Эрнесто Медзаботта - Иезуит
Виконт холодно улыбнулся.
— Как мало вы меня знаете, отец мой! — сказал он. — Поверьте, я не хочу быть виновным, если наша миссия окончится неудачно.
Бомануар успокоился, зная твердый характер молодого человека. В это время вошел Монморанси и, поклонившись им с напускной вежливостью, попросил их сесть. Они ответили ему поклоном, но остались стоять.
— Господин герцог, вероятно, догадывается о цели нашего посещения? — спросил Бомануар.
— Я точно не знаю причины оказанной мне чести вашим посещением, — ответил, продолжая тоже стоять, Монморанси. — Услыхав имя одного из вас, я мог предполагать, но, тем не менее, я буду очень обязан вам, если вы потрудитесь объяснить мне все подробнее.
Бомануара всего передернуло, когда он услыхал ответ герцога, не предвещавший ничего хорошего.
— Мы были сегодня утром у его высочества, короля Франциска, — прибавил старый дворянин, — и получили новое доказательство его неистощимой доброты.
— Это мне не удивительно, господа; король знает лучших дворян своего царства и обходится с ними по их заслугам.
— Его доброта относилась к нам только как к просителям. Мы объяснили монарху бедствия, столько лет обременяющие несчастного графа де Пуа; и король своей королевской волей обещал дать свободу несчастному мученику.
— И так как, — сказал констабль с насмешливой иронией, — по вашему мнению, виновник этого несчастья герцог де Монморанси, то я могу думать, что вы пришли велеть мне дать свободу моему пленнику. Не так ли?
— Мы пришли просить вас, герцог, по крайней мере, не ждать приказа короля и сделать из вежливости то, что придется делать по приказанию.
— По приказу короля?! — притворно удивляясь, воскликнул герцог. — Но уверены ли вы в том, господа, что король даст мне такое приказание?
— Его высочество дал нам свое королевское слово час назад.
— Это вещь неизъяснимая… — начал де Монморанси.
— Как, вы не доверяете моему слову? — крикнул, покраснев от гнева, Бомануар.
— Сохрани меня Боже, господин маркиз. Но позвольте мне предположить, что здесь произошло недоразумение, потому что, как же я иначе могу понять ваш рассказ, получив это письмо от его высочества полтора часа назад?
Сказав это, он подал маркизу знакомое уже нам письмо. Холодный пот выступил на лице честного дворянина. Это письмо было не только приговором, а и доказательством, что первый человек Франции, тот, в котором дворяне олицетворяли честность и великодушие, был не кто иной, как негодяй, плут, лгун, подлец, которому измена своему слову была шуткой.
— Читайте, сын мой, — сказал маркиз, подавая письмо виконту.
— Бесполезно, господин маркиз, я знаю, в чем дело, — ответил молодой человек, отстраняя рукой письмо.
Звук этого чистого, спокойного и твердого голоса кольнул де Монморанси, и он в первый раз пристально взглянул на это мраморное лицо, взгляд которого выражал непоколебимую решительность.
В первый раз на него подействовал человеческий взгляд, который затронул его каменное сердце, и он подошел к виконту.
— Может быть, король не хорошо обсудил обстоятельства, — сказал герцог неуверенно. — Если, господа, вы получите новый приказ короля, то даю вам слово Монморанси не противодействовать.
— Мы знаем, что значит слово Валуа, — тихо сказал маркиз. Но виконт уже ответил:
— Не нужно, господин герцог, его высочество написал свой приказ в полном сознании, как сказано в письме; нам остается покориться его королевской воле и сказать вам, герцог, до свидания.
Монморанси невольно вздрогнул, но, чтобы не уронить свое достоинство, он ограничился холодным поклоном.
Оба дворянина были уже почти у двери, держа шляпы в руках, но вдруг виконт обернулся и, обращаясь к герцогу, спросил:
— Господин герцог, есть у вас сыновья?
Монморанси смутился от неожиданного вопроса.
— Да… два сына, — ответил он. — Но зачем…
— Так, я только от души сочувствую им, — сказал виконт, и, резко махнув рукой, как бы проклиная и отца, и сыновей вместе, он медленно вышел, оставив пораженным этими словами герцога.
СТРАННАЯ ИГРА
Самые длинные дни имеют конец; так же и самая горькая, безотрадная жизнь доходит до старости или до предела смерти.
Какие горести жизни не угасают со временем?
Сколько несчастных обрек Бог на постоянные страдания, а между тем новые страдания находят новые силы для перенесения их.
