Розмэри Сатклифф - Меч на закате

«Только до тех пор, пока эта тень от низко свисающих веток оливы не доползет вон до той трещины в камнях колодца», — сказал я самому себе. Ей еще оставалось продвинуться на ширину ладони…

На этот раз я не услышал шагов в высокой траве под оливковыми деревьями, но поперек колодца упала тень, фантастически длинная в лучах клонящегося к западу солнца, и когда я поднял глаза, Бедуир стоял в длине копья от меня, и его силуэт выделялся темным пятном на фоне заката.

— Как дела с покупкой лошадей? — спросил он без всякого другого приветствия.

— Неплохо, — ответил я. — Я уже выбрал всех жеребцов и всех племенных кобыл, кроме одной. Теперь у нас все готово к тому, чтобы свернуть лагерь, а завтра я куплю первую же подходящую лошадь, какую смогу, и, если нам повезет, то к полудню мы уже будем держать путь на север.

Он подошел и опустился на землю у моих ног, прислонившись головой к теплому камню колодца.

— Ярмарка продлится еще три дня. Почему же ты так спешишь, милорд Артос?

— Дорога на север долгая, и в конце нас ждет переправа через море. Даже при хорошей погоде нам понадобится давать лошадям отдых — по меньшей мере, один день из четырех. И в лучшем случае мы достигнем побережья за месяц до начала осенних штормов.

Он кивнул.

— У тебя будет какой-нибудь транспорт?

— Если Кадору из Думнонии все удалось — два торговых судна со снятой палубой, чтобы можно было загрузить лошадей в трюмы.

— И сколько лошадей ты собираешься перевозить за один раз?

— По две на каждое из этих корыт. Брать больше значило бы самому напрашиваться на неприятности.

— Так. Я вижу, ты мудро поступаешь, не задерживаясь среди винных лавок Нарбо Мартиуса.

— Ты снимаешь камень с моей души, — с серьезным видом объявил я, и он рассмеялся, а потом резким движением повернулся, чтобы взглянуть на меня снизу вверх.

— Ворон все еще выставлен на продажу.

— Я уже купил всех жеребцов.

— Продай одного из них. Или, может, купишь еще одного жеребца вместо последней кобылы?

— Да, в хладнокровной дерзости тебе не откажешь.

— Ты ведь хочешь, чтобы он был твоим, правда?

Я заколебался, но потом в первый раз открыто признался в этом самому себе.

— Да, хочу, но не настолько, чтобы заплатить за него — как, я абсолютно уверен, мне придется — жизнью человека или другой лошади.

Какое-то мгновение он молчал, потом сказал до странного ровным тоном:

— Тогда я попрошу тебя о другом. Возьми с собой меня, милорд Медведь.

— В качестве кого? — осведомился я — без удивления, потому что словно уже знал, что должно произойти.

— В качестве певца, или погонщика лошадей, или воина — у меня есть кинжал, и ты можешь дать мне меч. Или, — на его странном неправильном лице промелькнула ухмылка, и эта бесшабашная бровь взлетела, как знамя, — или в качестве шута на случай, если вам придет охота посмеяться.

Но хотя я в некотором роде знал, что должно было произойти, я не был уверен в своем ответе. Обычно я довольно безошибочно оцениваю людей при первой же встрече, но я знал, что этого человека мне не удастся разгадать. Он был темной водой, в которую я не мог заглянуть. Тайники его души были в своем роде такими же глубокими, как у Аквилы, но в то время как Аквила, чье прошлое было горьким, создавал их в течение многих лет подобно тому, как старая рана покрывается грубой защитной кожей, у этого человека они были частью его самого, они были рождены в этот мир вместе с ним, как сопровождающая его тень.

— А что насчет Константинополя и императорской охраны? — спросил я, отчасти, думаю, затем, чтобы выиграть время.

— Что насчет них?

— И великолепия, которое не лежит в руинах, и замечательных приключений, и ожидающей тебя службы?

— А разве ты не можешь предложить мне службу? О, не обманывайся на этот счет, милорд Артос, я хотел того, другого. Именно поэтому я напился вчера; только все бесполезно. Я твой, если ты возьмешь меня.

— Нам нужна каждая рука, способная держать меч, — сказал я наконец, — и иногда бывает неплохо посмеяться — и почувствовать, как твое сердце рвется из груди вслед за песней. Но…

— Но? — откликнулся он.

— Но я не беру сокола, не испытав его сначала. Так же, как не беру непроверенного человека в ряды Товарищей.

После этого он довольно долго молчал. Солнце уже скрылось за горами, и в оливковой роще просыпались вечерние звуки — на ветках стрекотали существа, которых здесь называют цикадами, а ветер доносил до нас еле слышные голоса рыбаков. Один раз Бедуир сделал короткое резкое движение, и мне показалось, что он собирается встать и уйти, но он снова затих.

— Ты выбираешь более придирчиво, чем, по слухам, выбирает император Восточной империи, — заметил он в конце концов.

— Может быть, мне это нужнее, чем ему, — я склонился и, почти против своей воли, тронул его за плечо. — Когда ты будешь капитаном императорской гвардии, ты оглянешься на этот вечер и возблагодаришь своего бога, каким бы он ни был, за то, что все обернулось так, а не иначе.

— Конечно, — отозвался он. — Когда этот день придет, я возблагодарю… своего бога, каким бы он ни был, за то, что мне не дано было отбросить все это прочь, проползти обратно те пятьсот или сколько там миль, что я уже прошел, и сдохнуть наконец в северном тумане с клыками Морского Волка в горле.

Я не сказал ничего, поскольку тут, похоже, уже нечего было сказать. И тогда он повернулся ко мне снова, и в его глазах заплясали холодные огоньки, которые напоминали скорее о битве, нежели о смехе.

— Если я довезу тебе Ворона до Британии так, чтобы он не погиб сам и не стал причиной смерти другой лошади или человека, сочтешь ли ты это достаточным испытанием? Возьмешь ли ты меня тогда к себе, и получу ли я в награду меч?

Я был больше удивлен этим, чем его первой просьбой взять его к нам, и на какой-то миг изумление лишило меня дара речи. Потом я спросил:

— А если тебе это не удастся?

— Если мне это не удастся, а я останусь жив, то я отдам свою жизнь в придачу к жизни человека или другой лошади. Разве это не честная сделка, милорд Медведь?

Я услышал свой собственный голос еще до того, как понял, что мое решение уже принято:

— Пойдем, взглянем на зубы Ворона и осмотрим его самого, потому что я еще не прикасался к нему. И если этот жеребец действительно таков, каким кажется, то это честная сделка, Бедуир.

И я помню, что мы сплюнули на ладони и ударили по рукам, словно завершая торг на рыночной площади.

В одну из бурных ночей конца сентября, когда над крышей уже бушевал первый из осенних штормов, мы снова ужинали в пиршественном зале Кадора, и на моем колене лежала большая, костлявая, радостная морда Кабаля; позади осталась долгая дорога и удушливые облака летней пыли, клубящиеся через всю Галлию, позади напряженная борьба за то, чтобы перевезти последних лошадей через море до того, как испортится погода. И свет факелов и вересковое пиво казались более золотистыми благодаря торжеству от сознания того, что великолепные, широкие в кости септиманские жеребцы и племенные кобылы стоят на привязи внутри палисада крепости.

Бедуир, под глазами которого лежали темные круги, — последняя переправа, с Вороном на борту, была не из легких, и он не спал в течение двух ночей перед ней, даже на своей обычной подстилке под боком огромного жеребца, — покинул честно заработанное место среди Товарищей и, сидя у очага на табурете, предназначенном для певца, пел для нас, а может быть, и для себя, триумфальную песнь, сложенную Арвасом Крылатым после того, как он убил Рыжего Вепря.

Глава шестая. Работник и плата

Они побежали в полдень, и весь остаток этого дня и большую часть следующего мы гнали их среди обросших ивами островков, тростниковых зарослей и изобилующих дичью болот. Мы сожгли их зимний лагерь (они должны были уже привыкнуть к вони пламени, поднимающегося над горящими постройками), отрезали от основного войска всех отставших и спалили темные, узкие боевые ладьи, ждавшие в устье Глейна. Теперь, под вечер второго дня, мы поднялись от прибрежных болот к монастырю, который стоял на своем пригорке-островке и в котором мы оставили обоз.

Мы были полным боевым отрядом, три сотни конницы (четыре, если считать конюхов, погонщиков, оружейников и других), — или были им два дня назад. Этим вечером нас было немного меньше, но через несколько недель мы должны были вновь набрать силу; так бывало всегда. Пленных с нами не было. Я никогда не брал пленных, кроме одного или двух раз, когда мне были нужны заложники.

Кабаль, как обычно, трусил у передних копыт моей лошади. Бедуир ехал по правую руку от меня, а с другой стороны был Кей, который ворвался в наши ряды, словно неистовый западный ветер, когда мы впервые устроили ставку в Линдуме, всего два года назад. Это был рослый парень с золотисто-рыжими волосами, горячими голубыми глазами и пристрастием к дешевым стеклянным украшениям, которые больше подошли бы саксу или какой-нибудь потаскушке. Эти двое, Кей и Бедуир, доказали, чего они стоят, в прошлые летние кампании, когда мы, иногда в одиночку, иногда вместе с полуобученными воинами здешнего правителя Гидария, нападали на поселения Окты Хенгестсона и раз за разом отражали его атаки, направленные вглубь страны. И вскоре должно было прийти время, когда я стал считать Бедуира первым, а Кея — вторым из моих лейтенантов.