Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины

— Вообще, у них там большая семья, одних мальчиков семеро…

— Ну а девочка, девочка?!

— Точно, была и девочка. Анна — так, кажется, ее звали. Выросла красивой, но своевольной. — Та, что рассказывала, рассмеялась. — Взяла да сбежала с заезжим купцом из Тира. Говорят, ей понравилась его парча.

Теперь рассмеялись все.

— Из Тира? Он, случайно, не язычник? — Представляю, каким ударом это могло стать для Илии и Дины.

— Уж во всяком случае не еврей, — ответил кто-то из мужчин. — Кажется, они там больше не приносят жертву Ваалу, но кому бы они ни молились, вера у них своя.

— Ну а другая девочка? — не унималась я. — Неужели о ней никто ничего не знает?

Женщина пожала плечами.

— Пойми, мы давно не имеем дела с Илием и его семьей. От синагоги отлучены, так что наши пути почти не пересекаются.

— Но мне во что бы то ни стало нужно ее найти, — взмолилась я. — Пожалуйста, покажите мне завтра новый дом Илия.

Они заверили меня, что покажут, и обрушили новый водопад вопросов об Иисусе и Иерусалимской церкви, на которые я отвечала, пока совсем не выбилась из сил.

И вот я стояла напротив красивого, впечатляющих размеров каменного дома. В голову пришла мысль, что Илий неплохо заработал на продаже дома Иоиля. Уж наверняка не прогадал.

Мне было трудно дышать, сознавая, что, может быть, за этой дверью находится та, что дороже мне всего на свете и, возможно, потеряна для меня навсегда.

Дверь отворил слуга, и я изумленно уставилась на него. Это что же, Илий с Диной теперь и слуг держат?

— Мне нужно увидеть хозяина или хозяйку, — промолвила я, ощущая странную силу и в то же время непомерную слабость.

Сила проистекала от Иисуса, пребывавшего рядом. Слабость была моей собственной.

— Хорошо.

Вместо того чтобы посторониться и дать мне войти, слуга закрыл дверь перед моим носом, оставив меня стоять у входа. Правда, через некоторое время дверь отворилась снова, и на сей раз на пороге появился Илий. Он уставился на меня.

— Ты?! — вырвалось у него.

— Да. Я. Твоя сестра Мария. — Он продолжал таращиться на меня, оставив дверь полуоткрытой. — Могу я войти?

Илий неохотно отворил дверь пошире, и я ступила внутрь, в просторный атриум, за которым находились уютные комнаты.

Брат не сводил с меня взгляда, осматривая с головы до ног. Мне было сорок два, и мы не виделись много лет. Он в свои пятьдесят три года оставался видным мужчиной, прожитые годы мало отразились на его лице, но его сыновья уже давно выросли, дочь вышла замуж и покинула дом. Мы же оставались самыми близкими по крови родственниками, и мне казалось, что сейчас пришло время отбросить разногласия и сблизиться снова.

— Вижу, годы были милосердны к тебе, — промолвил он, но так, будто ему приходилось выталкивать каждое слово силой.

Сказал ли он правду? Не знаю. Трудно было припомнить, когда я в последний раз видела свое отражение в зеркале или хотя бы в водоеме. То, что по-настоящему меня волновало, было невидимо и находилось внутри.

— Как ты живешь, Илий?

Я спросила не из простой вежливости, мне действительно хотелось это знать. Впрочем, что тут странного: он мой брат, а время бежит куда быстрее, чем нам того бы хотелось. В нашем возрасте ненависть и взаимное непонимание между родичами — слишком большая роскошь.

— Хорошо, — односложно ответил он, не сдвинувшись с места, чтобы пропустить меня в глубь дома.

Мне пришлось остаться в атриуме, словно разносчику, пришедшему предложить товар.

— Как Дина?

— У нее все в порядке.

Он по-прежнему не двигался, только смотрел на меня. Ну ладно, как ему угодно.

— А моя дочь Элишеба?

— Она больше здесь не живет.

— А где она?

— Вышла замуж. За достойного человека из Тивериады по имени Иорам.

Замужем. Моя дочь замужем! А меня не только не спросили, но даже не поставили в известность.

— Но ей всего семнадцать! — вскричала я.

— Самое время для замужества. И хорошая партия.

— И она живет там?

— Да, там. Но где именно, я никогда тебе не скажу! — заявил он, словно посохом по земле припечатал.

— Почему? — Не дожидаясь ответа я добавила: — Я все равно найму кого-нибудь, кто найдет ее.

— Вот и найми! — Илий вызывающе скрестил руки на груди.

— И найму. Но будет лучше, если ты сам мне скажешь.

— Я не скажу.

