Айбек - Навои
— Отдохнем немного, — может быть Туганбек и подойдет, — сказал он и приказал рабу отпереть комнату для гостей.
Нурбобо отпер дверь, зажег свечу и ввел молодых людей в дом. Они распахнули окна. В душное помещение ворвалась свежесть вечера. Султанмурад хмурился, жалея, что пришел. Ала-ад-дин Мешхеди заговорил о поэзии. Он пытался опровергнуть мнение Навои о богатстве и красоте тюркского языка. Это все больше раздражало Султанмурада. Чтобы заткнуть рот болтуну, ему пришлось заговорить самому. Он очень легко доказал, что девять десятых современных поэтов Герата, пишущих по-персидски, — жалкие рифмоплеты, а остальные — слабые подражатели великих древних стихотворцев. Ала-ад-дин Мешхеди, по обыкновению, произнес несколько ядовитых слов, потом закрыл глаза и умолк. Когда Нурбобо разостлал дастархан и принес фрукты, поэт немного оживился. Непрерывно щелкая миндаль и фисташки, он усердно расхваливал природу и воздух Бадгиса.[60] Дастархан убрали, и Султанмурад предложил Ала-ад-дину уйти. Вдруг у ворот послышался топот коней. Обрадованный Ала-ад-дин снова усадил Султанмурада. В комнату вошел Туганбек. Глаза его пьяно поблескивали. Увидев гостей, он обрадовался и тотчас же приказал Нурбобо подать кушанья и напитки. Наполнив чаши до краев, он протянул их гостям. Ала-ад-дин Мешхеди опьянел от первой же чаши и принялся бессвязно болтать. После второй он порылся в кармане и, вынув длинную касыду в честь Пайенде-Султан-бегим, начал читать ее вслух. Он поручил Туганбеку передать «Сокровищу эпохи»— так прозвали эту женщину—посвященное ей произведение.
— Что вы думаете об уме и проницательности этой женщины? — спросил Туганбека Султанмурад.
— Все считают ее сокровищницей ума, — лукаво улыбаясь, ответил Туганбек. — Она удивительно красива, но я до сих пор не заметил у нее даже признака разума.
Ала-ад-дин Мешхеди стал горячо возражать, но Туганбек не пожелал даже ответить ему и заговорил о другом. Султанмурад спросил его, какое он сейчас занимает положение и насколько велики силы Хусейна Байкары. Насчет своей должности Туганбек ответил кратко: «Состою при молодом царевиче», — и сообщил, что положение Хусейна Байкары тяжелое. Его джигиты перебегают к Мирзе Ядгару. В заключение он убежденно сказал:
— Однако при Хусейне находится Алишер Навои. Мирза Ядгар должен больше всего опасаться этого человека.
— Можно ли так преувеличивать! — рассердился Ала-ад-дин Мешхеди. — Алишер — совсем смирный человек. Вы его совершенно не знаете.
— Нет, Навои — большая сила. Он прекрасный политик. Это человек большого ума, и в народе его уважают. Верно, я с ним незнаком. Может быть, мне даже придется от него прятаться. Но «искусство ткача видно по сделанной им ткани»; человека узнают по его делам. Не будь ваши касыды так красивы, никто не назвал бы вас поэтом.
Султанмурад кивком головы подтверждал слова Туганбека.
— Мы надеемся, — сказал он, — что Навои в скором времени избавит страну от опасностей и бедствий. Туганбек мрачно потупился.
— Стране не грозит никакая опасность, — медленно сказал он. — В жилах Мирзы Ядгара тоже течет кровь Тимура. Он добивается своих прав.
Считая излишним спорить с Туганбеком, Султанмурад промолчал.
Туганбек пил много. Ала-ад-дин, не желая от него отставать, выпил еще несколько чаш и в конце концов растянулся на полу. Султанмурад был навеселе. Оставив Ала-ад-дина отсыпаться, он поднялся, намереваясь уйти. Туганбек пошел проводить его до ворот. Большой, усаженный деревьями двор мирно спал, залитый лунным светом.
— Нурбобо, подай свечу! — крикнул Туганбек. — Не нужно, — сказал Султанмурад.
— Не спеши, успеешь еще вернуться в свою худжру. Сначала пойди поклониться красоте.
Султанмурад, ничего не понимая, пожал плечами и пошел за Туганбеком. Старик принес свечу. Туганбек отпер дверь одного из домиков, тянувшихся в ряд за деревьями, и сказал:
— Пожалуйста!
В комнате Султанмурад увидел девушку; она сидела перед запертым окошком, низко опустив голову, «Совершенная, совершенная красота!»— подумал Султанмурад и, несколько смущенный, отступил. Туганбек взглянул на блюдо, стоявшее на полке, и подошел к девушке.
— Дильдорхон, — мягко сказал он, слегка наклоняясь над нею, — почему ты не ешь? Принести чего-нибудь другого?
