Торнтон Уайлдер - Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой
— А ты не догадываешься. Порки? — На этот раз взгляд Порки не выразил ничего. — Если б еще узнать, кто помог бежать моему отцу.
Хорошо, спокойно было сидеть тут с Порки, слушать стук его молотка и его молчание.
— Ну, мне, пожалуй, пора. Я еще хочу поговорить с Софи до того, как она ляжет спать. Что это за чертеж на стене?
— Мой двоюродный брат взялся пристроить мне две комнаты к этой мастерской. Я в марте женюсь.
— Да что ты! — Роджер вдруг припомнил: Порки как-то ему рассказал под большим секретом, что у молодых людей секты ковенантеров принято жениться к двадцати пяти годам. — А кто она, я ее знаю?
— Кристиана Роули.
Роджер просиял. Кристиану он помнил по школе.
— Ну, чудесно! — сказал он, горячо пожимая другу руку.
— Я приучаю ее брата Стэндфаста к своему ремеслу; он будет мне помогать тут. А ты скажи матери, когда я переберусь из «Вязов» сюда, он может занять там мою комнатушку и делать всю тяжелую работу по дому, как делал я.
— Спасибо, скажу.
Они обменялись взглядами. Великое дело — дружба. Никогда ничего не упускает. Дает пищу воображению.
— Мой дед хочет тебя повидать.
— Буду очень рад. А где?
— У него дома.
Еще не было случая, чтобы кто-либо из коултаунцев удостоился приглашения на Геркомеров холм.
Надвигалось что-то значительное.
— Отлично, Порки. Когда именно?
— Приходи завтра сюда в четыре часа. Я буду ждать с лошадьми.
Из-за хромоты Порки. Здоровый молодой человек минут за сорок одолел бы подъем пешком.
— Уговорились. А как зовут твоего деда?
— Фамилия его О'Хара. Но ты называй его Дьякон. А если он вдруг заговорит обо мне — ты знаешь мое настоящее имя?
— Гарри О'Хара.
— Аристид О'Хара.
— Аристид! Это имя из «Жизнеописаний» Плутарха.
— Наш школьный учитель переименовал меня в Гарри. Он боялся, что «Аристид» покажется ребятам смешным.
— Значит, завтра в четыре… А сейчас мне пора домой, к Софи.
Слов прощания не было сказано. Только взгляд — острый, как наконечник стрелы, отточенный тремя с половиной годами разлуки.
Роджер отворил ворота «Вязов» и пошел в обход дома, намереваясь войти через кухню. Но в окне он увидел мать, сидевшую в глубоком раздумье за кухонным столом перед недопитой чашкой своего Milchkaffee[123]. Он вернулся к парадному крыльцу и, войдя в холл, бесшумно прокрался наверх. Дверь Софи была чуть приоткрыта. Он постоял немного, прислушался. Потом тихонько окликнул:
— Софи?
— Да, Роджер? Ты что?
— Хочешь, на первый день рождества пойдем вместе в церковь?
— Хочу.
— Как мы, бывало, ходили еще при отце. Ты, я и Конни. Открою тебе один секрет. Лили вам обеим прислала красивые платья, чтобы вы принарядились к празднику. Она заранее узнала у мамы ваши мерки. А на следующий день поедем на ферму к Беллам — надо же мне повидаться с ними… Ну, а теперь спи, и в мою честь раньше чем через девять часов не просыпайся, ладно?
— Ладно.
— Я свою дверь оставлю чуть приоткрытой, как папа делал. Ты помнишь?
— Помню.
Утром Роджер нашел у своей двери медный кувшин с горячей водой. Кончив бриться, он долго и пристально вглядывался а зеркало, в котором столько раз отражалось лицо его отца. Но зеркала сами по себе пусты. О нас они ничего не знают. Т.Г. любил говорить, что вселенная похожа на зеркало. Та же пустота. Снизу потянуло вкусным запахом кофе и жареного бекона. В комнатах сестер уже слышалась возня. Он вышел на лестницу и закричал: «Ванная свободна! Кто опоздает к завтраку, тот растяпа».
Констанс с визгом выскочила ему навстречу.
— Папа вернулся — то есть я хотела сказать, Роджер вернулся.
Софи пряталась за дверью.
Мать уже позавтракала. Но она налила себе еще чашку кофе и подсела к столу рядом с сыном. Говорить она остерегалась. Она чувствовала, что снова охрипла. Да и не о чем было говорить. Она просто смотрела с гордостью на этого незнакомого молодого человека, своего гостя.
— Мне бы кой-кого надо повидать сегодня, — сказал он. — Лили прислала подарки для Гиллизов и для мисс Дубковой.
— Я их пригласила поужинать с нами.
— Вот и чудесно. Только я, может быть, опоздаю немного. Днем я отправляюсь на Геркомеров холм с Порки. Его дедушка хочет меня зачем-то видеть… А после ужина думаю навестить миссис Лансинг. У тебя что-нибудь вкусное найдется послать ей?
— Конечно! Я уложу в коробку имбирных пряников и марципанов.
Сверху спустились девочки. Констанс так и распирало желание поговорить.
В половине одиннадцатого в мастерской мисс Дубковой уже потрескивала растопленная Фелиситэ печка. Роджер постучался и вошел. Фелиситэ сидела за столиком, прямая, строгая, как школьная учительница — нет, скорей как монахиня. С нею была и Энн (ведь ничто не могло укрыться от глаз обитателей Коултауна, ничто, кроме правды). По уговору с сестрой Энн тут же заткнула уши ватой и села у печки читать.
Роджер и Фелиситэ помолчали, глядя в глаза друг другу, словно бы через что-то неназванное и с каждой минутой становившееся весомей, что-то, объединявшее их обоих. Потом она негромко заговорила.
— Мне нужно сказать тебе две вещи. — И она рассказала, что недавно миссис Лансинг вдруг получила чек на крупную сумму за изобретения, сделанные его отцом. — Это очень расстроило maman. Она говорит, эти деньги ей жгут руки. Она даже не стала класть их в банк. Взяла все наличными и спрятала у себя в комнате. Ее первой мыслью было пойти в «Вязы» и передать эти деньги твоей матери, но она уверена, что твоя мать откажется брать их. И еще очень рассердится вдобавок. — Она сделала паузу, полувопросительно глядя на него.
— Вероятно, она права.
— Когда прошел слух о твоем приезде в Коултаун, у нее сразу полегчало на душе. За один день она стала совсем другая. Сегодня вечером, когда ты придешь к нам, она вручит тебе эти деньги. Вот я и решила предупредить тебя, чтобы это не было для тебя неожиданностью. Ты ведь не откажешься взять?
— Но твой отец тоже принимал в этих изобретениях участие?
— Maman говорит — самое ничтожное. — Фелиситэ невесело усмехнулась. — Она попросит тебя оставить ей десять процентов и раздаст их сиротам.
Роджер не в силах был усидеть на месте. Он встал и начал расхаживать по комнате.
— Подумать только! Так папины изобретения в конце концов оправдали себя… Он всегда знал, что на них можно заработать хорошие деньги, только ничего не хотел для этого делать.
— Значит, ты возьмешь эти деньги у maman?
— Возьму и положу в банк. А распоряжаться ими будем мы с тобой. Употребим их на то, чтобы дать нашим сестрам хорошее образование. Будь папа здесь, он потребовал бы, чтоб все было разделено поровну. Я так и скажу твоей матери… Ну а еще о чем ты собиралась со мной говорить?
Фелиситэ изменилась в лице. Закусила губы. Судорожно стиснула лежавшие на столике руки. В глазах ее появилось умоляющее выражение.
— Роджер, мне нужно тебе сказать что-то очень страшное. Я еще не была уверена, когда вдруг увидела тебя в поезде. А теперь уверена… Скажи, Роджер, что обычно делал твой отец перед тем, как выстрелить из ружья?
— Что, что такое? Что у тебя на уме, Фелиситэ?
— Вспомни, Роджер! Что он учил тебя делать, уже прицелившись, так как это будто бы помогает сосредоточиться?
— Считать…
— И при каждом слове он вдавливал в землю носок левой ноги, так? И считал всегда в одном темпе. А слов было четыре: раз, два, три — пли!
— Что же из этого?
Фелиситэ молчала. Вся кровь отхлынула от ее лица. Она смотрела на Роджера с отчаянной мольбой.
— Помоги мне! — выдохнула она.
И вдруг он понял.
— Кто-то другой мог точно рассчитать время и выстрелить в ту же секунду!
— Да. Из дома. Из верхнего окна дома.
— Но кто? Кто, Фелиситэ?
— Кто-то, кому известно было про этот счет.
— Я? Ты? Но мы были на пикнике в Мемориальном парке. А Джордж накануне убежал из дому.
Тогда она заговорила, торопливо, но внятно.
— Отец очень долго болел, несколько недель, даже месяцев. Мать ночи напролет проводила у его постели. Иногда он неистовствовал от боли, кричал, сбрасывал с ночного столика разные вещи. А Джордж вообразил себе, будто он бьет maman. Джордж тоже не спал ночами, бродил по всему дому, крадучись, точно животное — животное, которое вот-вот взбесится. Отец никогда бы и пальцем не тронул maman. Но когда ему становилось очень плохо, он иногда кричал на нее, говорил ей жестокие слова. Она все понимала, а Джордж понять не мог. Потом отец вдруг забрал себе в голову, что должен убить твоего отца. Это мне сказал Джордж. Он утверждал, что сам слышал его угрозы. Но отец не сделал бы ничего подобного. Он грозил сгоряча, от боли. Теперь тебе ясно? Джордж выстрелил в отца, чтобы защитить maman и спасти жизнь твоему отцу.
