Мика Валтари - Синухе-египтянин
– Что это ты меня украшаешь золотой збруей, Хоремхеб, словно я лошадь! И скажи-ка: эта плетка из полновесного золота или из нечистого сирийского? – Помолчав, он добавил: – И убери-ка лучше своих людей из города, их слишком много, они доставляют мне беспокойство и своим шумом мешают мне спать по ночам, хотя прежде я на сон не жаловался и крепко спал у себя в башне, с каким бы грохотом ни били в стены и как ни бушевали вокруг пожары. Воистину выведи их из города, ибо в Газе я фараон, и я могу приказать своим воинам расправиться с твоими людьми, если они не перестанут шуметь и мешать мне спать.
Роду-Бычий загривок и в самом деле не мог спать с тех пор, как сняли осаду, – ему не помогали снотворные снадобья, и вино тоже не даровало сон, напротив, после выпитого он спал еще хуже. Он лежал на постели, припоминая хранящиеся на складах, припасы, которые он знал наизусть, и силился восстановить в памяти все обстоятельства того, как были потрачены те или иные из них, при этом он старался припомнить все до мельчайшего пустяка, каждое копье – куда то было послано – и, конечно, от этих мыслей никак не мог заснуть. Тогда он отправился к Хоремхебу и с самым смиренным видом сказал ему:
– Ты мой господин, и ты выше меня. Поэтому вели меня наказать, ибо я, обязанный отчитаться перед фараоном за все, что он доверил мне, не могу этого сделать: мои документы сгорели, когда хеттский горящий горшок попал в мою комнату, а память моя отказывается мне служить, ибо она ослабела от бессонницы. Я вспомнил, как мне кажется, все, кроме одного: на складе должны быть четыре сотни ослиных подхвостников, а я не могу их найти нигде, и писцы склада тоже не могут, хоть я секу их ежедневно, так что они уже не в состоянии ни сидеть ни ходить и только ползают на четвереньках. Я не знаю, Хоремхеб, куда делись эти четыреста ослиных подхвостников, потому что мы уже много лет назад съели всех ослов в крепости, и эти подхвостники нам не понадобились. Во имя Сета и его присных, высеки меня беспощадно, Хоремхеб, накажи за эти подхвостники, потому что гнев фараона вселяет в меня ужас и я не осмелюсь предстать перед ним, как обязывает меня мое достоинство, если не найду ослиные подхвостники!
Хоремхеб попытался успокоить его и сказал, что охотно подарит ему четыре сотни ослиных подхвостников, чтобы их наличие на складе соответствовало цифре в отчете. Однако от такого предложения Роду разволновался еще больше и воскликнул:
– Ты, видно, хочешь совсем погубить меня пред лицом фараона!
Ведь если я и возьму у тебя подхвостники, это будут уже не те подхвостники, которые милостиво вверил фараон начальнику гарнизона Газы! Ты вознамерился очернить меня и уличить перед фараоном в обмане, потому что завидуешь моей великой славе и хочешь стать главным в Газе! Может, твоим попустительством этот сброд украл ослиные подхвостники со склада, чтобы обвинить меня и получить должность начальника? Так вот: я отказываюсь принять твое коварное предложение и не возьму тех подхвостников, что ты предлагаешь. Я отвечаю за Газу, и мои люди будут удерживать ее до нашего последнего вздоха. А эти четыреста подхвостников я найду – даже если мне придется перекопать всю Газу и разобрать ее по камешкам!
Услышав такое, Хоремхеб забеспокоился о его душевном здоровье и предложил ему съездить в Египет, чтобы отдохнуть от тягот осады в кругу семьи – жены и детей. Однако предлагать это Роду не следовало, ибо он только укрепился в своих подозрениях, что Хоремхеб в самом деле имеет виды на его место и хочет от него, Роду, избавиться. Поэтому он ответил:
– Газа – мой Египет, стены Газы – моя жена, а крепостные башни – мои дети. Но воистину: я вспорю живот своей жене и снесу головы своим детям, если не найду пропавшие ослиные подхвостники!
Скрытно от Хоремхеба он приказал казнить писца склада, перенесшего с ним бок о бок все осадные мытарства, и велел заступами и ломами разворотить полы в башнях в поисках злосчастных подхвостников. Обнаружив такое разорение, Хоремхеб распорядился запереть Роду в его комнате, поставил к нему стражу и обратился ко мне за советом. Я побеседовал с Роду самым обходительным образом, хоть он дружелюбия отнюдь не выказал и подозревал меня в происках и посягательствах на его место, после чего сказал Хоремхебу:
– Этот человек не успокоится, пока ты со своим войском не уйдешь из Газы и он не сможет запереть за вами ворота и править здесь как фараон.
