Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте
Ребенком я подолгу жил на ферме у Картеров; тогда она была маленькой, а теперь это изрядное владение. Дом освещался керосиновыми лампами, воду качали из колодца и носили ведрами, отапливались камином и плитами, а развлекались только тем, что выдумывали сами. По вечерам, после ужина, дядя Дженнингс, видный, энергичный мужчина, частенько садился за пианино вместе со своей хорошенькой женой, младшей сестрой моей матери.
Картеры были работящие люди. Дженнингс с несколькими издольщиками обрабатывал землю при помощи конного плуга. Что до его жены, то у нее дел было выше головы. Я ей помогал: кормил свиней, доил коров, сбивал масло, сдирал листья с початков, лущил горох и колол орехи. Одной работы я избегал как мог, а когда приходилось ее делать, закрывал глаза: я терпеть не мог сворачивать шеи курам, хотя поесть их был совсем не против.
Было это во время Депрессии, но для главной трапезы дня у Мэри Иды всего хватало; обед подавали в полдень; потного мужа с работниками призывали к столу колокольным звоном. Я любил бить в колокол – чувствовал себя при этом могущественным благодетелем.
К этим полуденным трапезам на стол выкладывали горячее печенье, кукурузный хлеб, мед в сотах, курятину, сома или жареную белку, белую фасоль и вигну. Тут-то иногда и являлись гости – иногда жданные, иногда нежданные. «Ну, – говорила Мэри Ида, завидев на дороге продавца Библий со стертыми ногами, – еще одна Библия нам не нужна. Но еще одну тарелку придется поставить».
Из всех, кого мы кормили, трое навсегда остались в моей памяти. Во-первых, пресвитерианский миссионер, собиравший деньги для своей христианской работы на землях нечестивых. Мэри Ида сказала, что денег дать не может, но будет рада, если он с нами пообедает. Бедняга в этом явно нуждался. В своем пыльном, лоснящемся, порыжелом черном костюме, скрипучих черных похоронных туфлях и черной с прозеленью шляпе, он был тощий, как стебель сахарного тростника. В длинной, красной, морщинистой шее ходил большой, как зоб, кадык. Я в жизни не видел более прожорливого человека. Он в три глотка выпил литр пахты, в одиночку (правда, двумя руками) расправился с целым блюдом курятины, а печений, истекающих маслом и патокой, забросил в себя столько, что я сбился со счета. При этом, уплетая еду, он успевал потчевать нас рассказами, от которых волосы вставали дыбом, – о своих подвигах на безбожных территориях.
– Я вам скажу. Я видел, как людоеды жарят на вертеле черных людей и белых – как вы свинью – и съедают всё до последнего кусочка: пальцы ног, мозги, уши – всё. Один людоед сказал мне, что вкуснее всего жареный новорожденный младенец; на вкус, говорит, как ягненок. А меня не съели, думаю, потому, что на мне мяса мало, костлявый. Видел, как людей вешали за пятки и у них кровь из ушей текла. А раз меня укусила зеленая мамба, самая ядовитая змея на земле. Меня долгонько тошнило, но не умер; черные решили, что я бог, и поднесли мне пальто из леопардовых шкур.
Когда прожорливый проповедник ушел, у Мэри Иды сделалось головокружение; она сказала, что теперь ей месяц будут сниться страшные сны. Но муж ее утешил:
– Ну что ты, милая, неужели поверила этим басням? Он такой же миссионер, как я. Нехристь и врун, вот он кто.
В другой раз мы угощали кандальника, сбежавшего из алабамской тюрьмы в Атморе. Мы, конечно, не знали, что это опасный преступник, приговоренный пожизненно за черт знает сколько вооруженных ограблений. Он просто появился у наших дверей и сказал Мэри Иде, что голоден и не даст ли она ему поесть.
– Что ж, сэр, – сказала она. – Вы пришли куда нужно. Я как раз накрываю к обеду.
Где-то (наверное, стащив с чужой веревки) он раздобыл комбинезон и ношеную синюю рабочую рубаху, вместо своего полосатого наряда. Мне он показался симпатичным, да и остальным тоже; на запястье у него была наколка-цветок, глаза у него были добрые, и разговаривал он мягко. Сказал, что фамилия его Банкрофт (и оказалось, что его действительно так звали). Дядя Дженнингс спросил:
– Вы по какой части работаете, мистер Банкрофт?
– Ну, – протянул тот, – как раз ищу, где устроиться. Как все почти нынче. Я на все руки мастер. У вас для меня не найдется работы?
Дядя сказал:
– Человек мне не помешал бы. Да платить ему нечем.
– Да мне почти ничего и не надо.
– Ну да, – сказал дядя. – А у меня как раз совсем ничего.
Неожиданно – потому что эту тему в доме редко затрагивали – речь зашла о преступлениях. Мэри Ида посетовала:
– Красавчик Флойд. И этот Диллинджер. Разъезжают по стране, людей расстреливают. Грабят банки.
– Ну, не знаю, – ответил Банкрофт. – Мне банков не жалко. А Диллинджер толковый мужик, ничего не скажешь. Мне прямо смешно, как он их грабит, а его не могут взять. – Тут он в самом деле рассмеялся, показав желтые от табака зубы.
– Знаете, мистер Банкрофт, – возразила ему Мэри Ида, – мне немного удивительно слышать от вас такое.
Через два дня Дженнингс поехал на телеге в город и вернулся с бочонком гвоздей, мешком муки и экземпляром «Мобайл реджистер». На первой странице была фотография мистера Банкрофта – «Двустволки Банкрофта», как его по-свойски именовали в полиции. Его схватили в Эвергрине, в пятидесяти километрах от нас. Увидев его фото, Мэри Ида стала быстро обмахиваться веером, словно предупреждая обморок.
– Господи спаси, – ужасалась она. – Ведь он всех нас мог убить.
Дженнингс мрачно сказал:
– За его голову была обещана награда. А мы ее прохлопали. Вот что меня злит.
Потом была девица по имени Зилла Райланд. Мэри Ида нашла ее у ручья в лесу за нашим домом – она купала там рыжего малыша, двухлетнего мальчика. Мэри Ида так это описывала:
– Я ее раньше увидела, чем она меня. Она стояла в воде голая и купала этого красивого мальчика. На берегу лежали ситцевое платье, его одежонка и старый чемодан, перевязанный веревкой. Мальчик смеялся, и она с ним. Потом увидела меня и вздрогнула. Испугалась. Я говорю: «Хороший день. Но жаркий. В воде, наверное, приятно». А она схватила малыша и выбежала из воды. Я говорю: «Вам не надо меня бояться. Я миссис Картер и живу вон там. Зайдите к нам, отдохните». Тут она заплакала; совсем молоденькая, сама еще ребенок. Я спросила: в чем дело, ласточка? Она не
