Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Я женат на Ирине Романовой… Жена моя, как вам известно, принадлежит к царствующей фамилии. А производить обыск у членов царствующей фамилии можно только с распоряжения государя, и больше никого.
– Согласен. – Балк наклонил голову, улыбнулся грустно. – Но я, князь, солдат.
– Распоряжения Николая Александровича у вас нет?
– Нет.
– Тогда вам вряд ли удастся произвести обыск. А потом, вы что, сами собираетесь его делать? Лично? – В голосе Юсупова зазвенели льдинки.
– Конечно же нет, князь. Но прежде чем к вам приедут с… – Балк замялся, он никак не мог произнести слово «обыск», язык прилипал у него к нёбу, помотал рукой болезненно, словно обжегся о раскаленный металл. – В общем, предварительно… – Он глянул оценивающе на своих спутников, что-то прикинул про себя и закончил фразу: – Мы решили предварительно переговорить с вами.
Колесо закрутилось. Самым опасным из прибывших был генерал Глобачев, человек умный, с острым языком, злой и, как знал Юсупов, преданный «старцу».
– Ничего больше, кроме того, что я сообщил генералу Григорьеву, я сообщить не могу, – ровно и сухо, с тонкими льдинками, позванивающими в голосе, проговорил Юсупов, – могу лишь повторить сказанное.
– Не нужно, – мягко произнес Балк, – Григорьев мне все подробно доложил…
Через несколько минут гости уехали. Уехали ни с чем. Но колесо не остановилось, оно продолжало крутиться, и с этой минуты, может быть, даже быстрее, чем прежде. Юсупов проводил гостей взглядом из окна, проследил, как они садились в автомобили, каждый в свой, – на набережной выстроилась длинная вереница машин, целый выезд, как на царский бал, – потом вызвал к себе эфиопа – человека, который никого в Питере, кроме хозяина – князя Юсупова, не знал, приказал ему вновь вылизать дворец. Так, чтобы даже старого воздуха не осталось, не то что соринки, отлетевшей от чужой подошвы. Когда же эфиоп удивленно глянул на него, пояснил:
– Поскольку шила в мешке не утаишь, то знай правду: сегодня ночью мы в подвале убили Распутина. – По взгляду эфиопа Юсупов понял, что тот ничего не слышал и вообще не знает, кто такой Распутин, но объяснять ничего не стал. – Надо сделать так, чтобы ни одна собака, которая появится здесь, даже унюхать ничего не смогла… не то чтобы чего-то найти… Хорошо, Ибрагим?
– Хорошо, хозяин, – сказал эфиоп и исчез.
В том, что эфиоп сделает все, как надо, Юсупов не сомневался. Придя к себе в кабинет, князь сел писать письмо царице – довольно сухое, с нотками обиды и некоторой долей высокомерия, которое мог позволить себе только очень богатый человек по отношению к менее богатому: ведь и императрица, и сам государь, и вообще все Романовы, вместе взятые, были беднее Юсуповых.
В письме он просил принять его – с тем, чтобы он мог лично объяснить императрице происшедшее.
Императрица отказалась принять Юсупова, вместо этого во дворец на Мойке позвонила Вырубова, сообщила, что государыня заболела и находится в постели. Голос Вырубовой был сухой, совершенно бесцветный, далекий, словно бы они с Юсуповым были едва-едва знакомы. Все стало понятно. Юсупов грустно усмехнулся, позвонил великому князю Дмитрию Павловичу.
– Они начинают искать труп, будут стараться изо всех сил, – сказал он, – бросят на это дело лучших сыщиков России.
