Василий Ян - Чингисхан

«Величайшему, благословенному защитнику веры и справедливости, Алла эд-Дину Мухаммеду, хорезм-шаху, – да хранит Аллах твое царствование! – салям!

Все имамы во всех мечетях ежедневно пять раз возносят молитвы творцу всевышнему, властному над всем, да продлит он твое царствование и дарует тебе победу над врагами! Да будет так!

На базаре поймали дервиша, подосланного халифом багдадским. Дервиш проповедовал доверчивым простакам, что Аллах покарает нашего любимого шаха за то, что он будто бы перенял от персов их нечестивую веру, и в наказание за это в Хорезм примчится языческий народ яджуджей и маджуджей[73] и разрушит наше царство. Болтливого дервиша схватил начальник палачей Джихан-Пехлеван и после пытки каленым железом повесил его на базарной площади, отрезав ему язык.

Увидев эту казнь, устрашатся тысячи. Остальное все благополучно. Тишина и благоденствие в твоем государстве да продлятся на много лет!

Рано утром отряды выступили ускоренным шагом и в два перехода дошли до реки Иргиз.

Степь зеленела свежими весенними побегами. Желтые и лиловые касатики (ирисы) и красные тюльпаны весело рассыпались по пескам равнины, обычно выжженной и мертвой. Солнце то грело ослепительными лучами, то пряталось за дождевые облака.

Река Иргиз была еще покрыта непрочным рыхлым льдом. Вода разливалась поверх льда, темные промоины и полыньи не давали войскам переправиться на другой берег.

Хорезм-шах приказал отрядам переждать, укрывшись в лощинах за камышами, иначе меркиты могут заметить их и уйти дальше в степные равнины.

Два дня войско отдыхало, не разводя костров. Во вторую ночь на небе появился непонятный свет. Небо, багровое, как раскаленные угли, не захотело окутаться мраком, и звезды не показывались. Казалось, вечерняя заря продолжалась до утренней зари.[74] Шейх-уль-ислам,[75] сопровождавший войско, объяснил это знамением Аллаха, предсказывающего сияние великой славы, которая ожидает хорезм-шаха Мухаммеда.

Когда река освободилась ото льда, разведчики нашли броды и все отряды переправились на другой берег.

Пустынная степь, кое-где покрытая холмами, тянулась безмолвная и загадочная. Руководясь едва заметными тропами, отряды уходили на восток. Они держались более скученно, уже готовясь к скорому бою.

В одной долине, среди каменистых гряд, виднелись черные юрты. Они, видимо, были брошены при поспешном бегстве. Войлок, женские одежды и старые ковры валялись вдоль дороги. Тут же лежал человек с двумя черными косами над ушами и желтым узкоглазым лицом. Его выцветшая, длинная, до пят, синяя одежда была иссечена. Дальше валялась двухколесная арба, упавшая набок.

Разведчики, поднявшись на холмы, знаками указывали в сторону. Войско повернулось, разворачиваясь полукругом.

Всадники перешли на рысь и снова сдержали коней. Перед ними расстилалась серая равнина, как будто усеянная темными тряпками. Конь, оседланный, но без всадника, бродил по равнине.

– Поле битвы! – сказали воины. – С помощью Аллаха вечного окончена их жизнь.

– Кто же помог их прикончить? Кто вырвал из наших рук добычу? Где их стада, их кони, верблюды?

Отряды направились через поле, усеянное трупами. Издали тряпками казались тела, изрубленные мечами, пробитые стрелами и копьями. Они лежали и одиночками и десятками. С некоторых была снята одежда и обувь.

Всадники рассыпались по полю, подбирая – кто оброненный меч, кто круглый щит или копье.

Хорезм-шах ехал по полю задумчивый, накручивая на палец завиток черной бороды. Его приближенные тихо переговаривались.

– Битва здесь шла упорная. Полегло несколько тысяч меркитов. Никому из них не давали пощады, раненых добивали…

Примчался всадник и крикнул:

– Я нашел живого меркита. Он может говорить.

Хорезм-шах пустил коня вскачь. За ним помчалась свита.

Меркит сидел у подножия холма. Возле него на корточках присели кипчаки и расспрашивали его. Голова у меркита была выбрита ото лба до затылка и залита кровью.

Хорезм-шах осадил коня.

– Что он говорит? Какого он племени? Кто их перебил?

