Эдмон Лепеллетье - Римский король
Все эти приятные вещи Наполеон говорил таким тоном, в котором чувствовалось недвусмысленное желание поскорее закончить разговор, кроме того, он уже неоднократно давал Дюроку знаком приказание распорядиться, чтобы все было приготовлено в императорских апартаментах. Но, не смущаясь этим, Екатерина заговорила слегка дрожащим голосом:
– Вы слишком добры, ваше величество, высказывая нам свое удовольствие. Мы с Лефевром сделали все что могли, чтобы оказать вам такое гостеприимство, которое было бы не слишком недостойно вас.
– И это вам вполне удалось, герцогиня!
– Благодарю вас! О, я так вам благодарна! Но теперь, ваше величество, выслушайте меня, я собираюсь попросить у вас большой милости!
– Милости? Но какой именно? Говорите, в чем дело?
– Дело касается полковника Анрио, ваше величество!
При произнесении этого имени голос Екатерины дрожал. Она со страхом глядела, как сдвинулись при этом брови императора.
– Ну, что нужно полковнику Анрио? Вы видели, быть может, как он пускался в путь? Он вам нужен? Но ведь, насколько я знаю, это не вы собираетесь выходить за него замуж!
– Нет, ваше величество, не я, а Алиса де Борепэр, моя Алиса, которую я люблю как родную дочь. Я защищаю в данном случае счастье Анрио; быть может, то, чего я прошу вас на коленях, составляет жизнь Алисы. Пощадите, ваше величество! Сжальтесь! Будьте великодушны!
– Что вы хотите сказать этим? Уж не потеряли ли вы в суматохе этого празднества тот здравый смысл, которым вы всегда так отличались в моих глазах, герцогиня? – сказал император, слегка смущенный и старавшийся скрыть это смущение под маской грубоватой иронии.
– Я-то в полном рассудке, а вы, ваше величество, отлично знаете, что если кто-либо собирается сделать глупость, так уж во всяком случае никак не я!
– Вы слишком смелы, если решаетесь говорить со мной таким образом! Кто вам дал право на это?
– Вы сами, ваше величество! О, выслушайте меня! Вы велики, вы могущественны! Весь мир восхищается вами, весь свет преклоняется перед вами, и никто не решится идти наперекор малейшему вашему желанию. Одна только я рискую навлечь на себя ваш гнев, говоря вам то, что никто не осмелится высказать в вашем присутствии.
– Вы правы, никто не позволит себе такой дерзости, такой наглости! Однако продолжайте! Очевидно, вы считаете, что вам все можно?
– Ваше величество, я черпаю храбрость в том обожании, которое я питаю к вам, к вашей славе. Я догадалась о ваших намерениях, я знаю, что вами овладела страсть. Только страсть ли это? Это просто каприз минуты, мимолетное любопытство, я уверена. О, не давайте этой фантазии овладеть вами! Раз вы можете все, то не теряйте власти над собой; не позволяйте дурным чувствам руководить вами, раз вы достаточно сильны, чтобы не попадать в то, с чем бессильны бороться обыкновенные, рядовые люди! Пусть, ваше величество, день радости не превратится из-за вас в длинные годы скорби. Алиса – нежная и невинная девушка. Анрио – бравый солдат, один из преданнейших ваших слуг. Не причиняйте им обоим несчастья и, после того как вы почтили их своею милостью, не раздавливайте их бременем вашего желания. Отнеситесь с уважением к счастью этих молодых людей, ваше величество; вы должны и можете сделать это!
– Но эта женщина в самом деле сошла с ума! – буркнул Наполеон, окончательно смущенный. Чтобы дать себе оправиться, он вытащил табакерку и нервно сделал две большие понюшки, причем мелкая табачная пыль забралась даже в ноздри Екатерине и заставила ее чихнуть. – Будьте здоровы! – машинально сказал он, продолжая нюхать.
– Спасибо! И вам того же желаю, ваше величество! – ответила Екатерина.
Затем, снова ухватившись за прерванную нить, она взволнованно принялась описывать императору рождение обоих детей, их детство, протекшее бок о бок в одной колыбели, которой часто приходилось висеть на пушечном лафете. Они засыпали, убаюкиваемые треском орудийного огня армии Самбрэ-Мёз, и Анрио держал в руках ружье еще до того, как у него выпали молочные зубы. Алиса, разлученная с ним, снова встретила его во время славной немецкой кампании. Их детская любовь снова воскресла, и после победы свадьба была решена. Разве сам император не обещал, что будет свидетелем на свадьбе молодого офицера, взявшего ему Штеттин с эскадроном кавалеристов? Казалось бы, что столько преданности, храбрости, отваги должно было внушить императору желание покровительствовать счастью этой пары, да и молодые люди так достойны милости и покровительства императора! Наконец, явившись в этот замок, который они имеют по его доброте, посетив двух преданных слуг, какими являются солдат с первых дней его славы – Лефевр и подруга его юности – жена Лефевра, Наполеон не мог отплатить за гостеприимство бесчестием и горем.
