Лев - Конн Иггульден
Он протянул руку, и Кимон крепко пожал ее.
– А теперь, – продолжил Аристид, не отпуская руки Кимона, – могу ли я взглянуть на кости нашего царя?
Кимон улыбнулся и кивнул:
– Мой отец Мильтиад всегда хорошо отзывался о тебе, Аристид. Спасибо тебе за то, что отыскал нас. Что бы ни происходило на Делосе, я хочу увидеть это собственными глазами. – Он взял старика за плечо и, обернувшись, крикнул: – Принесите лампу!
7
Девять военных кораблей, держа строй, направлялись на юг, к Делосу. Хотя об этом не говорили вслух, команды Кимона не жалели сил, взбивая волны в белую пену, чтобы оставаться впереди. В конце концов, они несли кости великого афинского царя и считали себя возрожденными аргонавтами. Они были флотом Одиссея, частью истории. В любом случае, кем бы они ни были, они не могли допустить, чтобы в порт их привели старики вроде Аристида.
На второй день небо затянули тучи, грозя дождем. Накануне, отправляясь на юг, греки поставили паруса, но ветер переменился, и их пришлось снять, сложить и убрать. Мачты оставили, и на верхушке каждой стоял, претерпевая дождь и ветер, мальчишка-дозорный. Они переглядывались и даже ухмылялись друг другу, радуясь приключению, но в то же время соревнуясь между собой в стремлении первым увидеть пункт назначения, священную гавань Делоса. На посту они оставались до наступления темноты, если только раньше их не прогонял холодный штормовой ветер.
Оглянувшись назад, Кимон увидел шесть кораблей Аристида, упрямо преследующих первую тройку и не позволяющих ей оторваться. Для таких кораблей ветер опасен. Гребцы на нижних скамьях уже промокли насквозь от брызг, прорывающихся мимо кожаных рукавов. Аристид – афинский архонт и ветеран, напомнил себе Кимон. Он и его поколение стояли рядом с отцом Кимона на поле Марафона! Аристид командовал гоплитами в великой войне, когда греки сражались против персидского войска, нагрянувшего словно саранча. Аристид принадлежал к поколению его отца, которое состарилось, защищая Афины. Вот почему Кимон смотрел на него с благоговением и немалой завистью. Это не означало, что ему нравился этот человек, как не нравились и попытки загнать его домой, как непослушного ребенка.
Перикл поднялся снизу с ложкой и миской тушеной фасоли, которую, выйдя на палубу, посыпал щепоткой соли. Держа глиняную чашку на сгибе локтя, он хорошо сохранял равновесие, даже когда волны били в киль и палуба под ними содрогалась.
– Держи, согрейся. – Перикл протянул чашку старшему другу.
– А у тебя что-то есть? – спросил Кимон и, взяв чашку обеими руками, произнес, прежде чем приступить к еде, благодарственную молитву.
Перикл покачал головой и показал свою кашицу с чем-то красным, напоминающим кровь.
– Только вот это – вино, ячмень, немного тертого сыра. Попросил добавить мед, но повар лишь рассмеялся.
– А не муки ли любви лишают тебя аппетита? – усмехнувшись, спросил Кимон.
– Ты имеешь в виду ту женщину? – моргнул Перикл.
– Притворяешься, что не знаешь ее имени?
Юноша покраснел:
– Знаю. Фетида. Хотя, кажется, она положила глаз на тебя. Если я и думаю о ней, то на краю палубы.
Кимон с хмурым видом подобрал остатки тушеного мяса, которого в блюде было намного меньше, чем хрящей и подгоревших овощей. Популярная шутка гласила, что еда на корабле – ужасная гадость, и ее всегда не хватает.
– Аттикос все еще злится на нее, – заметил Кимон. – Он уже обращался ко мне. По его словам, женщина на борту – плохая примета.
Перикл похлопал себя по паху и сплюнул за борт, отгоняя сглаз.
– Она выставила его дураком, вот он и не может успокоиться. Как бы то ни было, оставить ее мы не могли. Высади на Делосе, если хочешь. В любом случае сейчас Аттикос до нее не доберется.
Кимон задумчиво почесал за ухом. Он серьезно относился к своим обязанностям, понимал, что несет ответственность за данное слово, и Перикл знал, что он попытается защитить женщину. Но и Аттикос накопил столько злобы, что мог утопить их всех.
Словно вызванный их негромким разговором, на палубе появился Аттикос, с трудом поднявшийся по ступенькам из трюма. Сломанная нога распухла до такой степени, что люди при виде ее невольно морщились. Мест для раненых на афинских военных кораблях было мало, и, кроме того, к тесноте добавлялась еще и сырость. Аттикос предпочитал морской воздух. Костыль, который выстругал для него плотник, сидел под мышкой гораздо удобнее весла, и к тому же Кимон поручил одному из гребцов сопровождать старого гоплита и помогать ему передвигаться. Теперь этот сопровождающий, плотный, крепко сбитый парень, следовал за подопечным, с беспокойством ожидая момента, когда тот начнет падать, и поглядывая на стратега.
Выйдя на палубу, Аттикос кивнул Кимону и Периклу. Он сильно потел и, очевидно, испытывал жестокую боль, но не жаловался, по крайней мере пока не спускался вниз. И даже там он позволял себе лишь проклятия, и не больше. Хотя погода стояла ветреная, Перикл уловил запах, распространяемый Аттикосом, и невольно наморщил нос, а потом, сделав шаг в сторону, встал с подветренной стороны. Старый гоплит наблюдал за его маневрами с очевидным подозрением. Перикл же, не обращая на него внимания, с гордостью наблюдал за идущими строем восьмью кораблями. Флот представлял собой огромную силу, и командовал им его соотечественник, афинянин Аристид.
На верхушке мачты дозорный взвыл по-волчьи и вытянул руку. Перикл ухмыльнулся. И действительно, на горизонте появился Делос, плоский, равнинный остров посреди моря. На его берегу родились Аполлон и его сестра-близнец Артемида. Остров изобиловал садами и храмами и славился большим портом. В обычное время, когда на Делосе не проводилось никаких празднеств, здесь жили только смотрители и священники. Остров считался нейтральной территорией, хотя финансовое бремя несли Афины, оплатившие строительство мраморных храмов и дававшие деньги смотрителям, мужчинам и женщинам, днем и ночью поддерживавшим огонь в лампах.
Перикл криво усмехнулся. Корабли – это торговля, торговля – это богатство, а богатство – да, власть.
В его размышления вторгся голос Кимона:
– Ждешь встречи с отцом?
Перикл невольно напрягся, заметив, что Аттикос повернул голову, чтобы услышать его ответ.
– Конечно.
Глаза его, однако, остались холодными. С того дня, когда они вместе стояли на персидском берегу, прошло немного времени, но горе изменило отца. После потери старшего сына Ксантипп словно лишился рассудка, совершая неоправданные жестокости и проливая кровь невинных. Перикл не видел его несколько месяцев, и мысль о том, что он снова столкнется с испытующим, словно ищущим в нем что-то – или кого-то – взглядом, совсем его не радовала. Он не мог стать своим братом. И не мог быть ничем, кроме как
