Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Пей, Джан-Ив.

Мы выпили. Я встал, но ноги мои были так слабы, что мне пришлось сесть.

— Ты в этом не виноват, — сказала мать. — Ты не хотел его убивать, я знаю. Это случайность.

Но я был слишком потрясен, чтобы отвечать. А Саймон-Питер поверит, что это была случайность? Если кто-нибудь знает, что Джонас откровенно шантажировал мою мать и меня за мою роль в смерти Ребекки, в любую историю о случайности будет сложно поверить.

— Я скажу, что была в комнате, — сказала мать. — Я скажу, что видела, как это случилось.

Но она была заинтересованным лицом, предвзятым свидетелем, даже подозреваемой, которая могла задумать убийство вместе со мной.

— Ах, если бы я только не давала ему денег! — сказала мать. — Он, должно быть, сказал кому-то, что тебе есть что скрывать в отношении смерти его матери — он бы не стал молчать о том, что я даю ему деньги! А я была просто щедра к нему, потому что он мой внук, а не из-за его смешных угроз. Интересно, кто-нибудь в это поверит?

После долгого молчания я спросил:

— Интересно, а знает ли кто-нибудь, что он сегодня сюда собирался?

— Надо исходить из предположения, что кто-то знает.

— Мне кажется, нам надо сказать… — Я замолчал.

Мать посмотрела на меня.

— …Что он приходил. Я позвонила и попросила тебя приехать, потому что он надоедал мне требованиями денег и вообще был неприятен. Он был сложным мальчиком, но поскольку он мой внук и мне хотелось ему помочь, я время от времени давала ему деньги. Джан-Ив, мы будем говорить правду и ничего, кроме правды. До определенного момента. Тогда никто не сможет доказать, что все последующее было неправдой.

— Да, — медленно произнес я. — Да… Он был груб, с ним было тяжело, поэтому я сурово поговорил с ним и велел больше тебя не тревожить. Мы поссорились, да, мы даже поссорились, а потом…

— А потом, — сказала мать, — он велел тебе убираться к черту и ушел. Мы еще долго обсуждали происшедшее, а потом ты наконец уехал обратно в Пенмаррик. Ты уехал в одиннадцать. В девять часов, то есть сейчас, ты позвонил жене и сказал, что Джонас только что ушел, но что я расстроена, и ты поедешь домой не сразу, а когда я почувствую себя лучше.

— Да, — снова сказал я. — Да, так оно и было. — Я налил нам еще бренди, и мы снова обдумали ситуацию.

— Хорошо, что ты приехал на машине, — сказала мать. — Все будет легче сделать. Но что делать с велосипедом? Он уместится в багажник?

— Я от него избавлюсь, не беспокойся… Где Энни? Спит?

— Да, она всегда ложится с сумерками. Не думай о ней. Что ты собираешься делать с велосипедом, Джан-Ив?

— Есть очень плохая дорога, которая ведет к шахте Динг-Донг…

— Шахта затоплена?

— Не знаю. Да, я понимаю, о чем ты. Если бы я мог добраться до Сеннен-Гарт… но мне кажется, что я не смогу довезти и его, и велосипед до бухты.

— Зачем до бухты?

— Главные штольни выходят на пляж. Если бы я мог добраться до штолен…

— Около Кинг-Уоллоу есть старый ствол, куда Филип спускался, когда был мальчиком. Он мне однажды сказал, что когда Сеннен-Гарт затопят, можно будет посмотреть вниз, в ствол, и увидеть воду.

— Правильно. Я знаю, о каком стволе ты говоришь: он мне его однажды показывал. Но если шахту когда-нибудь осушат… да нет, зачем? Я буду владеть ею до конца жизни, а когда я умру, никому до этого уже не будет дела. Я позабочусь о том, чтобы шахту не осушали.

— Никому и в голову не придет ее осушать, — сказала мать. — Это дорого, а там не осталось достаточного количества олова, пригодного для добычи, чтобы оправдать расходы. Корнуолльскому Оловянному Берегу пришел конец. Ты в безопасности.

— Тогда, если я доеду до Сеннен-Гарт…

Мы поговорили еще, повторяя эту версию, чтобы не упустить ни одной детали.

— Знаешь, — сказал я наконец, — я склоняюсь к тому, чтобы не избавляться от велосипеда. Кто угодно может свалиться в темноте в неогороженную штольню, но никто не заедет туда на велосипеде. Если велосипед исчезнет, это вызовет больше подозрений, чем если его найдут. А если я продырявлю заднюю шину и оставлю его на дороге в Морву? Полиция может решить, что с Джонасом, который шел по пересеченной местности к ферме своих сестер, в темноте случилось несчастье.

— Но бросит ли Джонас велосипед? Разве он не слезет с него и не покатит с собой?

— Он устал и зол. Может быть, остановилась машина и его подвезла.

