Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 1
Жумакан в знак согласия молча кивнул головой. Тойсары сказал почти то же, но несколько иначе:
— Не нам учить тебя, самому ли тебе лететь, или на чужих крыльях. Дело мы передали тебе, от тебя и ждем решения.
Абай молча поклонился представителям обеих сторон и на этом закончил первый разговор. Третейский судья прежде всего должен быть немногословен и сдержан. Слово— предатель мысли. У обеих сторон немало кляузников, старающихся угадать ход разбирательства и вовремя использовать это. Чтобы слова его не были истолкованы как приязнь к одной из сторон в ущерб другой, Абай ничего не ответил.
Когда он остался наедине со своими помощниками, Жиренше со свойственной ему наблюдательностью отметил:
— Утверждать, конечно, пока еще рано, но похоже, что кереи поручают тебе дело с открытой душой, а у Барака что-то на уме!..
Но и на это Абай ничего не ответил, хотя сам думал так же. Он поручил им провести расследование на месте: Жиренше должен был ехать в Керей, Уразбай — в Сыбан.
— Много и добра расхищенно и жигитов побито при каждой барымте и набеге. И расспрашивать и узнавать вам придется много. Но видимость и истина — вещи разные. Враждующие смешивают правду с ложью, преувеличивают, недоговаривают. Будьте сдержанны, не открывайте своего мнения, не говорите: «Это хорошо, это плохо, тут правда, а там ложь». Храните свои мысли при себе. А в особенности не высказывайте благосклонности и не давайте никаких обещаний, это свяжет вас. А если вы будете связаны, и на меня ляжет обязательство. И еще прошу вас: не входите ни в какие сделки, не продавайтесь! Это — мое основное требование к вам обоим. Сородичи избрали меня, надеясь на мою честность, так будьте же мне друзьями, будьте крыльями моими—такими крыльями, которые знают только пути справедливости и правды!
Так началось следствие по делу девушки Салихи. Оно затянулось на целую неделю. Расследование шло в трех местах одновременно — и в Сыбане, и в Керее, и здесь, на съезде, где собралось много и жалобщиков и свидетелей обеих сторон.
Сам Абай допрашивал только «хозяев слова» — главного истца и главного ответчика: старика жениха Сабатара из Сыбана и отца невесты — Калдыбая из Керея. Он точно выяснил убытки, понесенные сторонами от расторжении свадебного сговора: калым, подарки, приданое.
Умерший жених Салихи был любимым сыном богача Байгебека, и калым за невесту был уплачен большой, один из самых крупных в округе. Когда жених умер и Салихе предстояло выйти замуж за старика, Калдыбай, заявил, что его дочери приходится теперь идти за неровню и терпеть унижение, взял с самого Сабатара еще половину калыма. Абай подробно расспросил об этом и с точностью выяснил размер дополнительного калыма.
Но, со своей стороны, и Калдыбай понес значительные расходы. Желая отпустить дочь к мужу соответственно ее достоинству, он увеличил заготовленное приданое. Кроме новой восьмистворчатой юрты с убранством, все, что давалось девушке, имело счет двадцать пять. Приданое начиналось с купленного у кокандского каравана за сто овец шелкового ковра. Далее шли — двадцать пять меховых шуб, двадцать пять вышитых кошм, двадцать пять сундуков. Платье, белье, скатерти, посуда, подушки, одеяла — всего было по двадцать пять штук. Даже убранство высокой кровати с костяной резьбой, сделанное из шелковых тканей, соответствовало той же цифре.
Но все это добро находилось еще в Керее, калым же был получен полностью, — а невеста отказалась.
Сыбанцам больше всего было жаль огромного количества скота, отданного в счет калыма, и поэтому-то сразу же после разрыва сватовства они начали угонять у кереев коней. В свою очередь и те прибегли к барымте, чтобы пополнить косяки, которые они считали уже своими. Каждая сторона старалась захватить не меньше угнанного. Набег сменялся набегом. Силачи-жигиты, ловкие в набегах, воры, барымтачи не знали покоя. Всякий, кто был способен поднять соил, ввязывался в борьбу. Вокруг неудачного сватовства затянулся крепкий узел вражды.
Абай поочередно вызвал всех причастных с свадебному сговору людей как из Керея, так и из Сыбана, беседовал с ними, входя во все подробности. Наконец он захотел знать, что говорит сама девушка, из-за которой вспыхнула вся тяжба.
Салиха, приехавшая в Балкыбек, чтобы собственноручно вручить жалобу начальнику Каркаралинского уезда, осталась на съезде. Абай послал за ней Ербола и Кокпая и вызвал ее вместе с ближайшими родственниками в юрту Оспана, где жил сам.
