Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер
И я, пользуясь этим поворотом, рассказал ему мое знакомство с еврейским миром.
– Помилуйте! – говорил он. – Это владыки!.. Владыки ассирийские и вавилонские!.. Это Гоги и Магоги!! Кто победит: рабочие или евреи?.. Это только одни близорукие не видят… Это страшный, ужасный, роковой вопрос… Мир делится на два воинствующих лагеря…
– Вы забываете буржуазию, – сказал я.
– Да это и есть еврейство! Жидовство!.. Одни и те же стремления: задавить, поглотить, нажиться!!
LV
Мы остановились. Мимо нас спускались к Фонтанке пожарные. Усталые лошади шли шагом, еле плелись. Колокольчики звенели как-то тихо и редко. Да и сами серые меднолобники, очевидно, дремали на козлах.
Я оглянулся кругом. С севера поднимался резкий, холодный ветер, и я чувствовал, как внутри меня все дрожит.
Помню, Нерокомский заметил мне заботливо:
– А вы довольно легко одеты… Погода меняется… Того и гляди… настанет осень среди лета…
Помню, городской шум утихал. Отрывочные, неопределенные звуки доносились из какого-то далека, Все небо порозовело, вся набережная была пустынна. И только в одном месте, около Измайловского моста, толпился народ. Одни стояли на панели и смотрели вниз, другие столпились на лестнице и все стояли молча.
Помню, как только мы подошли к этой толпе, словно кто-то вдруг толкнул меня прямо в сердце. Точно в каком-то сне, я вспомнил такую же толпу, на набережной, у воды и вытащенную из нее утопленницу.
В одно мгновение, не помню как, я растолкал стоявших и сбежал вниз, на небольшой плот. На нем была кучка народа, я пробрался вперед. Передо мной лежала она – Жени.
– Шабаш, ничего не поделашь! – говорил один высокий мужичина в красной рубахе, по-видимому дворник. И он отирал пот рукавом рубахи.
– Как ничего не поделаешь?! – вскричал я, быстро догадавшись, о чем они говорили. – Давай, братцы!.. Выноси ее наверх! Там больше простора.
LVI
И я вместе с Нерокомским, который сбежал вслед за мной, подхватили несчастную под мышки. Она вся была мокрая и вода текла с нее, как из губки.
В одно мгновение, не знаю как, мы внесли ее наверх и начали качать… Какой-то чиновничек в вицмундире, доктор, как потом оказалось, распоряжался нашими действиями.
Какая-то баба причитала и голосила и всем рассказывала одно и то же:
– Матушка! Голубушка наша! Христова угодница, видно невтерпёж пришлось!.. Иду я, знашь, по тротуару-то, а она впереди меня идет и шатается, шатается… болезная. Что, думаю, больна аль пьяна, дака я догоню, погляжу… Пошла, знашь, скорей… А она до лестницы-то дошла скорехонько, скорехонько сбежала и прямо с разбега… бултых!.. Так у меня все инда жилки затряслись… Владычица!.. Что, мол, тако?.. Добежала я до лестницы, а вниз-то боязно сойти… И вдруг она вынырнула и таким тихим голоском, ровно говорит: «Спасите!» Тут уж я принялась кричать не в свою голову… Люди Божьи, кричу. Христа ради!.. Спасите!!!
Мы все между тем откачивали ее. Голова моя кружилась. Я чувствовал, как во рту у меня горкло и губы слипались. Холодный пот выступал на лбу.
LVII
– Стойте, господа, – сказал доктор. – Вот что! Несите ее ко мне, тут недалеко. Мы попробуем ее воздухонагнетательным прибором… у меня есть прибор такой.
И мы перенесли ее в квартиру доктора. Двое городовых или будочников провожали нас.
В квартиру доктора вошло только четверо из нас, которые несли ее. Остальных не пустили.
Тотчас же мы развернули и поставили посредине два ломберных стола. Доктор придвинул к ним свой аппарат. Он разжал каким-то инструментом стиснутые зубы утопленницы и вставил в него концевую трубку аппарата.
– Вертите, – сказал он.
И мы начали вертеть колесо. Через несколько минут он остановил.
Он расстегнул ей грудь, распахнул корсажик, разорвал рубашку и начал втирать рукой снизу вверх, к горлу, то с того, то с другого бока. Он тер с четверть часа. Мы все молча стояли и смотрели. Все, кажется, надеялись, что жизнь еще теплится, не угасла, что смерти еще нет здесь.
Я взглянул на моего спутника.
Мне кажется, он шептал: верьте!
– Ну! – сказал тихо доктор, отирая пот и не обращаясь ни к кому в особенности. – Мы сделали все, что велит долг и наука… Эй! Кто тут?! Абрам!.. Надо в покой…
– Доктор! – сказал я. – Позвольте еще одну минуту… Повремените! – Голос мой дрожал и прерывался.
Он посмотрел на меня пристально.
– Вы что же, родственники ее будете, что ли? – спросил он.
– Нет! Но я знаю всю семью, ее отца, мать. – И при этом слове, «мать», я чувствовал, как слезы прихлынули мне к глазам и полились.
– Я сам как будто сомневался, – сказал тихо доктор, смотря на ее обнаженную грудь и ее лицо. – Если б здесь было удушье… если б она захлебнулась, то была бы синева в лице. А вы смотрите!.. Ни кровинки, и зубы стиснуты. Это что-то нервное… Syncope.
И он замолчал, и все молча смотрели на нее.
Я прикрыл ее грудь платком.
«Точно мертвую, – подумал я… – Да неужели она еще жива»? И мне вспомнился припадок с ней сегодняшним утром.
LVIII
К доктору подошел будочник, и он послал
