Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 3 - Марина Алиева
Ла Фонтен поспешил следом и у солдата, задержавшегося с лошадьми, спросил:
– А что это за мальчик?
Солдат, что-то лениво жующий, медленно обернул к Ла Фонтену глаза, осмотрел его немного презрительно, потом сплюнул и с плевком обронил:
– Не велено.
– Что не велено? – не понял Ла Фонтен.
– Говорить нам ни с кем не велено.
Солдат ещё раз осмотрел преподобного и, загребая ногами дворовую пыль, пошёл за остальными.
В башне Ла Фонтену сказали, что увидеть Жанну он пока не сможет, потому что по распоряжению епископа Кошона, во избежание всяких непредвиденностей, к пленнице никого подпускать не велено.
– Вам следует дождаться начала процесса. Там ведьму всем и явят, – сказал унылого вида тюремщик, который, без конца почёсываясь, опечатывал какие-то бумаги.
Настаивать на своём было глупо, но, возвращаясь к выходу, расстроенный Ла Фонтен свернул не в ту галерею и сразу увидел тускло освещенную нишу за железной решёткой, где на тёмной, подгнившей соломе сидел, уже прикованный цепью к стене, недавний парнишка. Чуть дальше в глубине коридора рассматривал дырку на своих штанах один из бургундских солдат. Остальных видно не было, и, пользуясь относительной темнотой в галерее, Ла Фонтен подошёл к решётке поближе.
Мальчик поднял голову.
– За что тебя? – тихо спросил Ла Фонтен на старом французском, который местные жители хорошо понимали.
Лицо пленника коротко осветилось улыбкой. Он покачал головой и повёл глазами на солдата.
Но Ла Фонтен вдруг почувствовал острую жалость. Одна рука его непроизвольно сдавила раку на груди, другая вцепилась в решётку.
– Не может быть, чтобы ты был в чём-то виноват!
Мальчик тоже смотрел на него с жалостью.
Но тут солдат оставил, наконец, свои штаны и заметил постороннего.
– Эй, нельзя! – закричал он, и замахал руками, отгоняя Ла Фонтена.
Преподобный попятился от решётки. У него само собой вырвалось:
– Я помолюсь за тебя!
И вдруг услышал тихий ответ:
– Я за вас тоже…
Он вышел на улицу, щурясь от дневного света. Мимо тащили сильно избитого мужчину, который вырывался, мычал и с ужасом смотрел на бурый от засохшей крови топчан в глубине двора, к которому его волокли.
Ла Фонтен отвернулся.
Его рука всё ещё сжимала раку на груди
Мужчина сзади дико закричал. Несколько человек, из тех, что сновали по двору, с вялым интересом остановились.
«Се человек…», – почему-то подумал Ла Фонтен. И вдруг его накрыл безотчётный, дикий страх!
ПУАТЬЕ
(осень 1430 года)
Покинуть двор она не могла и не хотела, хотя и понимала, что сделать это было нужно. Если и не в качестве демонстрации своей обиды, то хотя бы ради того, чтобы привести в порядок мысли.
Не слишком разбираясь, был ли её секретарь на самом деле подкуплен, мадам Иоланда дала ему отставку и несколько недель занималась делами сама, сочетая их, когда удачно, а когда и не очень, с той придворной жизнью, которую подобало вести одной из первых дам королевства.
За ней, конечно же, следили. Но, как шпионы ни старались, докладывать своему королю они могли только о внешних проявлениях деятельности герцогини. Разговоры же, которые она вела, подслушать не удавалось, и письма, которые писала порой целыми днями, впоследствии словно растворялись. Несколько гонцов, открыто ею посланных, были задержаны, якобы по ошибке, но письма при них оказались всего лишь распоряжениями для управляющего двора герцогини в Сюлли и материнскими наставлениями старшему сыну, всё ещё воюющему в Неаполе. Остальные же, коих, судя по обилию и продолжительности почтовых дней, должно было быть великое множество, пересылались какими-то другими путями, о которых можно было только догадываться.
Лишь однажды одному из шпионов повезло выследить парня, одетого в сильно истрёпанный пажеский камзол.
Как-то, в начинающихся сумерках, этот парень выбрался через потайную дверь из покоев герцогини и, не особенно таясь, побрёл себе прочь. Вид у него был достаточно унылый, чтобы можно было подойти и, завязав беседу, завершить её сочувственным приглашением в трактир. Шпион так и сделал и был крайне обрадован, когда парень согласился. Правда, на предложение излить за стаканчиком своё горе сначала как-то странно посмотрел, потом сморщился, словно от боли, кивнул и вдруг сдавленно спросил:
– А хочешь, я тебе всю свою жизнь расскажу? Я ведь из одной деревни с Девой…
Шпион радостно закивал, готовый слушать сколько надо. Но рассказчик из парня получился неважный. Без конца запинаясь и путаясь, будто рассказывал не собственную жизнь, а что-то где-то услышанное, он старательно поведал о том, как рос вместе с Жанной в Домреми, как дружил с её братом Жакменом… нет, с Пьером – Пьер моложе… Как ходил с ними в церковь, что была прямо возле дома Жанны, и как впервые услышал от неё про голоса…
В этом месте парень почему-то заплакал. Говорил, говорил и вдруг замер. И долго потом сидел, глядя куда-то в одну точку, а по щекам его текли слёзы. Шпион подождал, подлил ему вина и подвинул стакан под самый локоть. Но парень только вздрогнул, не выпил, а словно очнувшись, продолжил рассказ о том, как Жанна ушла из деревни, как вскоре все они узнали, что дофин признал в ней Деву Франции, и о том, как сам парень сбежал тайком из Домреми, чтобы поступить к ней в услужение.
– А зовут-то тебя как? – спросил шпион.
– Луи Ле Конт, – старательно выговорил парень. – Я был пажем Девы и под Орлеаном, и под Компьенем. От начала и до конца…
– А я слыхал, что этот паж с ней вместе в плен попал, – заявил шпион.
Глаза парня затуманились. Только теперь он заметил стакан возле локтя, залпом его осушил и, вытирая рот рукавом, невнятно пробормотал:
– Меня герцогиня Анжуйская выкупила. Из благодарности Деве…
Шпион переждал ещё один слезливый приступ. А когда вконец расчувствовавшийся собеседник, наконец перепил и упал мокрым от слёз лицом в согнутый локоть, быстро и ловко его обыскал.
Увы, никаких писем герцогини при парне не оказалось. Только записка с подробным перечнем дат и мест и приписками, что Жанна в эти дни в этих местах делала.
Когда показания этого
