Глеб Алексеев - Подземная Москва
– Рыба, не иначе!-снова догадался Дротов.-Но откуда, полено ей в рот, она сюда попала?
– Я думаю-это подземное течение Неглинки,-отвечал археолог,- вы же знаете, что она где-то под Москвой уходит в землю. Под Кузнецким мостом и под Тверской ее удалось вогнать в трубы и в деревянные желоба. Но местами она течет под землей свободно, и очень возможно, что рыба в ней водится и здесь, увлекаемая под землю течением… Точно так же Рейн и Дунай соединены подземной рекой. Нам, во всяком случае, нужно держаться подальше от берега. Но осторожно… Иначе мы опять ввалимся в какую-нибудь дыру!
Они повернули влево, археолог опускался на колени и словно вынюхивал тьму, подходившую близко, к самому лицу. Тогда шедшие сзади Дротов и товарищ Боб останавливались, ожидая чуть слышного:
– Вперед!
Своды пещеры были огромны. Она уходила вверх ноздреватым гигантским потоком, свет не достигал его поверхности, теряясь в сладковатой, дымящейся на фонариках тьме. По правому ее боку, при фонарях, обнаружились сосульки, свисавшие правильными сталактитами, словно пальцы огромных обессиленных рук, спадавшие с кресла. Они были сероватого отлива, свет преломлялся в них, как в призмах, но подойти к ним ближе и определить породу было нельзя, так как пришлось бы переходить поток. Было похоже, что путники попали в большой забытый храм, прозрачные потолки которого занесло песками, но колонны внутри еще не обвалились, и стены еще удерживают тысячелетнюю давность от тяжелой поступи времен.
Глава двадцать седьмая
ПОСЛЕДСТВИЯ ПУСТЯКОВОГО РАЗГОВОРА
– Здесь мы отлично расположимся, мой Друг,- сказал Кранц, складывая свою губительную машинку и садясь на отвал глины. Они подошли к выходу, через который часов восемь назад проникли в подземелье. Все это прежде всего утомительно! Проблуждать целую ночь в дурно пахнущих сырых подвалах, без каких-либо реальных результатов! Впрочем, герр Кранц был упорен, как настоящий немец.
Он аккуратно снял пиджак, вывернул его наизнанку, сложил в виде подушки и, постелив на него чистенький, почти несмятый платочек с голубенькой каймой, улегся отдохнуть. В карманах его оказались "штули" – прекрасные бутерброды с колбасой. Два он съел, один протянул Шпееру, "негодяю" же не предложил ни одного.
"Свинья!-с досадой подумал "негодяй",-ну погоди ж ты!"
Потом Кранц заговорил, видимо продолжая начатый разговор:
– Мне совершенно безразлично, дорогой Шпеер, что мы с вами ищем в этой дьявольской дыре! Пусть это будут богатства даже всех московских царей или только булыжники отвратительной московской мостовой. Я получил задание, мне за это хорошо заплатят, остальное меня решительно не касается. Я поступаю, как истый немец… Если при исполнении моей задачи на пути оказались некоторые препятствия, будь это обвал, который мы с вами устранили, или живой человек, которого устранила моя машинка, мне, даю вам слово честного человека, совершенно безразлично.
"Вот оно что!-испугался "негодяй",-ну-ну!.."
– И наконец, разберемся в вопросах: кого ликвидировала моя машинка? Один с усами, другой даже без усов. Но ведь их так же много, как китайцев или негров…- Он зевнул, достал сигару.- Хотите сигару, дорогой романтик? Нет? Напрасно! Хорошая сигара освежает мысли.
"Мер-рзавец ты!"-с тоской прохрипел "негодяй".
Кранц, будто угадывая мысли "негодяя", повернулся к нему:
– А что вы скажете по этому поводу, дорогой герр Басофф? Впрочем, вы, кажется, тоже швейцарец?-И он еще раз зевнул, довольный неожиданным каламбуром.- А нам, дорогой швейцарец, в данную минуту нужно беречь время. Я предлагаю установить дежурство, не спать одному, остальным же можно отлично выспаться…
– Хорошо!-сказал Басофф,-я могу дежурить первым.
Оба немца улеглись на глине, положив чистенькие платки под щечки. Шпеер свернулся калачиком, совершенно подавленный металлической логикой своего компатриота. Право же, он был неплохим человеком и отцом семейства! В Веймаре, по которому еще так недавно, поддерживая на ходу звезду, проходил медленной походкой он, советник, друг короля и поэт, остались: Берта, не потерявшая способности краснеть от каждой двусмысленной шутки, даже после десятилетнего замужества, дети, певшие по воскресеньям кантаты об ангелах и птичках, кружка пива после обеда и друзья, приходившие по субботам выкурить трубку и обсудить новости переменчивой политической жизни.
