История села Мотовилово Тетрадь 4 - Иван Васильевич Шмелев
– Будь здоров, Николай Сергеич!
– По-моему, сейчас одиннадцать часов. Слышите, из села звон – только что обедня отошла.
Все внимательно прислушались. С высоты слышалась разливистая песня жаворонка, а со стороны села доносился ликующий пасхальный колокольный трезвон.
– Чем гадать, у меня вот часы есть, – горделиво вынимая из кармана и хвалясь, торжественно проговорил увязавшийся за охотниками в этот день со своей шомполкой Алеша Крестьянинов, – вот стрелки показывают без пяти двенадцать! – провозгласив для всех точное время Алеша. – У меня часики – анкерный ход на цилиндрах! – расхваливая свои часы, доложил он мужикам.
– Как это так!? – недоуменно заметил Сергей Лабин, приподнявшись с бугорка сухой прошлогодней травы, где он растянулся было отдохнуть, вытянув усталые ноги и понимающий в часах. – Анкерный ход на цилиндрах не бывает! – резонно и обличающее заметил он Алеше.
– Тогда я заболтался и плохо разбираюсь в этой мерифмостике, – козырнув замысловатым словечком, добродушно признался Алеша при общем смехе присутствующих.
– У меня у самого есть часы не хуже твоих, марки «Павел Бюре»! – не без хвальбы проговорил Ершов, да только они у меня сейчас не ходют. Отдавал я их Василию Тимофеевичу в починку, а он не починил, а только еще колёсико от них потерял.
– Олешк, а где ты часы-то поддеколил, уж не списал ли у кого? – поинтересовался Николай Смирнов.
– А их мой дедушка в Нижнем Новгороде во время ярмарки прямо на дороге нашёл, а мне на мои именины подарил. Он сам-то не знал даже как ими пользоваться.
– Вот я баил, что еще обед не наступил, значит, правда! Я время лучше всяких часов по солнышку определяю, – хвалясь и вознося до небес свои способности, возвестил Ершов.
– Ну, так приступай к обеду, раз дождался двенадцать часов, – проговорил Смирнов, разбивая вареное яйцо об каблук сапога.
– Собственно говоря, я с собой ничего не захватил, – признался, наконец, Ершов, – утром я плотненько позавтракал, хотел пару яиц прихватить, да раздумал. Я считаю, вместо двух яиц лучше десяток картошин съесть. Хватился, сунулся в чулан, а там вареной картошки не оказалось, так и пришёл сюда с пустыми карманами, а, впрочем, приду с охоты, вчерашние ватрушки доедывать буду.
– А откуда у тебя ватрушкам-то быть, ведь ты корову-то еще в прошлом году продал?
– Чай, у нас коза! Да родные на праздник молока наносили – хоть обливайся. Я бы корову-то не продал, да она больно лягалась. Как-то прихворнула у меня Ефросинья и попросила меня корову подоить. Я взял дойницу и, выйдя во двор, стал к корове приноравливаться, намереваясь, конечно, подоить ее. Хочу присесть, а она меня к себе не подпускает, оборачивается, на меня головой крутит и намеревается меня на рога поддеть. Не допускает к себе, да и только. Ладно, я такой догадливый, докумекал, в чем дело-то. Сходил в избу, навьючил на себя бабью амуницию: сарафан на себя нафтулил, кофту напялил, а на голову платок повязал. И снова на двор и под корову. Присел на корточки, смотрю, моя бурёнушка успокоилась. Она подумала, что на сей раз с дойницей к ней подошёл не мужик, а баба. Корова принялась сено ухобачивать, с жадностью теребя его из яслей, а я принялся за дойку. Надоил с полдойницы и помлилось мне, что я одну титьку от вымя оторвал, и давай её рукой в молоке шарить. А корова в это время ногой мне в рожу ка-ак ляпнет. Ползуба у меня как ни бывало, и молоко все пролила. Я так на нее разозлился – схватил палку, чуть поменьше оглобли, и давай ее хрестить. И с того раза доить совсем по малу стала, а была ведёрница. Вот и пришлось ее продать. А о том, что я ползуба лишился, я больно-то не жалею, только с тех пор я при разговоре стал языком пришёпетывать и слова стал цедить сквозь зубы, зато с щербиной-то плевать лучше, – для демонстрации он, цвыркнув, плюнул в сторону. Слюна, блеснув на солнце, далеко отлетела по ветру.
– Слушай-ка, Николай Сергеич, а что говорят бабы, будто бы Татьяна Оглоблина, которой ты корову-то продал, обижается на то, что корова больно по малу дает. И она грешит на твою бабу, что она при продаже коровы в придачу традиционную кринку подала с заворожками вверх дном, а жерлом-то вниз, вот поэтому-то и молоко у коровы отнято, – ввязавшись в разговор, спросил Лобанов Яков.
– Что за глупости! – встревожившись, озабоченно сказал Николай, – чай, моя-то баба не колдунья какая. В нашей родня этого не было и не будет, – взволнованно оправдывался Николай, а сам продолжая свое повествование, стал рассказывать дальше.
– В прошлом году, под осень, послала баба меня в Арзамас на базар, купить ребятишкам козу, а то ребятишки заголодовались без молока-то. Ну, прибыл я в Арзамас, разгуливаюсь по скотному базару, смотрю, а на всем базаре всего-навсего две козы продаётся. Около одной много покупателей скопилось и, перебивая, друг друга, около хозяина этой козы вертятся, а около другой козы нет никого. Гляжу, а коза с хорошим выменем. Я и смикитил своей головой: пока, мол, покупатели не перешли к этой, надо ее чтоб кто не перебил, ухватить, и купил ее за трёшницу, не поторговамши. Взяв из рук хозяина веревочку-поводок, я с козой направился домой. Вот, думаю, ребятишки мои с молоком будут. Прошёл «Чертово болото», стал подходить к Водопрю. Моя коза вдруг заупрямилась, не хочу идти и баста. Я ее силком тяну, а она упирается. Я, значит, остановился и выжидающе смотрю, что с ней дальше будет. Смотрю, а из нее потекло. Смотрю и недоумеваю: кой-те черт, коза перед тем, как опорожнится, обычно растопыривается, а эта стоит прямо, а из нее льется. Тут я только и сообразил своим бакланом, что по неопытности купил не козу, а козла. Чую, у меня на голове с испугу волосы поднялись, картуз приподняли. Я проговорил молитву, картуз опустился на место, и думаю: значит, меня надули, и хотел вернуться в город, думаю, базар-то, наверное, давно разошёлся и какой дурак меня там ждать будет. Значит, стою я, замер на месте и чую, как с испугу из меня пошло с того и с этого конца. Ну, значит, привёл я тогда домой «козу», моя баба как
