Колин Маккалоу - Песнь о Трое

Я поморщился. Гектор умеет ударить по больному месту! Он угадывал роковую слабость в мгновение ока и мог броситься в атаку, как лев. И он никогда не боялся выпустить когти. Титул наследного царевича заставил его возмужать. Не было другого юноши, неоспоримые силы которого нашли бы себе более надежное и полезное применение. И он был достаточно могуч, чтобы справиться с ними. Я был далеко не слабак, но Гектор превосходил меня ростом и статью раза в два. Одевался он очень просто — с неким притягательным достоинством — в кожаную юбку и короткую эксомиду, его длинные черные волосы были заплетены в косички, стянутые сзади в аккуратный хвост. Все сыновья Приама и Гекабы славились красотой, но Гектору досталось больше — прирожденная властность.

Внезапно меня рывком подняли на ноги и оттащили от отцовского трона — старик Антенор сварливо изъявил желание побеседовать с царем до роспуска совета. Мы с Гектором, не прощаясь, поспешили прочь из тронного зала, и никто не позвал нас обратно.

— У меня есть для тебя сюрприз, — с затаенным удовольствием в голосе произнес мой младший брат, когда мы шли по бесконечным переходам, соединявшим пристройки и малые дворцы, составлявшие внутреннюю крепость.

Дворец наследника находился по соседству с дворцом отца, поэтому прогулка не затянулась. Когда он провел меня в свою огромную гостиную, я замер на пороге от изумления.

— Гектор! Где она?

То, что прежде было складом, заваленным копьями, щитами, доспехами и мечами, сейчас превратилось в комнату. Там не осталось даже запаха лошадиного пота, хотя Гектор обожал лошадей. Не помню, видел ли я когда-нибудь эти стены достаточно открытыми для того, чтобы понять, как они расписаны, но сегодня вечером на них сияли нефритово-зеленые с голубым изогнутые деревья и пурпурные цветы, среди которых резвились черные и белые кони. Пол был таким чистым, что в его черно-белых мраморных плитах отражался свет. Треножники и прочая утварь были отполированы до блеска, над дверными проемами и на окнах висели на золотых кольцах красиво вышитые пурпурные занавеси.

— Где она? — снова спросил я.

Он покраснел и проворчал:

— Сейчас придет.

Она вошла, едва успело замереть эхо от его слов. Оглядев ее с головы до ног, я должен был признать, что у него хороший вкус, ибо она была на редкость красива. Такая же смуглая, как и он, высокая и крепкая. И такая же неловкая в общении: едва взглянув на меня, она сразу отвела глаза в сторону.

— Это моя жена, Андромаха.

Я поцеловал ее в щеку.

— Одобряю, братец, одобряю! Но она родом определенно не из наших краев.

— Она — дочь царя Киликии Ээтиона. Я был там весной по делам отца и привез ее с собой. Это не было запланировано, но, — он вздохнул, — так случилось.

Наконец она застенчиво спросила:

— Гектор, кто это?

Звук шлепка, которым Гектор в досаде ударил себя по бедру, заставил меня подпрыгнуть.

— О, когда же я научусь вежливости? Это Парис.

На мгновение в ее глазах сверкнуло что-то такое, что мне не понравилось. Возможно, когда эта девушка привыкнет здесь жить и освоится, она обретет силу, с которой придется считаться.

— Моя Андромаха очень храбрая, — гордо заявил Гектор, обняв ее рукой за талию. — Она поехала со мной в Трою, оставив дом и семью.

— Несомненно, — вежливо ответил я и откланялся.

Вскоре я привык к монотонному ритму жизни в стенах внутренней крепости. Пока дождь со снегом выстукивали дробь по ставням из панциря черепахи, или ливень катился водопадом по стенам, или снег покрывал ковром внутренние дворы, я рыскал среди дворцовых женщин в поисках той, которая пробудила бы мой интерес, была бы хоть на одну десятую так же желанна, как последняя из пастушек Иды. Нудное занятие, не требующее усилий ни умственных, ни физических. Гектор был прав. Если я не найду иной способ поддерживать форму, кроме как тайком сновать взад и вперед по запретным коридорам, у меня вырастет брюхо.

Через четыре луны после моего возвращения в мои покои вошел Гелен и уютно устроился на выложенной подушками скамье у окна. День был чудесный, довольно теплый для разнообразия, и из моих окон открывался прекрасный вид на нижний город, порт у Сигейского мыса и остров Тенедос.

— Мне хотелось бы иметь на отца такое же влияние, как и ты, Парис.

— Ну, ты еще довольно молод, хоть и царевич. Влияние приходит с годами.

Он был еще безбородым юношей, очень красивым, черноволосым и черноглазым, как и все мы, дети Гекабы, называвшие себя царевичами. Один из близнецов, он возбуждал любопытство; о нем и его второй половине, Кассандре, говорили очень странные вещи. Им было по семнадцать лет от роду, и это делало его слишком юным для того, чтобы между нами могла развиться настоящая братская близость. Кроме того, они с Кассандрой были наделены даром ясновидения. В них было что-то, от чего другим, даже их братьям и сестрам, становилось не по себе. Оно проявлялось в Гелене меньше, чем в Кассандре, — и тем лучше было для Гелена. Кассандра была сумасшедшей.

Младенцами они были посвящены Аполлону, и если кто-то из них и противился такому решению собственной судьбы, то противился молча. По закону, установленному царем Дарданом, оракулы Трои должны были исходить из уст сына и дочери царя и царицы, предпочтительно близнецов. Поэтому у Гелена с Кассандрой не было выбора. В то время они еще пользовались относительной свободой, но после своего двадцатилетия они должны будут поступить в полное распоряжение трио, которое заправляло поклонением Аполлону в Трое: Калханту, Лаокоону и жене Антенора, Феано.

На Гелене был длинный струящийся хитон, какой обычно носили жрецы. Его мечтательного выражения лица и дивной красоты было достаточно, чтобы всецело поглотить мое внимание, пока он сидел у окна, обозревая городские окрестности. Он предпочитал меня всем остальным братьям, будь они сыновьями Гекабы, или другой отцовской жены, или кого-нибудь из наложниц, ибо меня не влекло к войне и убийству. Пусть его суровая аскетическая натура и не могла примириться с моим распутством, беседовать со мной ему нравилось, ведь речи мои были мирными, а не воинственными.

— У меня для тебя послание, — сказал он, не оборачиваясь.

Я вздохнул:

— Что я опять натворил?

— Ничего, что заслужило бы порицания. Мне просто велели передать, тебя ждут на совете сегодня после ужина.

— Не могу. У меня уже есть планы.

— Тебе лучше их отменить. Приглашение от отца.

— Ну надо же! Почему я?

— Понятия не имею. Будет очень мало народу. Несколько царевичей, Антенор и Калхант.

— Странное сочетание. Интересно, в чем дело?

— Пойди и сам узнаешь.

— О, я обязательно пойду! Ты приглашен?

Гелен не ответил. Его лицо перекосилось, в глазах застыло выражение, присущее мистикам, — взгляд был словно обращен внутрь. Мне уже доводилось видеть этот провидческий транс, поэтому я сразу понял, что происходит, и навострил уши. Внезапно он вздрогнул и принял нормальный вид.

— Что ты видел?

— Я не мог рассмотреть, — медленно произнес он, стирая пот со лба. — Образ, я чувствовал образ… Начало великих перемен, которые приведут к неизбежному.

— Ты должен был что-то увидеть, Гелен!

— Языки пламени… Ахейцы в доспехах… Женщина неописуемой красоты — не иначе как сама Афродита… Корабли — сотни кораблей… Ты, отец, Гектор…

— Я? Но при чем тут я?

— Поверь мне, Парис, все случится из-за тебя, — произнес он усталым голосом и резко встал. — Мне нужно найти Кассандру. Мы часто видим одно и то же, даже если мы не вместе.

Я тоже почувствовал едва уловимое присутствие чего-то мрачного и притягательного и покачал головой.

— Нет. Кассандра все разрушит.

Гелен был прав, когда говорил, что собравшихся будет мало. Придя последним, я занял место в конце скамьи, рядом со своими братьями, Троилом и Илионом. Почему они? Троилу было восемь лет от роду, Илиону — семь. Они были последними детьми моей матери, и оба были названы в честь того, кто отнял трон у царя Дардана. Гектор тоже был там. И наш самый старший брат Деифоб. По праву титул наследника должен был достаться ему, но все, кто его знал, и отец в том числе, понимали, что спустя год после восшествия на трон он все разрушит. Жадный, беспечный, вспыльчивый, себялюбивый, несдержанный — таков был Деифоб. Как же он нас ненавидел! Особенно Гектора, который узурпировал его законное место, — так он считал.

Участие дяди Антенора было закономерным. В качестве главного судьи он присутствовал на всех советах. Но зачем Калхант? Он всегда выводил меня из равновесия.

Дядя Антенор не сводил с меня глаз, и не потому, что я пришел последним. Два лета назад на Иде я стрелял из лука по мишени, приколотой к дереву, и вдруг, словно ниоткуда, поднялся ветер; он отнес мою стрелу далеко в сторону. Я нашел ее в спине младшего сына Антенора от его самой любимой наложницы — бедняга прятался в зарослях, наблюдая за нагой пастушкой, купавшейся в ручье. Он был мертв, а я — виновен в непреднамеренном убийстве. Не совсем преступление, но все же смерть, которую следовало искупить. Единственным способом сделать это было отправиться в дальние страны и найти там царя, который согласился бы провести ритуал очищения. Дядя Антенор не мог требовать мщения, но простить меня он тоже не мог. Это напомнило мне, что я до сих пор не отправился в дальние страны и не нашел великодушного царя. Лишь цари могли совершать ритуал очищения от непреднамеренного убийства.