Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Иван Семеныч подкурил, газета на конце самокрутки вспыхнула огоньком, он притушил ее пальцами, прикурил еще раз и с наслаждением пыхнул клубами синего дыма из ноздрей. Сразу всю небольшую рубку завесил.
— В Игарке, пока зэков не было, все как на дрожжах росло! Вольные за три года два лесозавода отгрохали, причалы, склады... жилье хорошее. Архитектор из самой Москвы был!
— Как это не было зэков, чего говоришь? — не поверил Белов.
— Не было! — грозно просипел Грач. — Игарку вольные начинали. Акционерное общество «Комсеверопуть» — они нанимали! Люди мешки денег везли отсюда. Ну и работали... не то что зэки, ясен хрен. Тут жизнь была мировая!
Грач посидел, покуривая и вспоминая, потом тряхнул головой:
— Ссыльные были, это да, а зэков не было. В 1929-м на берегу высадились — тайга глухая, а в 1931-м уже город стал! Вот так! А ты говоришь!
В рубку заглянул Егор Болдырев с горячим чайником. Взгляд у боцмана был такой, будто просто шел мимо. Ушанка на затылке.
— Опять сами за рулевого, Сан Саныч? — не одобрил боцман капитана, которому не положено было стоять за штурвалом.
Белов не ответил. Боцман втиснулся, обходя старика-механика. Снял телогрейку и повесил на крючок. В рубке было тепло от батарей. Егор Болдырев был курсантом все того же Красноярского речного техникума, который заканчивал и Белов. Ему недавно исполнилось шестнадцать, и боцманом он работал первый год.
— Сашкина же вахта... А хотите, я... — Егору хотелось встать к штурвалу, за этим и пришел.
— Сам покручу пока, после завтрака приборочку наведите.
— Корму тоже драить?
— Корму не надо — угля насыпем...
— Балуешь ты их, Сан Саныч, в мои времена матросы и спали со швабрами! Все блестело!
Егор хотел сказать, что у него тоже все блестит, но смолчал. Старый Грач не упускал случая, чтобы маленько поучить Егора, боцману это не нравилось.
— Смотри-смотри! — механик показывал на небо.
В голубом просторе невысоко над кораблем летел большой косяк гусей. Треугольником, ровно шли, как будто бы и не сильно работали крыльями, но летели быстро.
— Юг дует... домой их несет! — Белов вцепился взглядом в вожака. Тот уверенно вел за собой стаю. — Знает дорогу! Никакого сомнения в нем! Всегда удивляюсь!
— Штук сто, не меньше... — восхищенно просипел Иван Семеныч. — Давайте, летите, мы к вам, бог даст, наведаемся. Ох, моя старуха гусятину любит!
— Тридцать восемь, — оторвал взгляд от неба Егор.
— Чего тридцать восемь, я тебе говорю под сотню, я их знаешь сколько перебил... — строго нахмурился Грач.
— Я подсчитал! — стоял на своем Егор, выходя из рубки.
Капитан их не слушал, с жадной радостью человека, соскучившегося по работе, глядел на воду, на мощные весенние взмыры[23], выбивающиеся из глубины. Пароход переваливал к правому берегу. Солнце поднималось все выше, Енисей заголубел, левый берег был завален высокими белыми торосами. Здесь их никогда не снимало водой, они держались до июля, истекая под солнцем. На высокой правой стороне лес стоял еще зимний, серый, снег лежал по лощинкам, березы стройными белыми стволами вертикально штриховали склон до самого хребтика. Елки да кедрушки выделялись темными пятнами. Все было чуть-чуть скучноватое и по-весеннему грязное, но березы уже покраснели, наливаясь соками, присматривался Сан Саныч... Обернуться не успеешь, уже лето!
— У тебя, Сан Саныч, дети есть? — спросил механик.
— А? Нет...
— И у меня нет, старуха моя застудилась по молодости и не могла родить. Раз пять брюхатил ее, а не вынашивала.
Грач помолчал, безразлично глядя далеко вперед, туда, где Енисей сходился с небом. Лицо у деда было в глубоких обвисших морщинах, голова седая, с редкими старческими завитушками на затылке и плешью на макушке. Только боевые усы седой проволокой торчали в стороны. Они с Беловым знали друг друга недолго, месяц, пока готовили судно в Красноярске, и вот на реке. Дед был ничего, соображал в железках, уставал только и любил привалиться. У него в машине был уголок, выложенный изношенными телогрейками, где он любил покемарить под шумок негромкого парового двигателя. Утром, правда, всегда вставал рано.
— Моя старуха племянниц-двойняшек вырастила... десять лет с нами жили... — дед смотрел на Белова, но мыслями был где-то далеко. — Они нам родней родных были, а выпустили ихнюю мать — сестру мою, она и забрала. И они ушли! Своя кровь!
Старик изучил погасшую самокрутку, но прикуривать не стал.
— Десять лет по лагерям шаталась... Больная вся вернулась, матерится, курит, как мужик, а они все равно к ней прибились.
Белов слушал внимательно, поворачивал голову от воды и глядел на старика.
— Спросить хочу, Иван Семеныч... ты же всю жизнь флотский...
— Ну так! — дед посмотрел на Белова, как будто не понимал, как еще можно прожить жизнь.
— Все лето на реке, а жена там... Я в прошлом году женился... — Белов замялся.
— У меня старуха правильная в этом вопросе. А ты что же, сомневаешься в своей?
Белов глядел вдаль, где вскоре должна была появиться Игарка, неопределенно пожал плечами. Ему и хотелось, и не хотелось домой. У него в Игарке было немало приятелей и подружек, которых он не видел с марта, когда улетел в Красноярск принимать «Полярный». Но была и супруга Зинаида. Он женился прошлой осенью по пьяному делу, когда кончилась навигация. Как так получилось, он и сам хорошо не помнил, могли бы просто жить, как многие и жили, но они расписались на другой день — сам же по знакомству все и устроил. Зинаида была на три года старше, красивая... и одевалась так, что выйти с ней было приятно, да и в койке... Даже сейчас, вспоминая жену, Белов почувствовал, как зашумело в мозгах. Он крепко сжал штурвал, вздохнул и прищурился на редкие облака над Енисеем.
Не любит она его — это Белову было понятно. Наряжаться любит, прически модные, туфли... Родилась Зина в Брянске, отца своего не помнила, приехала с матерью по вербовке. Мать такая же — Белов терпеть не мог свою толстую тещу, работавшую в торговле: всегда с наглым или неприятно льстивым лицом, крашеная блондинкой, с темными корнями отросших волос и с темными усиками над верхней губой.
Когда улетал в Красноярск, хотел взять с собой Зинаиду, но она отговорилась — мама
