Павел Северный - Ледяной смех
— Продолжайте, Турнавин, почему замолчали, — спросил Кошечкин.
— Потому что пока рано ту или иную точку ставить о памяти, которую оставит революция в Омске.
— Но лошадок пока надо закупать, — неожиданно для всех произнес Иван Корнилов.
— Ты о чем, музыкант? — переспросил Кошечкин.
— Говорю, что подходит пора закупать лошадок и как можно больше. Время неустойчивое. Вспомните, где летом были наши белые армии, а теперь куда спятились? Вот и пора нам думать о лошадках. У нас с тобой, Родион, капиталы в пароходиках. Их от большевиков под мышкой не унесешь. Генералы, коих сибирским хлебушком кормим досыта, воюют хреново, и от них нам плохая защита, не при полковнике Звездиче будь сказано. Иван Корнилов нищим жить с детства не обучен.
— Господа, Корнилов о лошадках дельное говорит. Вот додумался дошлый мужик. Музыкальные романсы сочиняет для слезливых бабенок, а сам про лошадок мечту лелеет. Лошадок в Сибири много, и в Маньчжурии они водятся. Лошадки при случае всем понадобятся. Дельные мысли у Корнилова.
— Да только беда, Родион Федосеич. Дорогуша Турнавин, коего мы всячески ублажаем, вагонами оскудев, жмется.
— А моя в том вина? — вспылил Турнавин. — Побывайте на узле и полюбуйтесь, как мне приходится работать. Товарных вагонов у меня действительно в обрез. Лучшие из них заграбастаны чехами. Этими гайдами все запасные пути и тупики забиты. Водятся еще всякие иностранные миссии, кои желают жить в вагонах. Все чего-то от нас, железнодорожников, хотят. Комендант перед иностранцами на задних лапках, да еще и на цыпочках. Министр наш Устругов, после всякой нахлобучки верховным, издает свирепые приказы, требуя от чехов освободить Омск от своих эшелонов, а они в ус не дуют.
— Почему не отнимете у чехов вагоны силой?
— То есть как отнять у них вагоны? У них есть право пользоваться ими по своему усмотрению.
— Дожили, слава богу. У всех есть право. Только мы, русские, у себя дома лишены самых элементарных прав ради благополучия иностранцев.
— А чего удивляетесь, господин Вишневецкий? — спросил, закурив папиросу, Кошечкин.
— Удивляюсь, что лебезим перед иностранцами.
— А мы всегда этим занимались. У русских в крови восхищение перед всем чужестранным. Есть у нас все свое отечественное, но мы все одно эмалированную немецкую кастрюлю хвалим больше своей. Шибко легко расстаемся со своей национальной гордостью.
Из зала донеслись звуки рояля. Корнилов расстался с креслом. Оглядев себя в зеркало, приоткрыв дверь, посмотрел в зал.
— Дочка твоя, Родион, очаровательная Калерия, сейчас всем нам вернет нашу русскую гордость от сознания, что у нас есть Чайковский.
— Подумать страшно, господа, что происходит в нашем отечестве, — заговорил Кокшаров.
А из зала все неслись и неслись звуки музыки Петра Ильича Чайковского.
Пальцы холеных рук Калерии Кошечкиной перебегали по клавишам рояля, наполняя зал каскадами чарующих звуков. Вот уже ожила мелодия лирической и задушевной Баркароллы.
Тишину зала неожиданно разбудили звонкие голоса учащихся, а с ними в зале появилась княжна Ирина Певцова. Калерия недовольно обернулась, а увидев гостью, прекратила игру, пошла ей навстречу.
Певцова, виновато прижав руки к груди, раскланивалась с дамами. Расцеловалась с Калерией.
— Ради бога, простите. Но вы же знаете, что я всегда появляюсь не вовремя и вношу только беспорядок.
— Мы вас ждали, княжна.
Певцова, увидев среди дам Клавдию Степановну, подойдя к ней, поцеловала ее в щеку.
— Здоровы ли?
— Да, дышу пока без страха задохнуться. Сами-то как, ваше сиятельство?
— Вот видите, прыгаю.
— Ну и прыгайте, потому молодость — недолгая гостья в женской доле. Хоть и редко к нам наведываетесь, но старуха все одно от людей о вашей жизни все знает.
— Редкую гостью, Клавдия Степановна, ласковей приветят.
— Тоже верно. Но вам всегда рады.
Певцова в малиновом платье с воротником до самого подбородка. На грудь свисает нитка жемчуга. Увидев среди дам Каринскую, княжна помахала ей рукой, хотела подойти, но гимназистки, окружив ее, зашумели:
— Княжна, прочитайте поэму. Вы обещали.
— Хорошо. Спросим у хозяйки, в какую гостиную можем пойти.
— А зачем вам уходить из залы? — спросила Клавдия Степановна. — Мы тоже хотим поэму послушать, потому всяких разговоров о ней наслышаны.
