Серж Арденн - Тайна Тамплиеров
Тем не менее, Людовик был натурой увлекающейся, он умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету; герцог Ангулемский говаривал ему в шутку: «Государь, отпущение грехов всегда с вами». Людовик отлично брил – и однажды сбрил всем своим офицерам бороды, оставив маленький клочок волос под нижней губою. Сия бородка получила гордое название – «а ля Руаяль», то есть «по-королевски». Король был хорошим кондитером, прекрасным садовником. Он выращивал зеленый горошек, который посылал, потом продавать на рынке.
Почти невозможно перечислить все те ремесла, которым он обучился, помимо тех, что касаются охоты, всегда остававшейся его основной страстью. Однако охота, как и всё прочее, далеко не заполняли весь монарший досуг, и у него оставалось еще достаточно времени, чтобы томиться от скуки. Хорошо знавшие его люди даже утверждают, что «короля погубило безделье». Невзирая на многоцветие, перенасыщение красок, зачастую не умещающихся на палитре интересов одного человека, на все развлечения изобретаемые королем, он всегда находил время поскучать. Но так, же доподлинно известно, что при всех своих пагубных наклонностях, которые мы привели выше, молодой монарх боролся с пороками, как и со скукой. Эти редкие потуги, направленные на обретение собственного счастья, порой даже казались не бессмысленными, на столь коротком жизненном пути этого странного, так и не нашедшего себя, человека.
Именно в тот момент, что не было случайностью, когда король обрел сколь редкое столь желанное благодушие, плескаясь в собственной праведности, в его загородной резиденции появился герцог де Ришелье. Министр уже несколько минут наблюдавший за всем происходящим на королевской кухне, со стороны, неподвижно выжидал своего часа. Хитрость, расчетливость, определение точного времени для нанесения удара, были в крови у этого хилого, тщедушного и болезненного человека.
Людовик, заметив кардинала, изменился в лице. Веселость и задор улетучились в миг, и он раздраженно завопил на своих помощников – придворных из ближайшего окружения.
– Граф, ради Господа нашего, разве так я вас учил нанизывать фрукты?!
Нервно заметил король первому виночерпию Жану де Бюэю, графу де Морану.
Послышался звон металла, Людовик, словно полководец на поле брани, метнул суровый взгляд на фланг, в сторону двух вельмож, пытающихся справиться с пузатой кастрюлей. Шталмейстер Большой конюшни, Клод де Сен-Симон, безуспешно намеревался совладать её содержимым, вращая внутри металлического цилиндра, буковым весельцем, а Первый камер-юнкер, маркиз де Мортемар, растерянно наблюдал за тщетными попытками товарища.
– Да держите вы кастрюлю, маркиз! Возьмитесь за ручки! Что за наказание, ей Богу!
Раздраженно закричал король. Он, ощущая пристальный взгляд премьер министра, чувствовал себя крайне неуверенно, всем своим видом давая понять, что ему не досуг выяснять причину приезда Ришелье. Кардинал спокойно, свысока, словно алый монумент, взирал на представление устроенное монархом. Его Величество, с напускной неспешностью, подошел к круглому ажурному столику, расположенному вблизи окна, подхватив двумя пальцами одну из креманок, синего стекла на серебряной ножке в виде мифической рыбы, заглянув вовнутрь. Вытянув руку, он поднес сосуд поближе к окну, оценивающе разглядывая содержимое под солнечными лучами. Его фальшивые леность и вальяжность, бросались в глаза. Не выпуская из рук креманки, он наконец, направился к министру. Остановившись в шаге от кардинала, покручивая в руках серебряную ножку посудины, король вперил в него недобрый взгляд. Ришелье поклоном засвидетельствовал почтение и, обозначив, на лице, легкую улыбку, произнес:
– Я питаю надежду, Сир, что меня не только выслушают, но и услышат.
В глазах Людовика появилось что-то дьявольское.
– Мы непрестанно намереваемся поверить в вашу искренность, но…
После этих слов монарха, все вокруг замерли, словно глядя на двух диковинных птиц, опасаясь как бы ни спугнуть их. Свора придворных затихла, казалось, забыв о только сейчас бушевавшем кондитерском шабаше. Король, достал из нагрудного кармана фартука, серебреную ложечку, зачерпнул варенья, из синей креманки и, искривив рот в странной улыбке, поднес её к губам министра. Их взгляды встретились. Ришелье, после непродолжительной паузы, не сводя глаз с Людовика, отведал предложенное лакомство. Лицо его сделалось серьёзным. Не сводя проницательного взгляда с министра, Его Величество заметил:
– Мы, пожалуй, недовольны прозрачностью. А, что скажите вы?
Кардинал одобрительно закивал головой.
– По-моему несравненно.
