Георгий Марков - Соль земли
– Видишь? – обведя рукой широкий полукруг, произнёс Артём. – Всё это отец сам насадил, кроме вот этих берёзок. Когда здоровье позволяло, проводил здесь целые дни. Тут было его опытное поле. Гляди – надписи на дощечках: «Осенние кедровые сеянцы (высевал зёрнами пятнадцатого сентября)», «Весенние кедровые сеянцы (высевал зёрнами десятого мая)». А вот тут выращивал кедровую поросль, пересаживал всходы из другого грунта. И смотри, принялись!
Они постояли возле палок с табличками, вглядываясь в надписи, сделанные химическим карандашом рукой их отца, и молча подошли к болотцу. И тут первое, что они увидели, был высокий шест с прибитой к нему дощечкой. Отец знал направление дождей и ветров и прибил дощечку так, что надпись за несколько лет почти не полиняла.
– «Пятого сентября разбросал по болотцу сто кедровых зёрен», – прочитал вслух Максим надпись на дощечке, выведенную чётким спокойным почерком. Он вопросительно взглянул на Артёма. – И каковы результаты?
– А вот видишь, зеленеют кедерки. Конечно, их не сто, а гораздо меньше, но всё-таки взошли. Помню, как он радовался, когда увидел всходы. Ещё мечтал он ускорить созревание кедра, увеличить его плодоносность. Пробовал он делать какие-то надрезы на стволах, но опыт не удался, кедры засохли, и он возле них чуть не плакал. И всё тебя ждал, как ждал!.. – Артём помолчал, подавляя волнение. – Я часто, глядя, на него, удивлялся: откуда в нём бралась эта пытливость? Образования не имел, простой человек…
– Ну, как – откуда? Охотник. Почти всю жизнь прожил на природе. Это во-первых. Во-вторых, человек думающий, ищущий… – как бы размышляя вслух, не глядя на брата, сказал Максим.
– У нас в районе есть один льновод, Мирон Степанович Дегов. Вот, понимаешь, человек!.. До того знает дело, что наши агрономы учиться к нему ездят. Будем в Мареевке, я тебя познакомлю с ним. Презанятный старик! Философ! Орден Ленина за высокий урожай заработал.
– Интересно поговорить с таким человеком.
– Конечно! Ну, а как, Максим, люди за границей?
– Великая там размежевка людей происходит. Лучшие люди понимают, что жить дальше так, как они живут, нельзя, и мучительно ищут выхода. А выход один – социализм.
– Социализм? Но ведь его надо им ещё строить.
– В этом-то и дело.
– Им всё-таки легче будет, чем нам.
– Хорошо сказал мне об этом один немец в Берлине. «Вы, говорит, строя у себя социализм, шли неизвестной лесной тропой. Нам будет легче. Ваш опыт, ваша поддержка – великая сила!»
– Правильно, ничего не скажешь! Кто же он, этот немец? Интересно…
– Бывший социал-демократ. Помнит ещё Августа Бебеля.
Послышался пронзительный сигнал автомобиля.
– Ну, вот и машина! – сказал Артём.
Максим неторопливо склонился над зелёными порослями кедров, рассматривая их. Ветерок шевелил его густые волнистые волосы, сбивал пряди на лоб и глаза.
Артём остановился и, нетерпеливо переступая, ждал брата.
– А ты не пытался, Артём, разобраться в этих опытах отца? – спросил Максим.
– А в чём тут, собственно, разбираться? Посадки его бережём. Это вроде памятника ему. В прошлом году лето было засушливое, дожди выпадали редко. Сколько вёдер воды Дуня сюда перетаскала, счёту нет!..
– Он никаких записей не вёл?
– Писал. В столе у меня целая пачка его тетрадей лежит. Собираюсь давно почитать их, да всё времени нет. Посмотришь вот, как мы, районщики, живём. Иной раз подготовить по-настоящему доклад – и то времени не хватает, а уж о другом и говорить нечего.
– Ты дай мне эти тетради.
– Возьми… А ты не задумывался, Максим, над своей старостью? – вдруг спросил Артём, заглядывая брату в лицо.
– Нет, не задумывался. Не хочется пока об этом думать.
– Ну, значит, ты ещё молод. А я уже думал. И, понимаешь, рисуется мне моя старость так: живу я где-то в тихом селе, а вернее, за селом. Я не то лесник, не то огородник, не то садовод. Что-то выращиваю полезное для людей, сам ещё не знаю что. Вокруг зелень, покой, простор.
– Неплохо! – окидывая взглядом худощавую фигуру брата, засмеялся Максим. – Выходит, собираешься идти по стопам отца?
