Алексей Черкасов - Хмель
Дарьюшка после откровений с Вероникой возненавидела Прасковью Васильевну.
Однажды Вероника пригласила Дарьюшку на собрание разных социалистов города Минусинска, где Прасковья Васильевна выступила с речью против меньшевиков и социал-революционеров, по случилось так, что ее освистали и выгнали прочь из дома Мартьяновской библиотеки, где проходило собрание.
«Так ей и надо!» – подумала Дарьюшка, не подозревая, что Прасковью Васильевну освистали меньшевики и эсеры, запродавшие себя буржуазии, на чьи подачки витийствовали на собраниях и бесконечных митингах, призывая народ голосовать на выборах в Учредительное собрание за свой список.
Вероника тащила Дарьюшку то в один комитет, то в другой: они всегда были вместе, и даже на вечерах в гимназии.
Как два ручья, стремительно стекая с гор, соединяются в низине в один ручей, так сошлась Дарьюшка с Вероникой Георгиевной Самосовой. Они поклялись быть всегда вместе, держаться плечом к плечу и создать союз женщин, которым должен принадлежать мир.
Дарьюшка поведала Веронике про свою тайну о пяти мерах жизни.
– Это же чудесно! Из меры в меру! – восторженно лепетала Вероника, тиская Дарьюшку. – Ты такая славная, бесподобная, божественная. И мы будем с тобою вечно в третьей мере, и будем вечно приветствовать весну и молодость. Бог мой, какая ты хорошенькая! Тебя бы из мрамора высечь, как Венеру. О, боже, и ты с этим инженером Гривой! Разве он сумеет оценить, какое ты божественное создание! Ты должна быть вечно самобытной и вечно стрелиться к слиянию с небом! Ты должна быть на Олимпе среди богов.
И без того не окрепшая еще Дарьюшка в своих убеждениях полностью попала под влияние Вероники. Не без помощи Вероники Дарьюшка пришла в дом эсера Николая Михайловича, и тот благословил ее вступить в партию социалистов-революционеров.
– Ну, а как же почтенный инженер Грива, ваш супруг? – намекнул Николай Михайлович.
Дарьюшка сказала, что она отвечает сама за себя, но в комитете эсеров, куда потом пришла Дарьюшка с Вероникой, настоятельно посоветовали вовлечь в партию социал-революционеров инженера Гриву.
Как только Гавриил Иванович вернулся на неделю из тайги, Дарьюшка приступила к атаке. Гавря и так и сяк отбивался; на кой черт ему нужна партия каких-то социалистов-революционеров, программы которых он не знает; но Дарьюшка все приготовила: программу и брошюрки эсеров.
– Ну, если ты так настаиваешь, расщепай меня на лучину. Давай заполню эти бумаги, – сдался Грива и с горечью дополнил: – Сейчас в России столько наплодилось партий, разных союзов, хоть пруд пруди. И от всех этих партий бьет тюремной крепостью в ноздри. Какие-то эсеры, трудовики, меньшевики, прогрессисты, кадеты, а у всех одно и то же: диктовать свою волю как непреложную истину. Ох-хо-хо, куда идет Россия, хотел бы я знать!
Этот вопрос Гривы больно задел Дарьюшку. Когда-то она сама ставила этот вопрос. И вот теперь Гавря, ее невенчанный муж. Вероника говорит: «Россия идет к демократическому парламенту». А что это такое, «демократический парламент»?
– Ну, а когда же мы будем работать? – спросил Гавря. – Я сыт митингами. На рудниках митинги, на приисках митинги! То агитатор от такой-то партии, то от такой-то. И все мутят воду, сбивают с толку, а золото в земле лежит. Так мы и без штанов останемся, чего доброго. Англичане и французы только и ждут, когда мы очумеем. Разделают они нас, расщепай меня на лучину!
Что могла сказать Дарьюшка? Она слушала и помалкивала. Вот если бы на помощь пришла Вероника…
– Да! – вспомнил Гавря. – Что у тебя за отношения с этой классной дамой Самосовой? Особа весьма препротивная, побей меня гром. Не будем спорить! Упаси бог от домашних дискуссий! Но я прошу тебя… Я исполнил твою волю, изволь. Моя просьба будет маленькой: не встречайся с этой классной кобылой, извини.
Дарьюшка кинулась защищать бесподобную Веронику, но таежный человек не любил дискуссий.
– Или эта особа, или оставь меня в покое со своей партией эсеров.
Дарьюшка пообещала расстаться с Вероникой и жить в доме на дюне до следующего возвращения Гаври из тайги.
IV
Был полдень – знойный, горячий. И была любовь к жизни, столь же знойная, как солнце перед дождем. Дарьюшка торопилась в дом на дюне и все смотрела на черную тучу. Вот-вот пойдет дождь, а на ней легкая накидка и соломенная шляпка. Возле музея Мартьянова Дарьюшку остановил человек в серой косоворотке, один из обожателей Прасковьи Васильевны; он просил передать записку хозяйке дома на дюне. Потом сказал, взглянув на тучу:
– Если вас не задержит дождь в городе.