— Право, не знаю.
— Конечно, читайте здесь, ваше сиятельство, — попросила Каринская.
— А что со мной будет, если дамы неправильно поймут смысл прочитанного. Ведь поэма, сказать по правде, уже запрещена для чтения в Омске. Поэма слишком смелая для тех, кто…
— Ваше сиятельство, прошу вас, читайте. От имени всех прошу, — настаивала Каринская.
— Хорошо!
Певцова села к роялю. Взяла несколько бравурных и к кордов, и когда в зале наступила тишина, она, откинув голову, начала читать:
Черный вечер.Белый снег.Ветер, ветер!На ногах не стоит человек.Ветер, ветер —На всем божьем свете!
В полумраке карточной гостиной тишину нарушали только возгласы игроков и их покашливание. За шестью столами шла игра в преферанс по крупным ставкам. За одним играл беженец — уфимский архиерей Андрей — в миру князь Ухтомский.
В красном углу комнаты в золоченом окладе большой образ Нерукотворного Спаса, перед ним трепещут лепестки огоньков в трех лампадах с разноцветными стаканчиками для масла.
Рядом со столом игроков изящный круглый столик на изогнутых ножках, на нем на белоснежной салфетке позолоченная панагия епископа Андрея, усыпанная самоцветами.
Игра у епископа Андрея спорилась, и он с партнером был в солидном выигрыше. Как говорится, карта шла легко. Довольный таким обстоятельством, сделав очередной ход, епископ, мурлыча, подпевал мелодии, доносившейся из зала. Музыка смолкла, и епископ сделал опрометчивый ход. Увидев на лице партнера удивление и неудовольствие, огорчился. Из зала донеслись бравурные аккорды. Послушав, епископ возмутился:
— Кто это там дозволяет себе такую отсебятину? У Чайковского нет таких аккордов во «Временах года».
Один из партнеров за столом виновато пожал плечами.
— Прошу простить, ваше преосвященство, но я лично в музыкальном понятии не больно силен.
Доносившаяся из зала мелодия мешала епископу думать о картах, он старался припомнить, в какой композиции и у какого композитора могла быть такая музыка.
Игра в карты продолжалась. Партнер епископа неожиданно сходил не той картой. Это обстоятельство дало возможность епископу фыркнуть и бросить карты на стол.
— Давайте минутку передохнем, а то все дело прошляпим.
Епископ Андрей встал из-за стола, подошел к двери в зал, приоткрыв ее, увидел за роялем княжну Певцову, читавшую стихи под собственный аккомпанемент. Слова заинтересовали епископа, и он приоткрыл дверь пошире.
— Кто там машет красным флагом?— Приглядитесь-ка, эка тьма!— Кто там ходит беглым шагом,Хоронясь за все дома?
В этот момент среди игроков за ближним к двери столом возник громкий спор, и епископ не расслышал дальнейшие строки стихов.
Обернувшись к спорившим, он повелительно попросил:
— Тише, господа!
— Простите, ваше преосвященство, но понимаете…
— Понимаю. Спорьте вполголоса. Мешаете слушать. Княжна Певцова читает.
— Извините, ваше преосвященство, будем молчать.
Епископ вновь услышал строки стихов.
Трах-тах-тах!Трах-тах-тах……Так идут державным шагом —Позади — голодный пес,Впереди — с кровавым флагом,И за вьюгой невидим,И от пули невредим,Нужной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужной,В белом венчике из роз —Впереди — Исус Христос.
Епископ Андрей, распахнув дверь, вошел в зал. В группе учащихся раздались нестройные хлопки, но тотчас смолкли. Монах подошел к княжне. Увидев перед собой епископа, княжна встала, приняла благословение, коснувшись губами холеной руки монаха.
— Ваша светлость, впереди кого идет Сын Человеческий?
— Не спрашивайте, ваше преосвященство. Узнав, упадете в обморок.
— Чье произведение изволили читать?
— Поэму Александра Блока «Двенадцать»…
Глава шестая
1Дождь шел весь день совсем не по-летнему напористый и затяжной. Отмытая от пыли зелень на кустарниках и деревьях ласкала взгляд.
— Благовестили ко всенощной.
Поручик Вадим Муравьев шел в собор. Сегодня, в день рождения матери, он еще утром решил зайти в церковь и поставить свечу. Идя по городу среди грибов мужских и женских зонтов, прислушиваясь к колокольному звону, он находил, что в ненастье от близости могучего Иртыша симфония меди звучала более торжественно, приглушая привычный и назойливый городской шум от цокания конских копыт, тарахтения окованных железными ободьями колес у ломовых телег. На площади перед собором шло обучение воинской премудрости дружин «крестоносцев», и топот солдатских ног прерывал распевные выкрики подаваемых команд.