— Да, полагаю, это возможно.

— Дело в том, что если они не найдут тело, то не смогут ничего доказать, а тело они никогда не найдут.

— Правда.

— У тебя есть какие-нибудь перчатки?

— Да… а что?

— Я начитался достаточно детективов, чтобы знать, что нельзя трогать велосипед руками.

Она ушла на поиски старых перчаток Филипа, а я вышел во двор, чтобы найти мешковину и потом завернуть в нее тело. Когда я вернулся, она ждала меня на освещенном пороге кухни.

— Может, погасить свет? — спрашивала она. — Меня преследует ощущение, что по крайней мере тысяча человек следят за нами в темноте из-за холмов.

— Да, выключи.

— Подожди! Позвони Изабелле сказать, что задерживаешься.

— Я сначала положу тело в машину, а велосипед в багажник.

Мы молча работали в темноте. Когда мы наконец закончили, я вернулся в холл и взял трубку.

— Пожалуйста, Сент-Джаст двадцать один… — Я подождал, слушая пустую тишину. — Алло, можно мне поговорить с женой?.. Изабелла? Дорогая, мне очень жаль, но Джонас устроил настоящую сцену — он уже ушел, но мать расстроена, поэтому я останусь здесь еще по крайней мере на час… Не жди меня, пожалуйста… Прости, дорогая…

Когда я клал трубку, мать подошла ко мне.

— Она рассердилась?

— Да, боюсь, что рассердилась. — Мне было холодно, я устал, у меня не осталось ни сил, ни чувств.

— Бедняжка, наверное, она ненавидит тебя за то, что ты проводишь время со мной. — Мать положила руку на мою. — Джан-Ив…

Я поднял глаза.

— Да?

— Не говори ей.

— Думаю, придется. Но это не имеет значения: жена не может давать показания против мужа.

— Не говори никому, — сказала мать. — Никому. — Для такой пожилой женщины ее голос звучал очень сильно. — Послушай, Джан. Мы с тобой — единственные, кто знает об этом ужасном случае. Я скоро умру, и после этого ты будешь единственным, кто знает. Держи это при себе. Не нужно изводить себя чувством вины. Ты не виновен в убийстве. Это была случайность, и я знаю это так же хорошо, как и ты. Кроме того, он ударил первым, а ты ударил, защищаясь: любой суд тебя оправдал бы, если бы мы только могли доказать случившееся, но мы не можем, поэтому мы поступаем правильно, хотя и рискованно. Не делай ситуацию еще более опасной, чем она есть! Не говори ни единой душе о том, что случилось. Ни Лиззи, ни Уильяму, и ни в коем случае Изабелле. Это неправильно, что между мужем и женой не должно быть тайн. Иногда лучше, когда секреты есть, и это как раз тот случай. Понимаешь, она слишком молода, она не знает жизни, хотя и любит притворяться, что знает. Для нее это будет слишком тяжело, да и к тому же, как бы она тебя ни любила, она всегда может задуматься о том, была ли это случайность. Ты меня понимаешь?

— Да, — с болью сказал я, — да, я понимаю, но… о Боже! Когда я сегодня вернусь домой, она будет ждать, будет ждать от меня любви…

— Тогда займись с ней любовью, — сказала мать. — Она не должна заподозрить, что что-то произошло.

— А если будет ребенок… Я буду смотреть на него и вспоминать…

— Нет, не будешь! — сказала мать неожиданно ядовито. — Ты думаешь, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю, что ты был зачат насильственно, против моего желания, в той ужасной гостинице в Брайтоне? Может быть, я и вспоминала об этом, когда ты только родился, но не сейчас, когда ты стал мне так дорог. Пожалуйста, Джан-Ив, пойми, время все расставляет по местам. Этот случай сейчас кажется тебе ужасным, но через пять, десять, двадцать лет он станет просто воспоминанием, которое больше не будет для тебя стрессом. Ты должен мне поверить! Потому что это правда.

Я обнял ее и долго держал в объятиях. Ее сморщенная старая рука погладила мне шею, волосы и замерла.

— Пора.

— Мама…

— Никаких чувствительных прощаний. Это будет слишком для нас обоих. Я очень надеюсь, что когда война закончится и ты вернешься домой насовсем, я все еще буду жива, а если нет, то да благословит тебя Господь. Никогда, никогда не забывай, что ты невиновен.

Перед тем как выйти в холодную ночь, я выпил еще бренди. Небо было затянуто облаками, но время от времени между ними образовывался разрыв, и бледный лунный свет просачивался на пустошь. Достаточно темно для тайн, но и достаточно светло, чтобы видеть, что делаешь.

Я сел за руль.

— До свидания, мама.

— До свидания, Джан-Ив.

Я оставил ее, хрупкую, согбенную старушку, а она смотрела, как я отъезжаю по дорожке в темноту.