– Меня дождь не задержит, – сухо ответила Дарьюшка.
– Я вас не обременяю, извините?
– Я передам записку.
На мосту через Татарскую протоку Енисея Дарьюшка не удержалась и прочитала записку. Некто подписавшийся буквами «М. М.» уведомлял «П. В.», что получены очень важные сведения из «П» и что сегодня, 3-го августа 1917 года, состоится «в том доме» очень важное партийное собрание, и «П. В.» непременно должна быть к девяти часам вечера.
Вот и все. Ничего особенного. Но Дарьюшка, натасканная Вероникой Самосовой, усмотрела в этой записке много скверны и пакости. «П. В.» приглашают, конечно, на сходку большевиков, и они будут там что-то обсуждать коварное и злое, чтобы взять верх в Учредительном собрании России.
Рванула гроза с невероятным треском, точно само небо лопнуло, как огромный барабан. «Я ей скажу! Я ей все скажу! – надумала Дарьюшка, скомкав записку в руке. – Пусть не думает, что я дура, набитая скорлупою!»
Лил дождь, гремело небо, а Дарьюшка шла, как по сухому, прямо берегом, увязая в глине, и чуть не потеряла ботинок – до того была сердитая.
Прасковья Васильевна очень удивилась, когда Дарьюшка вошла в гостиную мокрая как лягушка, в мокрой шелковой накидке, прилипшей к платью, в грязных ботинках и с сумочкой в руке.
– Надо бы раздеться, милая, в прихожей, – заметила Прасковья Васильевна. – Наша тетя Устя не из молодых л з а каждым прибирать не может. Но что с вами? – Прасковья Васильевна отодвинула на столе блюдце с чашкой; она пила чай одна, и на коленях ее сидел паршивый кот.
– Вам записка. – Дарьюшка подала записку, как камень.
– Однако, как вы ее скомкали! Могли бы в сумочку положить.
Дарьюшка обрезала:
– Не всякие записки кладутся в мою сумочку. Я, например, терпеть не могу записок про тайные сходки.
Прасковья Васильевна выпрямилась и сунула свои больные руки между колен.
– Вот как! Но если вас попросили…
– Меня могут попросить поджечь этот дом, – перебила Дарьюшка, воспаляясь гневом, – и я должна поджечь?
– Однако! – Прасковья Васильевна поднялась и на шаг отступила от круглого стола, как бы издали приглядываясь к Дарьюшке. – Однако не всегда читают чужие записки. Не так ли?
– Чужие? – Дарьюшка сузила глаза, и губы у нее непонятно задергались, как у обиженного ребенка. – Чужие тайны, сударыня, бывают опасными тайнами для всех. Да! А вы все – опасные «товарищи»! И тайны ваши опасные. Очень опасные. Если послушать – вы так печетесь о судьбе России, что просто заплакать хочется, какие вы добрые и заботливые. А если подумать – вы задушите Россию, если вам дать власть. Задушите!
Прасковья Васильевна не на шутку разозлилась. Она стояла возле круглого стола, высокая и прямая, и волосы ее, полные воздуха, просвечиваясь на солнце, отливали золотом.
– Прежде всего, голубушка, мои тайны – не твои тайны, и я никому не позволю вмешиваться в них, – спокойно проговорила она, хотя лицо ее заметно побледнело. – Ну, а если вам угодно знать, у большевиков нет никакой тайны. Наши тайны знает весь мир. Экспроприация фабрик и заводов у капиталистов; экспроприация земель у помещиков, вся власть Советам рабочих и крестьянских депутатов.
– Знаю, сударыня!
– Плохо знаете, голубушка. Наши тайны записаны в «Манифесте Коммунистической партии». И если бы вы…
– Читала, сударыня! – опять перебила Дарьюшка. – «Манифест» не про вас писали Маркс и Энгельс. Не про вас! Тот «Манифест» был создан для французской революции, а не нашей, русской революции. Мы не французы, не немцы, а русские. Сейчас не девяносто третий год, не сорок восьмой год и не семьдесят первый год прошлого столетия, сударыня, а семнадцатый двадцатого века. Да! Или вы все перепутали?
– Какой вздор! Если бы вы знали задачи нашей партии…
– Знаю!.. Наслышалась про «Манифест» Маркса, Только мы русские, а не немцы!..
– Не мудрено, что вы окончательно заблудились, – спокойно ответила Прасковья Васильевна. – «Манифест Коммунистической партии» – это святая истина. И не для немцев и французов, а для всех коммунистов мира. Но я вижу, что «Манифест» до вас не дошел. Не созрели вы, дочь Елизара Елизаровича Юскова. Ну, а насчет тайн большевиков – они у всех на языке сейчас: «Долой Временное правительство буржуазии и капиталистов со всеми их прихлебателями! Долой войну! Вся власть Советам!» Вот наши «тайны». Судьба народа должна быть в руках самого народа.