– Во имя Сета и всех злых духов! – воскликнул Хоремхеб. – Как я могу уйти, если из Египта не прибыли корабли с подкреплением, оружием и провиантом, чтобы мне начать поход в Яффу. До тех пор стены Газы – моя единственная защита, и если я покину их, то подвергну опасности все, чего только что достиг.
С сомнением я проговорил:
– Может быть, я осчастливил бы Роду, вскрыв ему череп, и таким образом попробовал бы излечить его. В нынешнем своем состоянии он терпит великие муки, к тому же его придется привязать к постели. Иначе он повредит или себя, или тебя.
Но Хоремхеб не захотел, чтобы вскрывали череп самому прославленному герою Египта, ибо это послужило бы к умалению и его собственной славы – если бы Роду умер, а я не мог поручиться за его жизнь. Вскрытие черепа – дело ненадежное и опасное. Поэтому Хоремхеб просто отправил меня к Роду, и с помощью многих крепких людей мне удалось привязать его к постели и напоить его снотворным снадобьем. Но глаза его продолжали гореть зеленым огнем, наподобие звериных, в полумраке комнаты, он извивался, и на губах его выступала пена ярости, когда он кричал мне:
– Разве я не военачальник в Газе, ты, Хоремхебов шакал?! Я теперь вспомнил – у меня в подвале темницы сидит один сирийский шпион, я сунул его туда перед приходом твоего хозяина! Я просто забыл в спешке повесить его вниз головой! Но теперь я понял – это он, коварный злоумышленник, виноват в пропаже четырехсот ослиных подхвостников! Приведите его ко мне, и я вытрясу их из него. Приведите скорее, чтобы мне заснуть спокойно!
Он буйствовал и кричал об этом сирийце так долго, что мне наконец надоело, и, велев зажечь факел, я спустился в подземелье крепости, где, прикованные цепями к стене и после смерти изглоданные крысами, лежали тела арестантов. Стражем темницы был слепой старик, потерявший зрение оттого, что всю жизнь провел в подземелье Газы, и научившийся передвигаться по запутанным переходам без огня. Я спросил его о сирийском шпионе, взятом в плен перед самым концом осады, но он поклялся, что не знает такого, и принялся уверять, что все пленники давным-давно поумирали – после того, как, призвав их раз на допрос, Роду распорядился не давать им пищи и воды. Но я довольно разбираюсь в людях, чтобы усомниться в правдивости слов старика. Поэтому я стал настаивать и пригрозил ему наказанием. Тогда он упал на лицо свое и запричитал:
– Помилуй меня, господин, всю жизнь я верой служил Египту и ради Египта пытал пленников и отнимал у них еду. Но этот шпион совсем особенный, язык его устроен иначе, и заливается он соловьем. Он сулил мне великое богатство, если я буду кормить его и сохраню ему жизнь до прибытия Хоремхеба, и еще он обещал вернуть мне зрение, потому что он тоже был слепым, и один великий врачеватель вылечил его глаз, и он сказал, что приведет меня к этому великому врачевателю, чтобы тот сделал и меня зрячим и я мог жить в городе среди людей и наслаждаться богатством. Ведь этот пленник уже должен мне больше двух миллионов дебенов золота за хлеб и воду, которые я носил ему. И вот я не сказал ему, что осада закончилась и что Хоремхеб прибыл в Газу, – чтобы он задолжал мне еще больше за те хлеб и воду, которые я буду носить ему каждый день. А он хотел, чтобы я тайком провел его к Хоремхебу, как только тот прибудет, и уверял меня, что его тотчас освободят и наградят золотой цепью. И я верил ему, потому что против его языка нельзя устоять. Но я собирался повести его к Хоремхебу попозже, когда он станет мне должен ровно три миллиона дебенов. Это круглая цифра, и мне легче запомнить ее и удержать в голове.
Пока он говорил, колени мои начали дрожать, а сердце растопилось и сделалось как вода в моей груди, потому что я чувствовал, что знаю, о ком он говорил. Но я взял себя в руки и сказал:
– Старик, такого количества золота нет во всем Египте с Сирией вместе. Из твоих слов я заключаю, что этот человек – большой обманщик и заслуживает примерного наказания. Немедленно веди меня к нему и моли всех своих богов, чтобы с ним не приключилось какого-нибудь несчастья, ибо ты отвечаешь за него своей слепой головой!
Отчаянно воя и взывая к Амону, старик повел меня в дальний конец перехода к норе, которую он завалил камнем, чтобы люди Роду не нашли ее. Осветив факелом эту дыру, я увидел прикованного к стене человека в порванном сирийском платье, с израненной спиной и кожей, свисавшей складками с живота к самым коленям. Одна глазница его была пустой, а другим глазом он моргал и всматривался в меня, прикрываясь рукою от резкого света, причинявшего ему боль после недель пребывания в темноте. Он сказал:
