Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— Принеси красного самосского вина.
— Самосского нет, но есть превосходное хиосское, — не моргнув глазом, отвечал Леон.
— Неси. Если оно окажется не превосходным, я перебью весь твой запас амфор.
— Не сомневаюсь, господин.
Сириянин ненадолго скрылся, а затем выставил перед комитом расписную лакированную корчагу с круто выдающимися боками и тонкими витыми ушами. Красным по черному на ней были выведены греческие мужи, голышом упражняющиеся в ратном деле. Гавша подумал, что это особенно отчаянное храбрство — идти на врага с обнаженным, ничем не защищенным удом.
Левкий отпробовал вино и остался доволен. Велел добавить к нему блюдо жареной свинины.
— Отчего невесел, княж отрок?
Гавша смахнул с глаз кудрявый чуб. Угрюмо пожаловался:
— Ненавижу монахов.
— Мм?! — произнес Левкий, не отрываясь от кружки. — А прежде, помнится, любил. Монашенок. А?
— Монашки меня не грабили, — совсем затосковал Гавша.
— Ну-ка расскажи.
Гавша, выцедив сперва кружку хиосского, грустно поведал Левкию о мокшанских мертвецах и въедливом чернеце Григории.
— Оный смердолюбивый чернец привел с митрополичьего подворья раба. Тот возьми и узнай в мертвечине беглых холопов, что зарезали новгородского епископа. Меня обворовали на шестнадцать гривен. За убитых холопов по закону виры нет.
Гавша подцепил пальцами кусок свинины с костью и стал грызть.
— Найдешь свои шестнадцать гривен в другом месте, — бодро утешил его Левкий, перетирая зубами жесткую свиную жилу. — Для княжих кметей дело нетрудное — придумать, с кого и какую виру взять. Ты лучше подумай, каково теперь полоцким боярам, которых Изяслав бросил в поруб за тех самых холопов. Думали-то, что они на полоцком подворье прячутся.
— Что мне до полоцких, — с досадой отмолвил Гавша. — Может, они и порубили холопов. А вирником меня впервые послали, вместо хворого Вячка. Когда теперь еще пошлют.
Гавша бросил кость рыжему псу, тайком пробравшемуся в корчму. Бродяга схватил угощение и забился под стол, стал шумно лакомиться.
— Вижу я, не одно серебро у тебя на душе, — сказал исаврянин. — По гривнам так не тоскуют.
— Верно угадал. Зазноба у меня в сердце. — Гавша зажал в кулак рубаху на груди. — Так и рвет душу!
Левкий едва не расплескал вино, наливая в кружку. Расхохотался.
— Зазноба? У тебя? Да твоя зазноба под любым бабьим подолом — задери и обрящешь.
— В том-то и дело! — воскликнул Гавша, гневно вспыхнув. — Ее мне не достать.
— Да кто ж такая?
— Еврейка Мириам. Дочь ростовщика. Ты знаешь, как жиды берегут своих девок. Ни одна собака не подступится.
— Знаю. — Левкий стал серьезным, собрал складки между бровями. — Лучше тебе забыть о ней. Выбрось еврейку из головы. Не по тебе шапка.
Взор Гавши сделался яростным.
— Да кто она такая! Жидовка. Я — княжий дружинник. Не по мне шапка?! Да я ее… выкраду, натешусь и отдам на потребу!
— Не петушись, отрок, — снисходительно изрек Левкий. — Похищать девицу не советую. Знаешь, что будет после того? Иудейская месть. Тебя спрячут в укромном месте, прибьют руки-ноги к кресту и выпустят по капле всю кровь. Потом на ней замесят тесто для опресноков.
Исаврянин плотоядно улыбался.
— А может, — раздумывая, сказал Гавша, — ее… как полоцкий боярин Кила? Я, правда, с козой не пробовал.
— С козой можешь попробовать и без девицы.
— Верно, — криво улыбнулся отрок. — Кила, не считая козы, тоже несолоно хлебавши остался. Зато весь Киев распотешил. Богатая на выдумку голова у боярина!
— А это я его научил, — сказал Левкий.
— Ты? — Гавша вытаращил очи.
— Пожалел я боярина. Очень уж вид у него был от тоски болезный. Как у тебя нынче.
— Может, и меня как ни то надоумишь? — кисло попросил Гавша. — Полоцких вон жалеешь. Чего их жалеть-то? Тут чай не Полоцк, а стольный град Киев.
Левкий налил вина себе и отроку. Разговор предстоял серьезный. Комит вспомнил, как его самого надоумил днесь Менахем бар Иегуда.
— Поговаривают, князь киевский скуп стал, дружину свою в черном теле держит? Старшие дружинники еще на серебре едят, а младшие вовсе глиняной посудой обходятся. Так ли?
— Так. — Гавша закаменел лицом.
— Кмети при княжьем дворе засиделись, о ратных походах с богатой добычей только в песнях слышат. Так ли?
— Так.