Меркит со стоном и плачем стал рассказывать:

– Наш народ был великий народ, а его уже нет! Звался он меркиты. Наш хан был – Тукту-хан… Он бежал вместе с сыном, Холту-ханом, знаменитым охотником: никто вернее и дальше его не пускал стрелы. Оба хана говорили простым воинам: «Бегите вместе с нами от гнева краснобородого Чингисхана; он решил с корнем вырвать племя меркитов… На западе, позади соленых озер, до самого моря протянулись Кипчакские степи, там найдется место и для нас. Мы увидим много травы, любимой быками, и густые камыши; там стада наши снова станут тучнеть и размножаться. Кипчаки не откажут нам в милости и позволят нам есть с ними из одного котла и пить из одного бурдюка…» Так говорили ханы. Что нам осталось делать? Позади нас была смерть, впереди – приволье и радость. А за нами гнались два злобных пса, уставив носы в наш след. Этих псов натравливал старший сын краснобородого – Джучи-хан, и зовут этих псов: Субудай и Тохучар-нойон…[76] Мы бежали скоро, как могли… Мы хотели, чтобы следы наших коней затерялись в щебнистых гоби и в красных песках. Но кони отощали, копыта их потрескались, и не было больше у них прежней прыти… Как разъяренные, напали монголы[77] на нас. Нам некуда было спастись, когда на нас обрушились двадцать тысяч монгольских всадников. Река Иргиз разлилась, по ней плыли льдины, кони вязли в набухшей земле… Нет больше великого народа меркитов! Одни пали на этом поле, изрубленные монголами, других угнали в плен… Смеется рыжий Чингисхан, сидя на стопке войлоков в своей желтой юрте! Погибла древняя слава меркитов! Осталась живой только одна изменница из рода меркитов, молодая ханша, красавица Кулан! Чингисхан сделал ее своей последней женой…

Кипчаки стали кричать:

– Веди нас на этих разбойников! Мы с ними расправимся! Они недалеко! Они не могут быстро гнать быков и пленных. Мы отобьем у них добычу…

– Мы скоро их нагоним! – сказал хорезм-шах и приказал трубачам сзывать рассыпавшихся по полю всадников, сдиравших одежду с изрубленных меркитов.

Глава вторая

Битва с неведомым племенем

– Знаешь ли ты, батюшка, что

сказал Заль богатырю Рустему:

«Врага нельзя считать ничтожным и беспомощным».

Войско шло всю ночь. Сделали только две короткие остановки, чтобы подкормить коней.

Под утро степь затянулась туманом. Отдельные отряды потеряли друг друга. Тонкими заунывными голосами, подражая вою волков и шакалов, перекликались разведчики.

Свежий ветер погнал разорванные клубы тумана. На золотистой полосе неба у горизонта показались гребни холмов. Под ними мерцали бесчисленные огоньки костров, и все яснее становились группы всадников, верблюдов и груженых телег на огромных высоких колесах.

Это был лагерь неизвестного племени. Там уже заметили приближение войска хорезм-шаха. Вынырнув из тающих клочьев тумана, показались тридцать всадников. Они держались тремя отдельными десятками. Первые косые лучи солнца осветили их синюю длинную одежду, железную броню и железные шлемы. Они сидели на небольших толстоногих и длинногривых конях. Вместе с передним десятком ехал на высоком туркменском жеребце белобородый мусульманин в белом тюрбане и малиновой шубе, расшитой желтыми цветами. Рядом со стариком ехал всадник, держа копье с белым конским хвостом на конце.

– Салям вам, – крикнул старик, – я тоже мусульманин! Дайте мне поговорить с вашим главным полководцем, да хранит его Аллах!

– У нас в войске много полководцев, а начальствует один, гроза вселенной, меч ислама, хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед.

Старик сошел с коня. Сложив руки на груди, слегка согнувшись, он подошел к тому месту, где на своем великолепном коне блистал шах Хорезма, окруженный безмолвными нарядными ханами.

– Повелитель монгольского войска, великий нойон[78] Джучи-хан, сын Чингисхана, владыки восточных стран, приказал мне, его переводчику, приветствовать могучего владыку западных стран, Алла эд-Дина Мухаммеда, да продлит Аллах твое царствование на сто двадцать лет! Он говорит тебе: салям!

– Салям! – сказал шах.

– Хан Джучи спрашивает, почему храброе войско шаха направляется по следам монгольского войска, двигаясь так поспешно всю ночь.

Старик ждал ответа. Но шах, поглаживая черную бороду, пристально вглядывался грозным взором в монгольского посла и молчал.