– Ваше величество, вы не огорчите вашей старой Сан-Жень, вы не разобьете жизни этих двух молодых людей, на которых она смотрит, как на родных детей! – закончила Екатерина, бросаясь к ногам императора.
– Встаньте, герцогиня! Вас могут застать в этой позе, потому что я жду герцога де Фриуля и подобное положение могло бы вызвать нежелательные пересуды. Стали бы рассуждать о том, в какой милости я мог бы отказать жене моего старого боевого товарища Лефевра.
Взор Наполеона прояснился, морщины на лбу разгладились; он помог Екатерине встать с колен.
Надежда придала Екатерине еще храбрости. Она почувствовала, что ей удалось найти средство растрогать императора и что ее защита наполовину уже достигла цели. Поэтому она решила продолжать свою атаку:
– Отказываясь от этого любовного приключения, которое уничтожит счастье двух достойных вашего покровительства людей, вы, ваше величество, докажете не только свою гуманность и доброту, но и дальновидность. Теперь вы на вершине могущества, и потому вокруг вас раздаются одни только выражения восторга и восхищения. Но как ни кажется непоколебимым ваш трон, а под него уже подкапывается измена. В этой блещущей золотом толпе, которая падает ниц перед вами и теснится около вас с видом подобострастной преданности, я угадываю массу лживых речей, массу недоброжелательных взглядов, массу ехидн, которые только ждут случая, чтобы поднять голову. Теперь вы придавили пятой головы этих гадов, и ни один из них не посмеет впустить в вас жало. Но избави Бог, если случится что-нибудь…
– Вы имеете в виду мою смерть? – спокойно спросил Наполеон. – О, я готов к этому! Конечно, когда меня больше не будет, все те, кого я сдерживал, подавлял, раздавил, быть может, подымут свои жала, и моему сыну придется защищаться от них. Ну и что же из этого? Что вы хотите сказать этим и куда клонится эта слишком непочтительная речь, которую я хоть и прощаю из особой милости, но не собираюсь дальше выслушивать?
– Во имя вашего ребенка, не обезнадеживайте, не оскорбляйте, ваше величество, своих лучших слуг. Неужели вы думаете, что если вы оттолкнете меня и не откажетесь от своего намерения, то слух об этом приключении не обежит с быстротой молнии всех и вся? А ведь в результате многие из тех, кто уже поглядывает на ту сторону границы, выискивая только предлог, оправдательный мотив для измены, перейдут к решительным действиям, направленным против вас. Вы, ваше величество, даже не догадываетесь, как много таких людей, но мы-то с Лефевром знаем их всех, потому что любим вас!
– Черт возьми! Я отлично вижу, куда вы клоните… Фушэ, Талейран – все те же и те же. Я уже давно отказался выслушивать какие-либо беспочвенные обвинения против них.
– Очень желаю, чтобы будущее не доказало правоту смелых обвинителей, – твердо ответила Екатерина. – Но примите во внимание, ваше величество, что существуют еще и генералы, ваши старые товарищи по оружию. Большинство из них уже устало следовать за вами с одного поля сражения на другое; другим надоело, что каждый раз со дня на день все откладывается тот момент, когда они будут иметь возможность спокойно пользоваться тем, что приобрели, когда они смогут отдохнуть в своих замках, где до сих пор они бывали только проездом, только в короткие минуты от похода до похода. Наконец, существуют и такие, которые не боятся распространять относительно вас массу самых ложных слухов; бессовестные газетчики подхватывают эти сплетни и печатают их в своих листках, расхватываемых потом наперебой вашими недругами в Вене, Лондоне, Берлине, Петербурге. О, не давайте же нового яда для их отравленных перьев!
– Да, я знаю, – ответил император, – что за границей распространяют и печатают самые подлые пасквили, в которых меня описывают в виде чудовища, обладающего всеми пороками, злодея, ежеминутно нагромождающего преступление на преступление, и развратника, сопровождающего свои любовные похождения безумствами, достойными того сумасшедшего, который написал «Жюстину». Может быть, вы и правы! Я должен считаться с изменниками, которые таятся около меня, с памфлетистами, которые покрывают меня грязью к радости всех европейских дворов. Да и следует поберечь для сына дружбу и верность моих героев, тех, кто ради меня не останавливались ни перед усталостью, ни перед страданиями, ни даже перед смертью. Так как я не хочу, чтобы вы, герцогиня, ваш муж и другие старинные столпы моей короны имели хоть малейшее подозрение насчет моих намерений, я прикажу полковнику Анрио не ездить сегодня ночью в Париж, что он должен был сделать во имя порученного ему мною важного дела. Он останется здесь, раз отмена приказа доставляет вам такое удовольствие, останется под одной крышей со своей невестой в ночь, предшествующую их полному союзу. Таким образом этой женщины не коснется ни малейшее подозрение, и в душе храброго офицера не возникнет ни малейшее сомнение. Вы именно этого и хотите, герцогиня?