– Пусть ищут сколько угодно, Феликс, – спокойно отозвался на сообщение великий князь. – Нева – река бурная, течение в ней стремительное, напор такой, что пальцы оторвать может. Думаю, что Распутин уже кормит рыб где-нибудь в Маркизовой Луже. Свидетелей нет. Сторож, который мог бы все увидеть, ничего не видел – спал мертвецки. Гришкину роскошную шубу, по которой можно было бы найти тех, кто отправил великого мерзопакостника в далекое морское плавание, никто из нас себе не присвоил. Концов нет. Все концы, дорогой Феликс, в воде. – Великий князь аккуратно хохотнул в кулак, ему нравилась присказка насчет «концов» и «воды». – Дело сделано, и – концы в воду.
– Да, концы в воде, но надо быть готовым ко всему, – сказал Феликс. – Слухи об убийстве Распутина не на шутку взбудоражили Петроград.
– Это естественно.
– Надо бы, пожалуй, всем собраться вновь и выработать общую линию поведения, – предложил Юсупов, – а потом уходить, как степняки, на конях в разные стороны… Я, например, собираюсь поехать в Крым к Ирине.
– Я завтра уезжаю в Ставку, Пуришкевич же, насколько я слышал, собирается с санитарным поездом на фронт.
– Когда?
– Завтра.
– Раз так, то надо немедленно разыскать Пуришкевича, – сказал Юсупов.
– Я, пожалуй, тоже отправлю записку императрице. – Великий князь выдержал паузу. – Пусть моя цидулка находится у нее.
– Не советую. Никакие объяснения не будут приняты. Императрица всегда считала и продолжает считать Распутина святым, поэтому любой, кто вздумает поднять на него руку, должен быть наказан. Такова женская логика императрицы.
Едва Юсупов закончил разговор, как пришел Сухотин, подтянутый, с медлительными движениями – недавнее ранение сказывалось, – со спокойным, чуть угрюмым взглядом.
– Я пришел попрощаться, ваше высокопревосходительство, – сказал Сухотин. – Я возвращаюсь на фронт.
Таким образом, разъезжались все участники заговора: великий князь, Юсупов, Пуришкевич, Сухотин: Лазоверт как главный врач санитарного поезда отбывал на фронт вместе с Пуришкевичем.
– Капитан, – сказал Сухотину Юсупов, – у меня к вам просьба – разыщите Пуришкевича и доставьте его сюда. Нам надо срочно посовещаться, как вести себя дальше, иначе нас, как куропаток, возьмут каждого по отдельности в словесные силки и поймают на разнице показаний.
– Да, по Петрограду идет большой шум. Народу уже точно известно, что Распутина утопили. По всему городу бегают бабы с ведрами, хотят набрать святой воды. Только не знают, откуда – из Невы ли, из Фонтанки либо же из Малой Невки с Мойкой…
– Адрес, капитан, можете давать смело. Пусть хоть всю воду вычерпают из Невы, река от этого не оскудеет.
– Намек понял. – Капитан скупо улыбнулся и уехал за Пуришкевичем.
Юсупов остался в кабинете один. В конце концов, они сделали первый шаг, спасли трон от Распутина и его шайки и вместе с троном, надо полагать, оберегли Россию от потрясений… Главное сейчас – переждать поднимающийся шум. Распутина уже нет, и он не вернется – дело сделано! – и с этим надо было считаться и императрице, и Вырубовой, и самому государю, и всей России, кто бы как бы к «старцу» ни относился.
Совещание состоялось во дворце Дмитрия Павловича. Юсупов рассказал о визитах официальных лиц в его дом, о том, что он сообщил генералу Григорьеву, что написал в послании к царице и что он говорил питерскому градоначальнику Балку, затем коротко высказались Пуришкевич и Сухотин (Лазоверта не было, он готовил к отправке поезд), Лазоверта брал на себя Пуришкевич, итоги подвел великий князь.
Было решено действовать по схеме, предложенной Юсуповым, и всем говорить только то, что он уже сообщил Балку, Глобачеву, Григорьеву и другим.
Пуришкевич с досадой мял рукой мясистый, гладкий, как бильярдный шар, затылок:
– Эх, дал же я маху с этим городовым! Слишком уж я с