— Понятно. — Я глубоко вздохнула. — А как насчет писем, которые я посылала? И ни разу не получила ответа?

— Она не хотела ни разговаривать с тобой, ни переписываться. — Илий заявил это вроде бы твердо, вперив в меня немигающий взгляд.

— Правда? Или ты перехватывал письма, не предоставляя ей выбора?

— Ты обвиняешь меня во лжи? — воскликнул он, злобно выкатив глаза.

— Да, Илий, именно это я и делаю. Хочешь сказать, что ты отдавал ей мои письма?

— Нет, — признался он. — Еще бы я стал знакомить свою племянницу и воспитанницу с еретическими писаниями, не заслуживающими ничего, кроме уничтожения! — Он сделал рукой жест, как бы отметая эту мысль прочь.

— Спасибо, что хоть признался. Итак, моя дочь не знала, что я ей пишу?

— Не знала. Но хоть бы и знала, какая разница? Сказано же, она не желала ни слушать, ни читать ничего богопротивного. Она благочестивая девушка, коей ведома истина. Та самая истина которую ты пытаешься извратить.

Я смотрела на него, испытывая одновременно и облегчение, и жгучую горечь. Итак, она не отвергла меня сознательно, а просто не видела ни одного из тех писем, которые я, вкладывая в них душу, писала и отсылала ей год за годом. В этом и состоял ответ на его вопрос: «Какая разница?» Вечная разница существующая между правдой и ложью.

— Понятно. — Я огляделась по сторонам. — В дом ты меня как вижу, не приглашаешь?

— Ты вероотступница, позор нашей семьи, — заявил Илий. — Я никогда не допущу в свой дом еретичку. — Он указал мне на дверь.

— А где Сильван? — спросила я думая что Сильван не будет столь нетерпим и жесток.

— Ты имеешь в виду Самуила? Думаешь, с ним тебе повезет больше? Самуил покинул нас. Он воссоединился с нашими предками. Ты можешь посетить его могилу за городскими стенами.

Рука моя взметнулась к губам.

— О! Какое горе! Как он умер? Когда?

Илий нахмурился.

— От изнурительной болезни, уже год с лишним прошел, — отрывисто сказал он. — Видишь, в конце жизни оказалось, что от всех его греческих познаний не было никакого проку. Так же, как и от греческого лекаря.

— Ох, Илий, — вздохнула я. — А тебе никогда не приходило в голову, что твоя ненависть — вот настоящая изнурительная и притом неизлечимая болезнь?

— Да сгинет твоя проклятая ересь! — возгласил мой брат и захлопнул передо мной дверь.

Теперь, Элишеба, ты все знаешь. Вот что случилось, когда я посетила Магдалу, чтобы повидаться с тобой.

Я незамедлительно отправилась пешком в Тивериаду, где целый день напролет расспрашивала людей о том, где может обитать местный житель по имени Иорам, пока мне не показали одноэтажный каменный дом, стоявший на склоне. Я подошла к дверям и постучалась. Но никто мне не открыл.

Не открыл, и все. Может быть, ты ушла за покупками? В гости? Отправилась в паломничество? Этого мне не дано было узнать: знаю только, что я стояла и стучала, но дверь так и не отворилась, хотя в этом доме жила ты, дорогая моя дочь.

Впрочем, был ли это вообще твой дом? Я ведь не знала о твоем муже ничего, кроме имени Иорам, а в Тивериаде мог найтись не один мужчина с таким, не столь уж редким, именем. Хотя, если веришь Илию, твой Иорам должен был быть хорошо известным, уважаемым гражданином.

За эти годы я возвращалась туда несколько раз и всегда находила дверь закрытой.

Все эти годы я спрашивала о тебе, но лишь молчание было мне ответом.

Глава 63

Женщине, известной как Мария из Магдалы, а позднее Мария из Эфеса.

Моя хозяйка, госпожа Элишеба, прочла объяснения, которые ты настойчиво посылаешь ей, и по-прежнему находит их странными и повергающими в смущение. Особенно ее взволновал рассказ о встрече с Илием и о том, как впоследствии ты искала ее в Тивериаде. В прошлом моя госпожа не раз замечала подозрительных людей, снующих вокруг ее дома, что-то высматривающих и заглядывающих во двор. У нее было ощущение, что ее выслеживают, и теперь ясно, откуда оно взялось. Ты искала ее сама и посылала людей с заданием что-нибудь о ней выведать.

Мы снова просим тебя прекратить это. Если ты боишься Бога и чтишь Его заповеди, то перестань посылать эти смущающие письма благочестивой госпоже, желающей жить в праведности и мире.

Я не могу не добавить свои собственные слова, хотя и поклялась не делать этого. Фирца говорит от моего имени, но не в тех словах, которые избрала бы я.