"Странная вещь-судьба!"-честно размышлял Шпеер, и, закрывая глаза, как всегда, он, примерный отец и муж, постарался представить себе, что делается сейчас в чистеньком домике в Веймаре, за садиком, за занавесочками с кремовыми трубадурами на них. Вот Берта вошла с кофейником, Фриц и Мици сидят на высоких стульчиках с чинной благовоспитанностью немецких детей, которые, конечно, не ходят голышом, как дети в этой ужасной России. "Дети,- говорит Берта,- отодвиньте на минуту стаканы и вспомните вашего папу. Что делает теперь ваш папа?" Мици, какая воспитанная девочка, эта Мици, пухлыми, словно перевязанные колбаски, пальчиками отодвигает стакан и подымает глазенки к небу. На ее глазенках, голубых, как василечки с полей Веймара, дрожат слезинки. О, эти святые детские слезинки! О, эта бессильно опущенная с кресла рука жены и взгляд, устремленный поверх детских головок! Ему казалось, что взгляд Берты проходит через поля и горы, прямо к нему, и в такие мгновения-он с ними, в тесном кругу семьи, цели и оправдания своей жизни… "Завтра пошлю им письмо!"-подумал он, засыпая. Инженер Кранц давно уже спал тем спокойным сном, каким спит математик или хирург, совершивший сложную операцию. Но "негодяй" не спал.
Кто знает, какие бури разбушевались в этой русско-швейцарской душе? Потряслась ли она столь нелестной характеристикой славянства, данной инженером Кранцем? Заговорило ли в ней наконец самолюбие? Или какое-нибудь гениальное мошенничество созрело в глубинах широкой натуры, для которой нет ничего невозможного: будь то швейцарский паспорт или Московский подземный Кремль. Но только, когда оба инженера заснули и Шпеер уже видел во сне, как он идет к своему домику и Фриц и Мици бегут к нему навстречу в голубеньких костюмчиках, "негодяй" потихоньку свернул губительную машинку и полез наверх в дыру подземного хода. Он отвалил доску. В отверстие ударило резкое весеннее солнце, а воздух был крепок, как вино.
Он осторожно вылез в дыру, доску привалил опять, навалил на нее сверху камней, аршина на полтора затрамбовал землей, подумав при этом, что так будет надежнее и хода немцам теперь не отвалить, если даже они взорвут его динамитом. Потом, сбив с машинки статив, он завернул ее в платок и стал подниматься на поверхность…
Солнце уже поднялось над крышами, по улице гудели трамваи, был как раз тот час, когда Фредерико Главич с неизъяснимым наслаждением хлебал чай в номерах "Савелово", а Дарья как ошпаренная летела к Страстному за автомобилем. "Негодяй" стряхнул с коленок землю, отдохнул с полчаса на Страстном бульваре и не торопясь пошел обратно по Большой Дмитровке к дому, который выходит углами на Софийку и Неглинный…
Глава двадцать восьмая
О ВРЕДЕ ОПРОМЕТЧИВОСТИ
Ворвавшись в кабинет инженеров, чтобы плюхнуться на диван и отдышаться от таких невероятных событий, "негодяй" как вкопанный остановился на пороге.
В кабинете сидел Фредерико Главич.
– Вы здесь?-пролепетал он, проглатывая язык.
– Как видите.
– И давно вы здесь?
– Только что, дорогой компатриот. Ну, как дела московского метрополитена?
– Ах, это такой кошмар, вы даже представить себе не можете… Если бы не пятьдесят тысяч франков, которые вы мне обещали, дорогой патрон, я ни за что не согласился бы претерпеть подобные ужасы. Я едва остался жив! Все остальные члены экспедиции погибли,- тут он со скорбью снял кепку.- Единственным утешением им будет сознание, что погибли они смертью героев.
И он рассказал удивительные вещи. Как с отвагой и с величайшим презрением к опасности экспедиция спустилась под землю. Как втроем, имея только машинку с губительными лучами, они под землей отбили нападение целой дивизии большевиков. Как инженер Кранц с лопатой бросился в атаку, а бедного инженера Шпеера взяли в плен и живьем сожгли, на костре. Он-швейцарец, но он клянется отметить за германских подданных, погибших столь невероятным образом.
Миллиардер с интересом слушал смертоносный доклад своего служащего. На толстых его губах висела улыбка, и он подбирал губы, словно боялся ее обронить.
– А скажите, дорогой Басофф,-спросил он внезапно,-как вы намерены поступить с вашей невестой?
– С какой невестой?-опешил "негодяй".
– Я не знаю, как ее зовут… Княгиня Обло… Обле… словом, она была здесь минут за пять до вашего прихода, жаловалась, что вы… э-э-э… словом, я прочел вашу расписку о том, что… э-э-э… вы признаете себя отцом ее ребенка и обязуетесь на ней жениться… Я, господин Басофф, не люблю невыполнения моими служащими их обязательств… Бедная женщина очень убивалась. Я дал ей слово, что вы получите ваш гонорар только после свадьбы на этой обма… э-э-э… этой бедной женщине.