Людовик, в глазах которого появилось недоверие, тихо произнес:
– Вкусно?… Вот и теперь наверняка лжете. Ведь вы не любите сладкого?
– От чего вы так не справедливы к своему жалкому слуге? Сладкое и предложенное королем угощение, разные вещи, Сир.
– Но я прекрасно помню, что слышал от герцога де Шеврез, будто бы вы совершенно не выносите сладкого.
– Герцог славен тем, что несет всякую чушь. Он быть может, утверждал, что я и женщин не люблю? Скажу вам по секрету Ваше Величество, я считаю его жену, весьма привлекательной особой.
Король рассмеялся.
– Ну, если ваше отношение к сладкому подобно отношению к этому «дьяволу в юбке»…это прелестно! Клянусь Богом прелестно… А вы Ришелье злой человек.
– Знающего человека всегда назовут злым, потому, что его знания непременно вызовут раздражение у присутствующих.
В этот момент в зал вошел королевский паж и, обращаясь к королю, отрапортовал:
– Письмо Его Высокопреосвященству, кардиналу де Ришелье.
Людовик жестом разрешил вручить послание министру. Герцог, взломав печать, развернул свиток.
ПИСЬМО: «Ваше Высокопреосвященство, осмелюсь доложить, что шевалье де Самойль как и его люди, убиты в городишке Бюзансе. Об участи анжуйцев, мне ничего не известно. Послание, вполне вероятно, не попало в Барселону. К сожалению, более ничего сообщить не могу.
Ваш покорный слуга лейтенант де Ла Удиньер»
Ни один мускул не дрогнул на лице кардинала. Он улыбнулся, взглянув на короля, и беспечно произнес:
– Ваше Величество, смею заверить, всё идет неплохо, весьма неплохо.
Эти слова, отчего-то довольно странно повлияли на настроение Людовика.
– Неплохо …?
Прошипел он, и, набрав полные легкие воздуха, закричал:
– У вас, стало быть, любезнейший Ришелье, все идет неплохо?! Быть может это и является причиной, которая заставляет вас беспрестанно лицемерить в нашем присутствии и отвлекать нас от важных дел?!
Королевские придворные, с озлобленными лицами, будто настал тот долгожданный момент, когда ненавистного кардинала уличили в посягательстве на честь Его Наихристианнейшего Величества, плотным кольцом обступили беснующееся Величество и безмятежное Преосвященство.
– Ваше поведение возмутительно, оно не умещается ни в какие рамки! Вы плут Ришелье, заурядный перестраховщик и паникер! Вам повсеместно мерещатся одни лишь враги и заговоры! То вы без всяких оснований настаиваете на созыве Королевского совета! То вам мниться назревающий мятеж в Лангедоке! Вы барахтаетесь в глупых догадках и усматриваете всякий подозрительный вздор в совершенно обыденных вещах! С чем на этот раз пожаловали?!
Людовик как человек, которого частенько одолевали необъяснимые приливы ярости, бросил в лицо министра все обвинения, которые в этот момент пришли ему на ум. Если бы было возможно, он бы обвинил его и в гибели Помпеи, что было вполне в духе короля, но, даже потеряв контроль над собой, Людовик понимал – это был бы перебор.
– Я, Ваше Величество, просто пытаюсь заниматься государственными делами!
– Государственными делами?! А я, по-вашему, потрудитесь объяснить, чем занимаюсь!?
– Вы монарх, и дело к которому Ваше Величество соизволит прикоснуться, в тот же миг приобретает статус государственного.
Король попытался успокоиться и взять себя в руки. Он вытянулся, изображая показное величие. Затем неспешно снял с себя передник, бросив его на пол, спокойно и надменно заявив:
– Вы, полагаю, и сейчас явились говорить о всякой чепухе? Мы не желаем вас слушать. Подите прочь!
Кардинал склонился, излучая покорность.
– Вы, как всегда правы Сир, даже несколько преувеличивая, мою скромную значимость. Действительно я пришел говорить о мелочах еще менее стоящих вашего внимания, чем прочие глупости, слетающие с моих уст.
Он, пятясь к дверям, еще раз поклонился, не громко проронив:
– На сей раз это всего лишь война с Испанией, но не смею вам мешать и отрывать от важных дел, Сир.
Ришелье исчез за дверью. Людовик, переполняемый яростью, как бык на корриде, тяжело дыша, глазел на запертую дверь. Тянулись минуты. Дворяне замерли в оцепенении, боясь проронить даже самый ничтожный звук, на сей момент, ещё не решив, чего в большей мере стоит опасаться – королевского гнева или войны с Испанией. Его Величество тряхнул головой, как будто сбросив остатки пролетевшего мимо кошмара, и изумленно оглядел знакомые лица, окружавшие «обожаемого» монарха. Его ноздри задергались, легкие наполнились воздухом, и раздался тихий повелевающий стон:
