Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам
Я пошёл к умирающему с намерением спросить его, не могу ли исполнить какое-нибудь его желание: его смертный час подошёл как-то внезапно. Мне кажется, что в тяжкие минуты его охватило раскаяние, как это часто бывает с людьми самыми беззаботными, ибо около его постели сидел отец Вермюйден. Он поднялся, чтобы поздороваться со мной, умирающий был уже без сознания. Более трёх четвертей его товарищей уже отправились на тот свет, ибо на моей службе человеческой жизнью не дорожили.
Отец Вермюйден сделал мне глубокий поклон.
— Я рад, что мне представился случай поблагодарить ваше превосходительство. Я слышал, что вы говорили в совете в мою защиту и что вы воспротивились всякому преследованию меня. Вы воспользовались своей властью ради Господа Бога, и Он воздаст вам за это. Я хотел было явиться к вам для выражения своей благодарности, но побоялся, что это, быть может, будет вам неприятно.
— Вы правы, достопочтенный отец. Это было бы неловко. Да и за что благодарить меня? Я сделал только то, что считал справедливым.
— Нет, вы сделали большое дело. Вы спасли последнего проповедника истинной веры в Гуде и не дали Божьей вере заглохнуть в этих стенах. Неужели не настанет время, когда она опять воссияет здесь, как сияла целую тысячу лет? Скажите, есть ли у вас какая-нибудь надежда на это? Я сумею сохранить тайну. Но я уже стар, и мне хотелось бы услышать радостную весть прежде, чем я умру. Скажите, не близится ли время? — с любопытством спросил он, сверкая глазами.
Увы! И тут мне суждено быть непонятым!
— Нет, достопочтенный отец, — отвечал я. — Пока я управляю в Гуде, не придёт это время. Вы не должны принимать меня за кого-то другого. От старой веры я отрёкся окончательно.
Огонёк в глазах отца Вермюйдена вдруг погас, лицо его вытянулось.
— Я думал… — пробормотал он.
— Да, я вижу это, — продолжал я. — Вы думали, что я остался католиком в душе и ожидаю только благоприятного случая восстановить старую церковь. Нет, достопочтенный отец. Но разве я не могу взять под свою защиту католического священника, вовсе не разделяя его убеждений. Разве не может человек быть праведным, невзирая на то, католик он или кальвинист?
Он посмотрел на меня с изумлением.
— Скажите мне, — продолжал я, — неужели вы искренне желаете возвращения опять инквизиции? Я слышал, что вы не отправили на костёр ни одного человека, хотя число ваших прихожан день ото дня становилось меньше. Это как будто указывает на то, что и вы сами чувствовали весь ужас этой инквизиции, хотя она и была создана для защиты вашей же веры. И так как вы были милосердны в те дни, милосердие оказано теперь и вам.
— Я понимаю и искренне благодарю вас за это. Иначе я был бы теперь в самом несчастном положении. Хотя я и готов претерпеть всё за дело Господне, но я радуюсь, что остался цел. Я состарился здесь и люблю каждую улицу, каждого члена моей паствы, из которых многих я знаю с детства, и для них это было бы так же тяжело, как и для меня самого. Бог свидетель, — продолжал он, помолчав, — что я старался потушить костры и уничтожить пытки. Тут ответственность падает на Рим.
Внезапно его пыл пропал и, как бы испугавшись собственной смелости, он продолжал тихим голосом:
— Но кто я, чтобы осуждать? Разве не повелел апостол Павел предавать грешников сатане на разрушение плоти их для того, чтобы спасена была душа их в день Страшного суда? Разве сам Христос не осудил бесплодную смоковницу? Истинная вера может быть только одна.
— Вы уверены в этом? — спросил я. — Не обладает ли истинной верой всякий, кто стремится возвыситься к Господу? Не всё ли равно, причащается ли он одного хлеба, или хочет прикоснуться к чаше с кровью? Неужели вы думаете, что великие деятели церкви — папы и кардиналы — придавали этому значение? Нет, они хлопотали о своей власти, боялись потерять её вместе с привилегией приобщать крови Христовой только помазанных. Ведь слова Христа совершенно просты: «Люби Господа выше всего, а ближнего как самого себя. В этом весь закон и пророки». И что бы апостол Павел не писал к коринфянам, он всё-таки не Христос. Христос сказал смоковнице: «Ты ввержена будешь в огонь». Но ведь он говорил притчей, и неужели вы думаете, что в его словах был такой узкий, буквальный смысл? Разве Он не сказал также: «Не судите, да не судимы будете, милости хочу, а не жертвы». Какое из этих изречений более соответствует духу, пронизывающему Евангелие?
Отец Вермюйден слушал меня с глубоким вниманием.
— А как же быть с нашим обетом послушания церкви? — спросил он, видимо, забыв, что говорит с еретиком.
— Выше послушания церкви стоит послушание Господу Духу, в нас живущему и говорящему, если мы будем к нему прислушиваться. Не папа и не Кальвин, а Он — наместник Божий на земле.
Отец Вермюйден вздрогнул:
— Вы выразили словами то, о чём я иногда думал в минуту неосторожности и в чём я едва смел сознаваться самому себе. Всё то, что вы сказали, мне представляется, к изумлению моему, правильным. Из вашего превосходительства вышел бы отличный проповедник.
— Нет, достопочтенный отец, я слишком слаб и страстен для этого. Но вы, носящий священническое одеяние с честью, как показывает вся ваша жизнь, вы не должны бояться таких мыслей, ибо Господь Бог не инквизитор.
Идя домой, я смеялся про себя при мысли, что мне следовало бы быть проповедником — мне, неверующему! Я не хотел смущать добрейшего отца Вермюйдена, но ведь какие бы слова ни читались в Священном писании — они только слуги мысли. Вся суть в мысли, но, к сожалению, немногие понимают это.
20 декабря.
В совете опять поднялась борьба против меня.
Отец Вермюйден, возвращаясь однажды домой, повстречался с одной из своих прихожанок, маленькой девочкой, которая подошла к нему и поцеловала ему руку. Я не люблю этого обычая, но случай сам по себе совершенно невинный. Нет ничего преступного и вредного в том, что
