Павел Северный - Андрей Рублев
На пяте невода окаменел диакон Миней. Непомерно тучный телом, не обиженный ростом, увязая босыми ногами в мокром песке, он стоял намертво, несмотря на то что невод все же сволакивал его к воде, а в песке оставалась взрыхленная ногами канавка.
Миней заткнул за ременный пояс полы старого, закапанного воском подрясника, чтобы тот не путал ног, отчего у всех на виду оказались его пестрядинные исподние. Волосы и борода у диакона огненно-рыжие, раскосмаченные ветром на солнечном свету, они мотались вокруг головы будто языки жаркого пламени.
Зычно покрикивая на горластых молодок, а также на ребятишек, сновавших возле него, Миней не дозволял себе соленых словечек и не убирал с лица добродушной улыбки по той причине, что поодаль от него маячила сама Ирина Лукияновна с тиуном и Вивеей.
На боярыне синий летник с золотым шитьем. Шею ее обвила нитка низаного жемчуга, отливающего розовыми огоньками. Хозяйка пришла взглянуть на лов, услышав от дворни, что невода выводят с богатой рыбой.
Мимо косы с господского двора, щелкая кнутами, конюхи под уздцы провели племенных жеребцов на водопой. Он возле кузниц. Там речка Слезница по мочажинному руслу, заросшему осокой, пушистым вейником и конским щавелем, сливала в озеро ледяную даже в самую жарынь лета родниковую водицу.
На косе раздался возглас диакона в полную силу его баса:
– Благослови, Господи, зрить рабам Божьим твое милостивое подаяние!
Возглас возвестил выход невода. Толпа истово закрестилась, когда мужики выволокли на песок кошель невода, туго набитый живым рыбьим серебром. Бабы с радостными криками кинулись к нему и, переругиваясь, сгрудились возле добычи.
В этот момент на косе появились конные татары. На сером в яблоках коне ехал молодой татарин в белой войлочной шапке с лисьим хвостом. На всаднике красный парчовый кафтан. На поясе с серебряными украшениями шариками – кривая сабля и кончар[7] в золоченых ножнах. Следом за молодым татарином – четверо ехавших попарно, старых годами конников в одинаковых грязных и засаленных кафтанах зеленого цвета с желтыми полосами.
Шумная толпа привлекла внимание молодого татарина. Свернув к ней, он оставил спутников. Проезжая мимо Ирины Лукиановны, всадник, отпихнув ногой стоявшего на пути тиуна, сплевывая хмуро, оглядел боярыню, облизав языком бурые губы. Наезжая конем на людей, похлестывая нагайкой чаще всего по женским спинам, татарин доехал до кошеля с рыбой. Осмотрев улов, недовольно заплевавшись, повернул обратно и отдал спутникам приказание ехать к водопою.
После появления татар народ на косе притих. Люди, забыв о рыбе, провожали всадников тревожными взглядами. Все знали, что и от мирных степняков можно ожидать негаданной беды. Дух от них был тягостный, помесь людского пота с конским, но людям пуще этого духа пришлись не по душе бритые злые лица конников.
Появление татар боярыня восприняла как недоброе знамение, молча переглянулась с тиуном и в его сопровождении направилась следом за всадниками. Молодого татарина она уже видела в городе в свите баскака Алимана. У нее родилось подозрение, что поехал он на водопой неспроста, а выполняя какое-то приказание своего господина. Боярыня слышала, что новый баскак был жаден и отнимал понравившихся лошадей, какому бы знатному хозяину они ни принадлежали.
Всадники у водопоя остановились. Молодой татарин внимательно осматривал жеребцов. Увидев подошедшую с тиуном боярыню, зная, что она хозяйка вотчины, подъехал к ней с улыбкой, оскалив желтые зубы.
Боярыня обратила внимание на его рассеченную верхнюю губу и, глядя в глаза татарину, сказала приветливо:
– Ассалям галяйкюм!
Татарин, не ответив на приветствие, неласково улыбнулся, смежив веки до щелок, смачно сплюнул. Плевок попал боярыне на подол. Довольный своим поступком, он, выругавшись по-татарски, ткнул боярыню черенком нагайки в грудь, крикнул по-русски:
– Смотри, баба!
Развернув коня, подъехал к конюху, поившему гнедого жеребца, и, огрев мужика нагайкой, попытался вырвать из его руки повод. Но конюх повод намотал на руку, а татарин, рассвирепев, ожег мужика нагайкой по лицу. Конюх вскрикнул и, смятый конем татарина, упал, отпуская повод. Вздыбившийся жеребец с ржанием помчался мимо кузниц к табунам.
Озверевший от неудачи татарин, свесившись, ожесточенно хлестал нагайкой лежавшего на земле окровавленного конюха. В момент, когда кочевник был готов затоптать мужика конем, боярыня, подбежав к одному из конюхов, вырвала у него плеть. Она щелкнула ею, и ременная змея обвила шею татарина. Боярыня рывком вырвала всадника из седла. Он упал на землю, но четверо кочевников, обнажив сабли, не двинулись с места, ожидая приказа.
Поверженный, с трудом освободив шею от плети, ругаясь, вскочил на ноги, выхватив из ножен кончар, ринулся к боярыне, но плеть в ее руке теперь обвила его ноги, и татарин плашмя шлепнулся на землю, выронив кончар. Один из кочевников поймал лошадь начальника, но остальные все еще ждали его приказа.
Боярыня, вне себя, крикнула лежащему по-татарски:
– Вставай, а то подниму, добавив еще разок! Повидала я, как от бабьей руки по земле ползаешь.
Поднявшись, татарин, отплевываясь, стер ладонью с лица налипший песок и мусор, отплевываясь и зло озираясь по сторонам, погрозил боярыне кулаком, закричал от обиды:
– Кучук ита!
Продолжая ругаться, он подбежал к своим спутникам, начал хлестать их нагайкой и затем, вскочив на своего коня, понесся прочь. Четверо татар ехали следом за ним шагом.
Ирина Лукияновна поняла, что татарин, обругав ее, сравнил с собачьим мясом. Обернувшись, она увидела, что к ней подбежали люди, а ближе всех к ней стоит диакон Миней со слегой, у мужиков и баб в руках были жерди, топоры и вилы.
Бросив на землю плеть, боярыня, пнув ногой кончар, сказала диакону:
– Подбери, отче, пригодится лучину щепать.
Оглядев с улыбкой народ, она, как будто ничего не случилось, громко спросила:
– Чего время понапрасну изводите? Аль не пора невод сызнова заводить? Зимушка у нас долгая – без рыбки пузам будет тоскливо…
В слободах вотчины до ночного часа люди судили и рядили, какой бедой обернется для всех лихое обхождение хозяйки с татарским начальником. Не сомневались, что татарин позора не простит.
Боярыня хотя и была довольна, что измарала о песок из персидской парчи кафтан татарина, но думала о том же. Не понравилось ей, что он, глядя на нее, облизал губы. Вымеряя шагами длину трапезной, отпивая по временам из стоявшего на столе ковша стоялый мед, она была уверена, что беды можно ждать и от баскака, и от удельного князя, татарского угодника. Допив ковш меда, отуманив себя его крепостью, она отдала тиуну приказание при первых петухах переправить с острова в леса лучших племенных жеребцов, укрыть их временно в потайном месте у бортника Досифея…
У удельного князя Александра в думной палате стены в коврах. Иконы от лампад сияют золочеными окладами, в прорезях которых едва видны лики угодников. С дальнего погляда на них не сразу распознаешь, какому святому молишься. Думный стол и ставцы возле него – под парчой. Богато в палате. Потолок в росписи. Печи в изразцах. Окна затворены. Духота горницы пахнет масляным нагаром. О слюду окон колотятся жужжащие мухи.
Князь Александр недовольный ходит по палате. Он высок ростом, но худощав, хотя в плечах не узок. Одет в кафтан из бордового сукна, расшитый золотой и серебряной ниткой. Овчинный рукав укрывает левую руку, она рублена саблей, а потому сохнет, любит тепло, а без него донимает ломотой.
В палате четверо бояр. Все в богатой одежде, с бородами, разными по холености да и по цвету. Князь позвал бояр, выбрав самых родовитых в уделе, чтобы помогли ему по-доброму остепенить норов боярыни Ирины Лукияновны. Боярству известно, какую волю взяла она в житейском обиходе, чувствуя заступничество московского князя Дмитрия. Князю и боярам нет охоты словесными наставлениями сердить боярыню, но надо. А вот как ее урезонить, чтобы поняла? Учиненное ею чревато бедой. Баскак мурза Алиман немыслимым деянием боярыни разгневан, так как обижен его родственник и храбрый воин. Баскак, выкрикивая ругательства, требовал от князя, чтобы тот наказал боярыню такой же плетью, какой она нанесла оскорбление. Князь отказался выполнить приказание, сославшись на то, что на Руси плетью боярынь не хлещут, а посему просил татарина придумать новое наказание. Баскак согласился с доводами князя, приказав за неслыханную дерзость взять у боярыни для него трех скакунов по выбору избитого ею татарина.
Князю и боярам известно, что позванная из вотчины боярыня объявилась в городе еще утром, но у когото загостилась, заставляя ожидать себя, позабыв об учтивости.
Седой боярин Лавр, насупленно сидевший у стола, стукая пальцами с золотыми кольцами по столешнице, нетерпеливо молвил:
– До чего же вредная баба. Доколе же, княже, станешь милостиво прощать ей ее дерзновенность?