– Вполне возможно! А ты знаешь, как он любил лес? Мы часто с ним в годы войны беседовали по душам. Начнём, бывало, разговаривать о положении на фронте, а потом незаметно перейдём и на другое. Он мне как-то раз сказал: «Ну что ж, говорит, смерть неизбежна, и она меня не пугает. А только горько мне от сознания, что я умру, а лес без меня будет зеленеть, цвести, подыматься в небо…»
Максим ничего не сказал. Артём взглянул на брата и увидел: в глазах его боль.
– Ну, а ещё что он тебе говорил? – отводя взгляд в сторону, глухо спросил Максим.
– Ещё?
Снова послышался протяжный пронзительный сигнал. Шофёр нервничал.
– Пошли. У нас будет ещё время поговорить об этом, – сказал Артём и тронул Максима за рукав кителя.
Они вошли в дом и вскоре появились на крыльце вновь. В руках у Артёма были брезентовый дождевик и большой кожаный портфель с замками. В портфеле, кроме папки с деловыми бумагами, помещались полотенце, мыло, зубная щётка с пастой, бритвенный прибор и маленькая подушечка-«думка» в цветной, изузоренной вышивкой наволочке. Максим нёс серый прорезиненный плащ армейского образца и полевую сумку из грубой кожи.
Всю дорогу молчали. Максим был под впечатлением рассказа Артёма. Отец вставал в памяти зримо, как живой. Максим рано вылетел из родного гнезда, и отец запомнился ему командиром партизан и строителем прииска.
Максим знал в жизни много замечательных людей, поражавших его то умом, то способностями, то бесстрашием, то преданностью в дружбе. Но всякий раз Максим с удивлением ощущал, что все эти черты он уже встречал у одного человека. Этим человеком был отец. И чем больше Максим узнавал людей, тем дороже становилось светлое чувство любви к отцу. Когда наступила пора испытаний, это чувство согревало его чудодейственным теплом далёкого отцовского крова.
Сквозь березняк замелькали крыши домов, и в воздухе запахло дымом.
– Ну, вот и Мареевка. Тут живут у нас знаменитые льноводы. Куда – в сельсовет поедем или в контору колхоза? – спросил Артём.
– Как хочешь, – откликнулся Максим.
Глава пятая
1
Софья проснулась на восходе солнца. За стеклянной дверью, выходившей на террасу, нежно зеленели черёмуховые листики. Вечером сад стоял ещё с оголёнными ветками. Ночью под напором молодых сил почки лопнули, и кусты оделись в лёгкое зелёное покрывало.
«Опять прозевала!» – упрекнула себя Софья и, быстро вскочив с постели, надела халат. Давно ей хотелось (это было желание, возникшее ещё в детстве) увидеть, как раскрываются почки, как выползают и распрямляются листики, услышать звуки, которые при этом наполняют воздух.
Софья вышла на террасу, спустилась по лестнице в сад и остановилась, зажмурив глаза. Сильно пахло сырой землёй и пряно-горькой черёмухой. Ласковый ветерок приятно освежал тело. От реки доносился мягкий шум воды, взбудораженной только что проплывшим пароходом.
По тропке, петляющей между яблонь и черёмуховых кустов, Софья заторопилась на берег – посмотреть на пароход. Поблёскивая в лучах солнца крутыми белыми боками, пароход удалялся вниз по реке.
На целых два километра река была заставлена лодками. Они были пришвартованы к причалу цепями, железными тросами и просто верёвками. Каких только лодок тут не было! Плоскодонные и тупоносые, сбитые из простых тесин ладьи рыбаков и охотников стояли рядом с длинными, конусообразными гоночными байдарками. Морские шлюпки с раздувшимися боками покачивались на волнах рядом с солидными катерами, выглядевшими среди всей этой мелкокалиберной лодочной стаи вожаками. Ослепительно белые, как первый снег, нежно-голубые, как августовское небо, багряно-золотистые, как весенний закат, густо-зелёные, как побеги озими, лодки пестрели, сливаясь с россыпями разноцветной гальки.
Софья подошла к обрыву и, облокотясь на изгородь сада, машинально читала названия лодок: «Волга», «Байкал», «Пятилетка», «Победа», «Наука», «Олег Кошевой», «Неустрашимый», «Москва», «Севастополь»…
«А где же наша лодка?» – подумала Софья, снова осматривая берег.
Взгляд её упал на слово «Соня». Она поспешно сделала несколько шагов вдоль изгороди, открыла калитку и побежала по утрамбованным земляным ступенькам, ведшим к реке. Но, не добежав и до половины их, остановилась в смятении: старое название лодки – «Алексей» – было замазано белым. Однако крупные буквы, написанные когда-то тёмной краской, проглядывали через слой белой краски, как проглядывают очертания дерева сквозь прозрачную занавеску окна. Даже новые буквы, составлявшие слово «Соня», аккуратно вычерченные на этом же месте, не могли заслонить собой старое название лодки. Чёрные буквы с каким-то неистребимым упорством стояли на своих местах и будто твердили одно и то же: «Алексей», «Алексей», «Алексей»!