— Не еды, а яду принеси, яду! — горестно воскликнула девушка и выпрямилась.
— Нурбобо, державший в трясущихся руках свечу, вдруг заговорил:
Молись аллаху, дочка. У него одного проси спасения.
Туганбек гордо подошел к Султанмураду и шепнула — Красивая? Нравится?
Султанмурад промолчал. Он с сочувствием взглянул на девушку, и вышел. Через минуту Туганбек догнал его.
— Кто это? — задумчиво спросил Султанмурад.
— Вчера ночью увез из кишлака, — ответил Туганбек. — Удивительно изящна и красива!
— Разве такие дела не опасны?
— Друг мой, брось разговоры! Украсть девушку — очень приятное дело. Полночь. Она сладко спит на супе, волосы разметались по подушке. Рядом похрапывает старуха. Мы с двумя джигитами подошли к ней на цыпочках. Прежде всего я слегка поцеловал девушку в лоб. Потом завязал ей рот, поднял ее, и мы побежали. Легко перепрыгнули через стену — словно розу в саду сорвали. Бросили девушку на конями помчались во весь опор. Очень — приятное дело! Да… Под утро прискакали к городу. Передохнули в саду одного знакомого, возле самых городских ворот, а теперь привезли ее сюда. Во всем этом есть какое-то особое наслаждение.
— Но как должна себя чувствовать несчастная девушка? Может ли быть что-нибудь ужаснее для ее родителей? — дрожащим голосом произнес Султанмурад..
— Чтобы играть в любовь, нужно взаимное желание. Я это хорошо знаю, — спокойно и серьезно сказал. Туганбек. — Если она не захочет, я и пальцем до нее не дотронусь. Подарю моему хозяину. В сущности, эта девушка может служить украшением дворца самого султана!
— Верните несчастную в ее семью. Человек не должен, служить игрушкой для мимолетных желаний.
— Ладно, посмотрим. Прощайте! — и Туганбек удалился. Султанмурад долго стоял, глядя на запертую дверь. Затем печально побрел домой.
Город спал. В спокойствии лунной ночи семиглавая гератская мечеть казалась еще огромней, крепость Ихтияр-ад-дин — еще грознее. Султанмурад, полный ненависти к Туганбеку и всем насильникам в мире, шел по улицам, ничего не замечая вокруг. В худжре, не зажигая свечи, он кое-как постлал себе постель. Сон бежал от него, грудь теснила сладкая боль. Беззвучно шевеля губами, он несколько раз повторил стихи:
Если у неё такие очи, брови, томность векТо простись с наукой, с верой, с разумом простись навек.
Глава седьмая
Хусейн Байкара томился в большом саду городка Меймене. Царственные приемы, пышные, шумные пиры — где они? Султан большей частью сидел один в просторном, украшенном выцветшей росписью доме и даже не писал стихов. Разве правитель, лишившийся власти, может вздыхать о каких-то девушках с бровями, как лук, и глазами газели? Жажда власти впитана им вместе с молоком матери. Всю силу, всю боль этого чувства Хусейн Байкара ощущал теперь мучительней и острей, чем когда-либо.
За спиной тоскующего султана, в отдаленном углу сада, слышались шум и крики: нукеры, забыв о своих обязанностях, боролись, чтобы хоть чем-нибудь развлечься. Хусейн Байкара тяжело вздыхал; он нетерпеливо дожидался кого-то. Вошел ишик-ага и доложил:
— Прибыли. Разрешите им войти? Хусейн Байкара кивком головы выразил согласие.
Вошел Навои и отвесил установленный обычаем поклон. Государь торопливо указал ему место подле себя и тотчас же заговорил:
— У нас появилась одна мысль. Прежде всего нам хочется тут, наедине, выслушать вас. Мы знаем, что эти печальные события очень вас тревожат.
— Благодарю вас за внимание. Я пришел, чтобы услышать от вашего величества добрые вести, — сказал Навои.
Хотя в комнате никого не было, Хусейн Байкара понизил голос и заговорил о новостях, которые узнал через своих осведомителей. По их словам, положение Мирзы Ядгара было непрочным.
Навои спросил:
— К какому же решению вы пришли?
— Вся трудность именно в том, чтобы принять решение.
Хусейн Байкара на мгновение смолк, потом продолжал:
— Если мы с нашими наличными силами пойдем к столице и неожиданно, с быстротой молнии, нападем на Ядгар-бека, как, по-вашему, достигнем мы цели? Поэт не торопился с ответом. Он многозначительно прищурил глаза, лицо его вдруг осветилось тонкой улыбкой. Потом он очень серьезным тоном сказал:
— Если бы вы не высказали мне эту мысль, было бы еще лучше!
— Почему? — беспокойно спросил Хусейн Байкара. Навои не мог удержаться от смеха.
— Потому что план этот следует держать в большой тайне.