Большая часть людей, обреченных на большие или меньшие страдания, часто примиряются с судьбой, и уже это примирение облегчает их жизнь.
Счастье любить наносит удары тому, кто сопротивляется; несчастье тем больнее раздирает тело, чем выносливее оно. Есть форма несчастья, которая с каждым днем все больше и больше угнетает человека и тем лишает его надежды на улучшение участи.
Такая именно форма постигла известного нам графа де Пуа. Какая у него надежда впереди? Никакой. С того дня, когда его кинули живым трупом в тюремную яму замка Монморанси, он считал себя мертвым. С каждым днем мучения его усиливались, тело начало разлагаться; чего же, кроме смерти, он мог ожидать?
И граф ждал, моля Бога укротить его муки, иногда соглашаясь страдать больше, чтобы замолить грехи свои.
Но с некоторого времени моральное состояние пленника изменилось. Он даже перестал чувствовать свое могильное одиночество; жизнь, которая давно покинула эту страшную темницу, воротилась туда и волновала иссохшую грудь мученика.
Граф де Пуа стал надеяться. И все томления ожидаемой надежды мучили его. Но что заставило графа надеяться?
Все дело в том, что недавно кому-то удалось подкинуть небольшую записку графу.
Несмотря на лаконичное содержание: «Надейтесь, кое-кто заботится о вас», записка эта произвела целый переворот в душе графа. Более чем бесконечная радость наполнила душу его. И не имей он железную натуру, он умер бы от радости!
С того дня граф де Пуа преобразился. Пренебрежение к самому себе и отвращение к тюрьме исчезло; насколько позволяла ему цепь, он ходил, или, вернее, старался ходить, чтобы как-нибудь укрепить свои члены, которые от долгого бездействия как бы окоченели.
Несколько дней спустя он получил вторую записку. На этот раз можно было опасаться, что граф сойдет с ума от радости. Эта записка заключала ту же фразу, что и первая, но с прибавлением: «Ваш сын».
Этот благородный молодой человек, несмотря на преследования, поборол свою ненависть к Монморанси и поселился в окрестностях дома герцога, в котором, наверное, имел связи; полученные две записки доказывали это вполне.
И вот граф горячо молился. Молился, чтобы сын его, который по добродетели оказался достойным отца и который готовился к страшной борьбе, был бы сохранен и спасен.
Крупные слезы текли по исхудалым щекам старика, и эта сладкая грусть облегчала его сердце. Но единственно над чем он задумывался, это над тем, как записки могли попасть к нему. В его темницу входили только двое: герцог де Монморанси, как палач, приходивший любоваться на свою жертву, и, кроме него, приходил еще полицейский служитель, казавшийся еще более жестоким, чем его хозяин.
Но вот уже несколько дней, как этот служитель больше не показывался. Вскоре выяснилось, что он был заменен другим, с такой темной, разбойничьей физиономией, что можно было ожидать от этой перемены только худшего.
Между тем Монморанси стал замечать, что лицо пленника с каждым днем прояснялось, и это страшно пугало его. Но, несмотря на всякие предположения, он вполне был уверен в невозможности побега, во-первых, потому, что дворец его был прекрасно охраняем, и, во-вторых, ключи от тюрьмы постоянно висели на поясе констабля.
Однажды слуга, сопровождавший Монморанси в тюрьму, заметил ему:
— Монсеньор, мне кажется, что пленник наш сошел с ума. Он кусает свои цепи, как бешеный.
— В самом деле? Вот почему последние дни он был так спокоен. А что, он теперь бешеный?
— Да. Если вы пожелаете видеть его, то нам необходимо взять еще одного провожатого.
— Ах вот как! Ну что ж, выбери самого верного из наших, и пойдем.
— Монсеньор, если вы позволите, я возьму с собой Красного.
— Это твоего племянника, храброго молодого человека, для которого ты просил место помощника палача Парижа? Скажи ему, что я доставлю для него это место. Если ты считаешь нужным взять его с собой, то возьми, и пойдем.
Вскоре явился племянник Доменико (этот вновь принятый слуга Монморанси был не кто иной, как Доменико). Это был здоровый детина, крепкий, со взглядом, полным жестокости. Собравшись все вместе, они двинулись в путь. Герцог открыл потайную дверь и спустился вниз, сопровождаемый двумя слугами. Один держал факел, освещая путь, а другой держал обнаженную шпагу для охраны своего господина в случае чего-либо. Таким образом, они достигли конца темной лестницы, где начинался коридор, ведущий в подземелье темницы.
