилось дешевле. Случалось, забежав к Васе на минутку, кто-либо из товарищей заставал его склонившимся над «Новым временем», «Утром России» или какой-нибудь другой черносотенной газетой.
— Зачем ты руки мараешь о такую дрянь?
— Это наши враги, — спокойно говорил Вася, — мы должны их знать. И полезное кое-что можно найти в этих газетах, только читай с толком. Врут они, врут, да проговорятся. А нам хорошо нужно представлять себе, что делается на белом свете…
И все-таки в тот жаркий дань, когда они катались на лодке по заливу, лежали в густой траве лесной поляны, собирали землянику и спорили, стараясь представить человека грядущего социалистического мира, в тот день Вася как-то не думал о войне. А она уже переламывала по-своему жизнь миллионов людей.
Всё сразу стало иным.
Правда, угарный ветер шовинизма, крутивший в эти дни на улицах столицы, не захватил заставу. По Невскому ходили шествия. Купцы, чиновницы, богатые барыньки и гимназисты умиленно пели молитвы и гимны, несли портреты Николая Второго. Плакаты сулили скорую победу святой Руси, славили христолюбивое воинство и молили небеса: «Боже, царя храни». Худо приходилось всякому, кто не успевал обнажить голову перед такой манифестацией. Тяжелые тумаки сыпались на того, кто не проявлял верноподданнических чувств.
Но так было на центральных улицах. А городские заставы гудели, гнев и возмущение поднимали людей. Из этих районов шли другие манифестации, они несли не хоругви, а красные флаги, они не молили о победе царских армий, а проклинали войну. Полиция и черносотенцы бросались на рабочих. Им удавалось разогнать демонстрантов, но изменить настроение заставского люда было невозможно.
Воинственный угар не захлестнул Нарвскую заставу, но бедствия войны обрушились на нее в первые же дни. Многие семьи проводили в казармы своих кормильцев, тысячи рабочих, получивших отсрочки, были приравнены к солдатам. За малейшее ослушание им грозил военный суд, отправка на передовые. Снова, как после пятого года, двери рабочих квартир трещали по ночам от ударов тяжелых сапог. Полиция «очищала» заставу от «неблагонадежных элементов».
В ту пору Вася Алексеев ощутил вокруг себя странную пустоту. Многих старших его товарищей, тех, к кому он привык идти за советом, уже не было рядом. Их угнали на фронт, запрятали за решетку. Война как-то сразу продвинула его поколение вперед. Еще вчера они были новичками, шли, равняясь на старших, а сегодня оказались в первом ряду.
Понадобились педели, чтобы из Швейцарии через границы и фронты попали за Нарвскую заставу ленинские тезисы о войне, а затем и написанный Лениным Манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия». Вася и его друзья встретили ленинские документы с огромной радостью. Легче и светлее стало на душе. Да, они правильно отнеслись к войне с первых же дней, они не ошиблись, считая ее ненужной и враждебной рабочему люду. Теперь то, что было еще неясным, смутным поначалу, полностью прояснилось. Партия звала бесстрашно бороться против войны, превратить ее из империалистической в гражданскую, в войну против царского правительства, против капиталистов и помещиков. Сердца Васи и его друзей горячо приняли этот призыв.
Прошло немного времени, и старшой Голубев в субботний вечер остановил Васю, собиравшегося домой. Голубев — приятель Петра Алексеевича, Васиного отца, знает всю их семью, крестил младшего братишку.
— Ты намотай себе на ус, Василий, — проговорил он. — Начальство косо глядит на тебя, да и правильно ведь. Другие остаются на сверхурочную, когда только попросят, а тебе всё некогда. Вот мы и завтра будем работать. Придешь?
— Как обычно, — ответил Вася.
— Так ведь обычно тебя и калачом не заманишь?
— Значит, не заманите и завтра, дядя Саша. Царю-батюшке помогать я небольшой охотник.
— Да ты русский человек или немец?! — закричал Голубев, рассердившись не на шутку.
— Человек я русский, русский рабочий. Потому и не хочу стараться на царя. Делать больше пушек? А для чего? Чтобы больше убивали на фронте таких же рабочих, как мы с тобой? Как бы русский царь победил германского кайзера, — это не наша забота. Наша забота — победить царя, а немецкие рабочие пусть своего кайзера сбрасывают. Ты думаешь, России служишь… Наша Россия — не Николашка кровавый, наша Россия — рабочие и крестьяне. Им служить надо, для них надо свалить царя и всех, кто с царем вместе губит народ на этой проклятой войне.
— Гляди, Васька, за такие слова по нонешним временам… Услышит кто — головы не снесешь.
— Пусть слышат. Я правду говорю, ее от людей прятать не надо.
Но путь правды нелегок. Тяжело приходилось в эту пору заводским большевикам. На организацию обрушивался удар за ударом. Оборваны связи с Петроградским комитетом, разгромлен райком… Трудно стало встречаться с товарищами, единомышленниками, еще труднее агитировать, рассказывать о своих взглядах рабочим в цехе. Везде слежка. Предатели и трусы рядятся в патриотов. И нет уже тех привычных мест, где сходились вместе поговорить о том, что всех интересует, обсудить, что делать дальше. И на Ивановскую улицу теперь незачем ходить. Большевистская «Правда», которой за два года пришлось сменить чуть ли не два десятка названий, теперь ни под каким названием не выходит. Ее закрыли, запретили совсем. Не соберешься, как прежде, и в обществе «Образование» на Нарвском проспекте. Общество тоже в начале войны закрыто полицией…
Хорошо хоть, что осталась школа на Ушаковской. Вася и его друзья становятся ревностными учениками.
В школе теперь надо быть очень осторожным. Полиция не спускает с нее глаз. И все-таки здесь образуются кружки рабочей молодежи. В кружках воспитывается новое поколение путиловских большевиков.
Поначалу кружков два. В одном ведет занятия Вася, с другим занимается немолодой уже человек с бородкой и в пенсне, приезжающий из города, — провизор какой-то аптеки. Зовут его товарищ Ахий. Фамилии никто не знает, разве что Вася, но он ее не называет даже друзьям. Конспирация, понятное дело.
— Где соберемся?
Во время перемены Вася коротко обменивается мнениями с товарищами.
— Давайте снова у меня, — охотно предлагает Ванюшка Тютиков.
— То-то и дело, что снова, — говорит Вася. — Заметно будет. Может, в Дачное поедем, в леске посидим. Погода вроде ничего. Вот и отправимся завтра…
— Есть тут квартира у одного паренька на Зайцевой, вроде подходящее место, — говорит Коля Андреев.
Коля примкнул к их кружку не так давно, но человек он надежный. К его предложению стоит прислушаться.
— Проверь эту квартиру, посмотри хорошенько. Подойдет — соберемся там в следующий раз.
Коля кивает головой. Конечно, он проверит. Вася дает ему важное поручение, и он это понимает…
В лесу возле Дачного они пробираются в хорошо знакомую ложбинку, окруженную густыми кустами ольхи. День действительно погожий, но поздняя осень дает знать о себе. Листья на ольхе побурели, и ветер легко обрывает их. Пышные перья папоротника съежились и стали черными. Воздух холодный и сырой, — солнце уже не греет в эту пору. Девушки приходят с лукошками, на дне которых лежат сморщенные старые грибы или перекатывается крупная жесткая клюква. От таких грибов мало проку, да и от горстки клюквы тоже, но для конспирации может пригодиться.