К нему вошла высокая смуглая девушка в собольей шапочке, в шелковом чапане. Большие серебряные серьги дрожали в ее ушах. Шла она медленно, но смело. Девушку сопровождали ее отец Калдыбай и несколько кереев. Юрта ломилась от толпы, — всем хотелось взглянуть на знаменитую девушку Салиху. Но после того как Оспан угостил всех кумысом, Абай дал знак тобыктинцам, и те стали расходиться. Поняв, что и они здесь лишние, Калдыбай тотчас поднялся и увел всех кереев.
Абай остался с Салихой наедине и только теперь внимательно вгляделся в ее лицо, смуглое, безупречно чистое. Широко поставленные вдумчивые глаза девушки горели каким-то особенным черным пламенем. Длинные густые ресницы подчеркивали их бездонную тлубину. Прямая линия носа нарушалась едва заметной горбинкой. Уголки ее тонких губ были слегка опущены, в едва наметившихся складках таилось большое, глубокое горе.
Абай уже выработал в себе привычку говорить мало и слушать других. Сейчас он остался верен себе. Некоторое время он молча смотрел в лицо девушке и лишь потом начал задавать вопросы.
— Салиха, милая, видимся мы впервые, а я уже знаю о вас так же много, как любой ваш родственник, — начал он.
Щеки Салихи слегка порозовели, потом вспыхнули. Она улыбнулась — и сразу же ее лицо, казавшееся таким печальным, когда она молчала, стало другим: белые зубы засверкали, вся она точно сияла, ясная и прямодушная. В ней чувствовалась страстная душа, веселая и жизнелюбивая.
— Ваше прошение я прочитал, — продолжал Абай. — Подтверждаете ли вы все, что там написано? Ответьте сперва на это.
Салиха нахмурилась и насторожилась, в темных глазах мелькнула досада.
— Абай-мирза, — с каким-то недоумением сказала она, — я писала не для того, чтобы отказываться от своих слов. Я ничего не передумала.
Она снова улыбнулась, и кровь опять прилила к ее лицу.
— Я хочу спросить вот о чем: когда вы пишете «не пойду замуж», вы говорите только о старом Сабатаре? Иль все сыбанцы вам не по душе? А если бы в Сыбане нашелся достойный вас жигит, что ответили бы вы тогда?
— Если бы они сразу заговорили не о старике, а о моей ровне — молодом жигите, разве я посмела бы сопротивляться? Разве мой аул и мой род допустил бы это?
— А вы передали сородичам вашего жениха, чтобы они назвали вам кого-либо из достойных вас жигитов?
— Да, передавала. Но они ответили: «Калым за нее уже уплачен, Сабатар имеет на нее права, установленные богом, пусть не выдумывает глупостей!»
Абай помолчал и, понизив голос, заговорил более мягко и душевно:
— Скажи мне еще об одном, милая девушка. Это уже не тайна, об этом все знают… Родня твоего жениха говорит: «Она сама и не отказалась бы, если бы ее не подговорил один из жигитов-кереев. Девушка стала упрямиться, только сойдясь с ним. Керей вдвойне повинны перед нашими предками: и калым забрали и девичью честь нарушили». Так говорят они. А что скажешь ты? Когда ты сошлась с этим жигитом — до того, как отказала Сабатару, или после?
Девушка и на этот вопрос ответила тотчас же, хотя стыд волной прошел по ее лицу — оно сперва сильно побледнело, а потом мгновенно вспыхнуло. Подвески серег сильно задрожали.
— Пусть это будет моей правдой, как вера моя, Абай-мирза… Когда сыбанцы ответили, что никого, кроме старика, мне не назовут в женихи, я решила уйти с кем угодно, лишь бы спасти свою голову… Тогда-то и появился этот жигит… А раньше — никто из кереев, никто из живущих на белом свете ко мне и подойти не смел! Когда был жив нареченный жених, я считала Сыбан желанным домом! — горячо сказала она и, приложив к глазам вышитый платок, заплакала. Потом, подняв на Абая покрасневшие от слез горькой обиды глаза, она стала ждать новых вопросов.
— Я все спросил, — сказал Абай, не спуская с нее взгляда.
Лицо ее опять изменилось. Казалось, она была удивлена, что разговор закончился так быстро, — не так бывало с ее сородичами. В вопросах Абая она почувствовала жалость к себе, и это придало ей решимости. Печально и почти гневно сдвинув брови, она заговорила:
— Никто меня не подговаривал. Горькая, ядовитая мысль явилась сама. Я стала думать: «Неужели мне стать третьей женой костлявого старика Сабатара?..» Думы были так мучительны, что я перестала чувствовать себя живой, повисла где-то между жизнью и смертью… Хотите знать правду души моей? Каждый день я гляжу в темные воды Балкыбека, как у себя в ауле глядела в воды Баканаса… Гляжу и думаю, что на дне их найдется место для моего тела… Пусть лучше речные волны ласкают его, чем старый Сабатар… Вот моя правда…
