Граница - Станислава Радецкая
Рядом, за кустами, протекала еще одна речушка, которыми этот город был, кажется, напичкан, как куропатка абрикосами на столе у знатного дворянина, и Лисица медленно подполз к ней. Он с наслаждением опустил саднящие руки в воду, и бойкие мелкие рыбки ринулись от него прочь. После умывания стало легче, и Лисица шумно вздохнул. Ничего, и не такое бывало. Чего зря печалиться? Осталась почти вся одежда, кроме камзола, да простой серебряный крест, который каким-то чудом не потерялся за восемь лет странствий.
Он встал, хватаясь за ветки ивы, и неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Из-за куста на него с ужасом смотрела худенькая чистенькая девица, прижимавшая к груди сверток с грязным бельем. Карие глаза казались огромными, как у олененка, то ли от удивления, то ли от страха.
- Явление ангела у реки, - говорить было трудно, и голос звучал гнусаво, но рот Лисица открыть все же смог. Он и не надеялся, что девица понимает по-немецки, но та вдруг покраснела и потупилась.
- Я ничего тебе не сделаю, - заверил Лисица. Ему вдруг померещилось, что девушка бросится наутек.
- У вас кровь на лице, - голос у нее был чуть глуховат, но по-немецки она говорила хорошо, хоть и с сильным акцентом. Бежать она, кажется, не собиралась, только крепче обняла сверток.
- Да? – Лисица провел ладонью по подбородку. – А, это… Ерунда. Наткнулся ночью.
- На разбойников?
- А ты проницательна.
Девица все еще смущалась, но страх из ее взгляда пропал.
- Вам нужно промыть ссадины.
- Я бы и рад, да руки-ноги пока с трудом поднимаются.
- Можно к нам пойти, - поспешно предложила она. – Здесь недалеко. Там сможете передохнуть.
- Только болван бы отказался от столь щедрого предложения! А если еще такая красавица, как ты, прикоснется своими ручками к моим ранам, то заживут они лучше, чем от прославленного берлинского бальзама. Как тебя зовут?
- Анна-Мария, - девушка опять уставилась в землю, и Лисица заметил, какие у нее длинные ресницы. – Вы слишком много говорите для вашего избитого вида.
- А я Иоганн. От одного твоего присутствия мне уже полегчало.
Она не ответила, хотя лесть явно пришлась ей по сердцу, и сделала знак следовать за ней. Солнце, краем показавшееся из-за угрюмых далеких гор, светило ярко, и утренняя звезда медленно гасла на востоке. Дом с кабаком, где остался Диджле, не подавал никаких признаков жизни, хотя на улицах уже попадались первые прохожие, и Лисица неожиданно почувствовал, что за вчерашний день и сегодняшнюю ночь чуток привязался к наивному осману, который пришел сюда вряд ли от хорошей жизни. Может быть, оттого, что и сам когда-то был таким. Давным-давно, восемь лет назад.
Глава 8
Тяжелая дверь затряслась от стука, и сверху на османа посыпалась земля. Диджле не поменял позы, еле удержавшись от того, чтобы не стряхнуть с головы грязь, но слова утренней молитвы с трудом ложились на язык. Прошло четыре дня с тех пор, как его привезли в лесное убежище разбойников, и все четыре дня он отказывался от еды и вина и не видел солнца, лишь только совершал омовения и молился. Диджле чувствовал себя трижды грешником перед Аллахом. Во время путешествия с названным братом и на следующий день он не выполнил намаз полностью; в подземелье он потерял чувство времени и не мог сказать, когда восходит солнце; но самое главное – он понятия не имел, в какой стороне находится Кибла, потому обращался лицом туда, куда подсказывало ему сердце. Может быть, Аллах и простит его в своем милосердии, но простить сам себя Диджле не мог; все, что случилось с ним, даровано по его прегрешениям.
Тюремщик проорал через дверь на своем варварском наречии, но Диджле лишь повысил голос и замолчал только после заключительных слов фаджра. В эти дни время от времени за дверью появлялся толмач – беглый грек из Истанбула, и, по его словам, Диджле понял, что попал в плен для того, чтобы грабить несчастных и невинных людей. Эмир разбойников говорил, будто иначе осману не выжить в этих краях, ведь никто не поверит, что он пришел с миром! Да только Диджле была противна одна даже мысль причинять людям вред – перед глазами стояло мертвое лицо сестры, и он клялся себе, что ему легче заморить себя голодом в сырой разбойничьей пещере, чем стать причиной чужого несчастья.
Вода звонко капала в глиняную плошку. Диджле терпеливо собирал ее целыми днями, чтобы перед ночной молитвой напиться вдоволь. Когда становилось совсем невмоготу, он облизывал мокрые камни, стыдясь своего поступка и слабости. Иногда ему мерещились видения родных мест, и тогда он молился не в назначенное время, чтобы Аллах уберег от шайтана.
Когда тюремщик вновь подал голос, Диджле рявкнул ему в ответ лишь одно слово из тех, что успел выучить
