Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Конец сентября был холодным и дождливым. У государя вновь разболелись ноги, и озлобленный Алексей Михайлович гневным метался по Кремлю. Даже близкие не подходили к нему. Это было время года, когда царь отправлялся на богомолье, но в этот раз дела не позволили ему оставить столицу, и на богомолье поехал царевич Фёдор, непонятно почему выбравший Калугу. Второго октября они отправились в путь и вот уже третьи сутки тащились какими-то окольными дорогами. Огромный новый «двор» сопровождал царевича.
Карета с трудом ползла по грязи, жирная глина, казалось, хватает её за колеса. Дождь противно моросил. Ноги снова ныли. Фёдор был вновь замкнут в себе. Царевич Пётр Сибирский и князь Иван Воротынский сидели рядом молча. Фёдор думал о недавнем скандале, разразившемся в царских палатах. Боярин Богдан Хитрово поведал отцу, как к нему приходил доктор Стефан и сказывал о том, что нынче съехался с ним на Тверской улице Иван Шихарев и говорил, что взята в Верх племянница его Беляева для выбору, возили её, мол, к Хитрово, а тот смотрел её руки и сказал, что они худы. Дале, сказал Шихарев, как станет смотреть их доктор Стефан, чтобы помог племяннице. Доктор же отвечал, что его к тому делу не призывают, да и племянницы он не ведает, а Шихарев сказал, что как руки у неё доктор станет смотреть, она перстом за руку придавит — по тому он её и узнает.
По воле Алексея Михайловича Шихарева привели перед его очи, и он сразу во всём повинился.
Этот скандал из-за одной из желавших стать его мачехой щемил его душу. В памяти ещё стояла сильно растолстевшая перед смертью мать. С её кончины прошло чуть больше года. Мать, а следом любимый брат, и детство ушло окончательно.
За окошком кареты всё так же моросил дождь, везде расстилалась пожухлая листва.
Но вот за пеленой измороси показался захолустный городок, к которому так стремился царевич. Покосившиеся дома, кое-где рухнувший частокол, всё говорило о нищете и запустении.
Въехавшая на центральную улицу карета остановилась перед невзрачным домиком воеводы, который, услышавши о приезде царевича, уже давно стоял в грязи на коленях. Открыв дверцу кареты, Фёдор в синем кафтане с расшитым оплечьем, в красных сафьяновых сапожках с гнутыми носами и куньей шапке с малиновым верхом, опираясь на посох, вышел из неё. Следом за ним вывалился грузный боярин князь Иван Воротынский.
— Почему мы остановились здеся, чей то за городишко? — спросил он.
— Воротынск.
Земля его предков, вотчина его рода. Князь ошалело уставился на царевича.
— Я неспроста завёз тебя сюда, — зло выговорил царевич. — Вишь, како загумление в твоей родной вотчине. Уразумей, время удельных родов минуло. Долгорукие, Куракины, Волконские давно сменили при дворе Мосальских, Звенигородских и Пронских. Я ж люблю тебе, дядя. Ты думаешь, Сабуровы, Грунковы, Воронцовы, Шереметевы, Бутурлины забудут, чё ты их родню при наборе мово двора забыл. Придёт время, усё тебе припомнят. Вот увишь, отец первым чё-нибудь измыслит. Я мечтаю местнические книги сничтожить, а ты уделы поминаешь.
— Господи, Федюшка, я ж хотел як подостойней, чёбы честюшки поболе вокруг тебя было.
— Эх дядя, дядя.
Огромный князь Воротынский как нашкодивший отрок стоял перед царевичем. Чтоб ещё более наказать дядьку, Фёдор остался ночевать в захудалом Воротынске. Большей части двора пришлось ночевать в бедных избах горожан. Царевич Пётр Сибирский, презирая нищету, остался ночевать в карете царевича. Встревоженный маленький городок потонул в ночной тьме.