Оба слукавили: исаврянин для дела, Гавша от обиды, которая стала казаться сильнее. И впрямь ведь — жаден Изяслав, не жалует младшую дружину. Поход же был — ходили на Всеслава в прошлом году, вернулись с добычей. Но — только и всего. Да и град Менеск — не Корсунь и не Царьград. Даже не Новгород, разоренный Всеславом.
— Изяслав и телом стар, и на рати слаб. Всеслава не в бою победил — хитростью и обманом взял. Полоцкий же князь сильный воин. Он мог бы ратную славу своего предка князя Святослава на Руси возродить. О нем и песни уже слагают.
— Полоцкие волхвы и слагают, — хмыкнул Гавша.
— Об Изяславе же слагать и некому, и не о чем. Киевская чернь на торжищах с разинутыми ртами слушает тех самых волхвов… Ты, княжий отрок, вот что реши. — Левкий наклонился к Гавше, приглушил голос. — Лучше ли при Изяславе о жалких гривнах тосковать или при дворе великого киевского князя Всеслава в бояре метить?
— Так уж и в бояре? — засомневался Гавша. — Сперва бы в старшую дружину попасть.
— Всеслав о дружине своей радеет, и в младших кметях у него не застревают. Что до боярства… Кто из киевской дружины первым поймет, что Всеслав вам не враг, тот и окажется с большей прибылью.
— А ты? — Гавша настороженно изучал смуглокожее, горбоносое лицо исаврянина.
— А я при митрополите. — Левкий развел руками. — Он один на всех ваших князей. Тебе думать, не мне.
— Да я уж думал, — признался отрок.
— И что надумал?
— А ничего. В порубах сидят и Всеслав, и его дружина. Чего тут думать.
После вина и мяса Левкий чувствовал приятную истому в теле. Не хотелось больше говорить о делах и князьях варварской Руси. Хотелось заняться образованием молодого дикаря. Великолепно невежественный, восхитительно вульгарный, объездивший не одну девку, этот дремучий скиф в вопросах истинного наслаждения оставался столь же девственным, каким родился.
— Жаль, что ты не жил в Константинополе, при дворце императора. Там ты быстро изучил бы искусство придворной интриги, и заточение в темнице не казалась бы тебе большим препятствием. О, Константинополь — великий город. И люди там совсем другие, не то что здесь. Там умеют все делать по-настоящему, доходя до края и даже заглядывая за край…
— Что ты на меня так смотришь? — грубо оборвал его Гавша.
— Как я на тебя смотрю?
— Как… — Гавша покривился, — как боярин Кила на козу.
Левкий чуть было снова не расхохотался. Этот варвар его умилял.
— Что ты знаешь о любовной утехе, отрок? Кроме задранных бабьих рубах ты в жизни ничего не видел, не понял и не ощутил.
— А что нужно было понять? — недоумевал Гавша.
— Что настоящая любовь многогранна. Пойдем.
Левкий бросил на стол серебряный денарий, закутался в плащ. Отобранные у побитых варягов мечи остались лежать на скамье. Гавша силился понять, какого-такого меду он еще не опробовал в своей жизни, и недоверчиво шагал по пятам за исаврянином. Из-под стола его провожал вопрошающий взгляд задремавшего было пса.
13
После недолгого затишья вновь зашевелилось Дикое поле. На исходе лета степь вспучилась черной ордой, задрожала от ударов многих тысяч конских копыт, огласилась волчьим воем половецких разведчиков. Куманы двигались широкой полосой вдоль левого берега Днепра. Вброд и вплавь на конях преодолевали один за другим днепровские рукава — Орель, Ворсклу, Псёл. На Суле границы Переяславского княжества сторожила крепость Воинь. За Супоем, на Трубеже стоял сам град Переяславль, там уже знали о нашествии. Выдвинутые в степь дозорные разъезды возвращались на заставы — сторожевые крепостицы, а дальше зажигались на башнях огни, мчались гонцы. Из самого Воиня к князю Всеволоду прискакали вестники, далеко обогнавшие куманов. Оставляя крепость, они не знали, обойдут ли ее половцы стороной, не задерживаясь, или решат попробовать на зуб.
Всеволод Ярославич, услыхав весть, велел собирать войско, сел на коня и устремился к Киеву во главе небольшого отряда. С ним ехали сын Владимир и несколько бояр с отроками. Прочей дружине и городовой рати Всеволод приказал ждать своего возвращения с подмогой. Князь учел старый просчет. Семь лет назад сам, без братьев выступил против кочевников. Явились же они в те поры с меньшей силой, наступали одним только родом, с ханом Искалом. Нынче, как поведали гонцы, половцы объединились для набега несколькими родами. Идут — коней не особенно гонят, знают наверняка, что добыча не ускользнет. Не легкая стремительная конница двигалась на Русь, чтобы внезапно налететь, похватать и вновь раствориться в степи. Нынешняя орда была обременена обозами, в которых и походные шатры, и соломенные тюфяки, и котлы для варева. Как к себе домой идут. Только по пути жгут, режут, топчут, насилуют, ловят веревочной петлей.