Государь Алексей Михайлович объявил боярину Хитрово, что лично осмотрит оставшихся претенденток в непосты. Семь девушек были переведены в комнаты ближе к постельным палатам. Наталья Нарышкина и с ней две тётки и мамка были помещены в небольшой комнате, обитой сукном, в коей стояла «постеля велика с пуховою периною». Тётки с мамкою спали на боковых скамьях по стенам. Прожили неделю, другую, а царь на смотрины не удосужился. Наталья даже привыкла, ночью спит сладко в натопленной комнате под лёгким покрывалом. Но в день назначенный не дали ни простыни, ни сорочки, истопив ещё жарче. Уложили рано. Тётки с мамкой с вечера стоят на ногах возле постели, тихо ведя беседу, а Наташеньке велено спать как положили, и сохрани Боже шевелиться при смотринах! Так она и лежит, как бы в огне, в стыду и почти что в бесчувствии от страха. Под вечер она плакала и охала, трижды мыли ей лицо холодной водой. К ночи хоть и успокоилась, но распылалась, совсем замучила тёток и мамку, едва к нужному времени смогли её уложить и раскидать ровненько и красиво, лучшего не скрывая, но и ничего слишком не выставляя на вид. А прекрасным ликом прямо на смотрящего, чтобы видел и дуги бровей, и рисунок губ, и румянец ланит. И если эта картина не хороша, то какого рожна ещё надо? Тишайший любил дома ходить в простой сорочке и стёганом кафтане. Так поднимался и на смотрины с посохом в руках, шёл с доктором Стефаном и старым духовником да с двумя девками, которые несли по толстой свече. Перед осмотром царь усердно молился, и чтобы Бог вразумил его и чтобы мысли не отвлекались случайно на женскую прелесть, всех бы посмотреть со здравым вниманием, избирая не любовницу, а супругу на долгие годы. Однако не всегда избегал томительного волнения, обходя покои наипрекраснейших девушек, отобранных знатоками, новая казалась ему лучше увиденной, краше, пожалуй, и быть не может, так к чему тянуть дальше томительное вдовство, но сдерживался и продолжал смотрины. В покоях, обитых и устланных сукнами, царских шагов почти не слышно. Когда входили в комнату, приставленные к претендентке молча кланялись в пояс, девки со свечами становились по обе стороны постели, доктор с попом оставались в тени у двери, пока царь при надобности не позовёт. Сам Тишайший подходил с ликом спокойным и ласковым, не позволяя себе неприличной спешки и торопливости чувств, без смущения, как бы выполняя царский долг или выбирая драгоценный камень для своего царского венца. Не наклоняясь, почтенно поглаживая бороду, оглядывая будто бы спящую девицу во всех статьях взглядом не наглым, не оскорбительным, но мужским и опытным, затем молча поворачивался и выходил, а девки со свечами спешили вослед, забегали вперёд.
К Наталье царь вошёл, как входил и к другим. Неизвестно, что было бы, если бы Наталья не нарушила запрет не открывать глаза. Она и не открыла, а только одним глазком чуть прищурилась, едва дрогнувши веком. Когда через эту щёлочку увидела перед собой царскую бороду и два мужских глаза, прямо на неё смотрящие, то так застыдилась, что уже не могла сдержать девичьей застенчивости, тихо вскрикнула и закрылась, как могла, «обема руками». Дело неслыханное, явная царю обида! Тётки с мамкой бросились, чтобы те руки отнять, а как она не давалась, то царь увидел даже сверх обычного, сам стыдливо засмеялся и поспешил уйти, крепко ударяя в пол посохом. А в оставленном им покое было горе, потому что женщины решили — всем надеждам отныне конец. Могла девка стать царицей, а теперь погонят её с позором.
Эту ночь царь досмотрел ещё двух девиц. Была поистине прекрасна черничка Иванова дочь Беляева Овдотья и лежала как положили, не шелохнувшись и замерев, будто в настоящем сне, но чего-то царь на неё, как и на другую, смотрел рассеянно, словно думая о постороннем или что вспоминая, так чарующей красоты её почти и не заметил. Духовник понял, что царь пришёл к решению.
Никогда ещё Андрей не был так счастлив, как последние полтора месяца. Почти каждый день он встречался с Алёной, его тянуло к ней, как к никакой женщине до этого. Они встречались у Агафьи Немой, которая нянчилась с её сыном. Андрей научил Алёну видеть цвет, ткать, выводя старинные русские узоры, а затем купил станок. Муж Харитон вначале, догадываясь о многом, сильно бил жену, НО когда увидел полотно, сотканное ею, затосковал, запил ещё сильнее, часто оставаясь пьяным спать в кабаке. С вином умирал его талант, расцветая в Алёне, полотно её Андрей с выгодой продавал через свою лавку. Счастье свило себе гнездо на чужом несчастье.
С первым снегом, когда Москва как бы обновилась белизной, Андрей купил Алёне заячий тулупчик, шапку с подпушкой и сапоги белого сафьяна. В обновках она выглядела как дворянская дочь. Весть обо всём этом покатилась среди дворов и докатилась до Артамона Матвеева, который послал Савелия Сивого за Андреем.
Дом Матвеева изобиловал царскими дарами. Царёва невеста Наталья Нарышкина до свадьбы вернулась в дом дяди и в ожидании венчания томилась и душой и телом.
Когда Андрей с Савелием вошли в вифлиотику, там уже сидели брат Андрея Семён, учитель молдаванин Никола Спафари, дьяк Воскобойников, хозяин дома и его отец.
— Ну, вот и наш гусь лапчатый пожаловал, — озабоченно и в то же время с радостью произнёс Артамон Матвеев. — Ты енто чаво это творишь. Ты пымаешь, што ты наши незаметные очи и уши. А чё енто за очи, о коих почитай кажий двор в Хомовниках судачит. Среди баб уже споры идут, кто ты — купец али дворянин, который ткацку жёнку осчастливливает.
