Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
Зимой почти все наши придворные страдали от простуд. И я выяснил, что местные лекарственные средства защищают от них гораздо лучше, чем египетские. Здесь были и такие, которых я совсем не знал в Египте, например, мята и ромашка.
Наша царица оставалась совершенно здорова. Правда, ей не приходилось мерзнуть: Цезарь велел установить в ее покоях две дюжины маленьких бронзовых печек, в которых днем и ночью жгли древесный уголь.
Наконец пришла весна. Дни становились все теплее. Рим, казалось, смирился с присутствием Клеопатры, тем более что Цезарь опроверг слухи о том, что он собирается разводиться со своей любимой и высокочтимой супругой Кальпурнией, чтобы жениться на египетской царице. Это все только злобная клевета его врагов. Египет может быть очень выгодным поставщиком зерна, и Цезарь хотел бы создать такие выгодные для Рима условия, чтобы он брал дань с Египта.
Волнения вокруг нее поутихли, и Клеопатра решила воспользоваться этим, чтобы пригласить самые знатные семейства Рима на весенний симпосий. Поводом послужило победоносное возвращение императора Юлия Цезаря из Испании, Все складывалось очень удачно, антипатия и предубеждения почти исчезли, а те, кто еще питал против нее подобные чувства, все равно пришли из любопытства.
Мне выпала честь сидеть за столом царицы вместе с протестом — дегустатором. Однако он пробовал только то, что подавалось на стол не из кухни Клеопатры, — вино, воду, соки и фрукты.
Триклиний в доме был слишком мал для стольких гостей, поэтому Клеопатра распорядилась поставить столы и ложа на открытом воздухе, теплый майский день очень благоприятствовал этому. Почему римляне едят лежа, мне непонятно и по сей день, тем более что такое искривленное положение тела в высшей степени вредно при приеме пищи. К сожалению, следует добавить, что римляне переняли этот дурной обычай от нас, греков.
Глава 7До этого никто из нас не знал, как относится Цезарь к своему маленькому сыну. Они встречались всегда только во внутренних покоях, а царица ничего об этом не говорила. Но сегодня малыша вместе с перепуганной нянькой позвали к столу, чтобы продемонстрировать изумленным гостям, как хорошо он уже бегает.
Цезарь улыбнулся, вышел из-за стола и, присев на корточки, ласково позвал:
— Иди, иди ко мне…
Он протянул руки, и нянька отпустила толстощекого малыша. Тот встал на свои пухленькие ножки и нерешительно оглянулся на кормилицу. Крепкая молодая женщина ободряюще улыбнулась ему, тогда он тоже улыбнулся и зашагал, пошатываясь и расставив руки, но быстро и целеустремленно. Цезарь подхватил его, поднял вверх и сказал так, что все слышали:
— Вот он смотрит на своего отца сверху вниз, но теперь это для сыновей обычное дело. Почему же я должен стать исключением?..
Все поняли, что это была публичная демонстрация: Цезарь не стал бы открыто говорить о том, что хотел бы скрыть от общественности. В таких случаях он не лгал, а просто умалчивал.
О том, что он при всех объявил себя отцом, будет знать завтра каждый мальчишка на улице — именно так и было задумано.
Малыш с нянькой снова исчезли в доме, Клеопатра улыбнулась им вслед. Во время всей этой сцены она хранила молчание, и на ее замкнутом лице не заметно было ни радости, ни удовлетворения. Одно можно было сказать точно: совершенно не важно было, действительно ли Цезарь зачал этого ребенка или нет — он взял его на руки, а это по древнеримским обычаям означало, что он признал его сыном.
Сидишь ты за столом или лежишь, но рано или поздно взгляд твой начинает неторопливо блуждать вокруг, ибо только голодные упорно смотрят в свою тарелку. Я заметил молодую женщину, которая сидела — нет, лежала — за соседним столом почти напротив меня и, очевидно, уже давно смотрела в мою сторону. К этому моменту все несколько оживились, потому что в присутствии Цезаря, Клеопатры и Марка Антония чувствовалась легкая праздничная натянутость, даже некоторое стеснение. Да, здесь в первый раз среди гостей был также Марк Антоний, но я видел его только издали.
Теперь все они втроем ушли в дом, вероятно, чтобы обсудить что-нибудь, не предназначенное для чужих ушей. Когда я встал, чтобы слегка размять ноги, женщина за соседним столом что-то сказала сидевшему с ней рядом мужчине, дернув его за рукав. Они тоже поднялись, и мы все встретились у небольшого мраморного фонтана в виде нимфы, которая сидит на стволе упавшего дерева и держит в правой руке чашу, откуда струится вода. Я подставил обе руки под струю и освежил свое пылающее лицо. Когда я выпрямился и обернулся, эта парочка оказалась передо мной, и мужчина сказал с улыбкой:
— Теперь даже для вас, египтян, слишком жарко. Если ты пробудешь здесь до августа, Гиппократ, ты еще затоскуешь по прохладной Александрии. Меня зовут Луций Квинтиллий, а это моя жена Клаудиа. Я много раз бывал в твоем городе и знаю, о чем говорю.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Каждый, кто сидит за столом царицы, конечно, привлекает к себе внимание, так что довольно скоро мы узнали, что ты ее личный врач.
Квинтиллий был высоким, довольно полным мужчиной с залысинами на лбу и с хитрым, но добродушным лицом. Его жена была на голову ниже и показалась мне значительно моложе его — ей было, наверное, немного больше двадцати.
— Как тебе понравился Рим, Гиппократ? Здесь красивее, чем в Александрии?
Поначалу я не нашел в Клаудии ничего примечательного. Она была одета изысканно, но скромно, лицо ее было почти совсем не подкрашено — обычная римлянка довольно строгих нравов.
Между нами завязался не очень оживленный, но интересный разговор: Квинтиллий был торговцем зерном и много путешествовал. Под конец он сказал:
— Теперь я почти никуда не езжу, заседаю в сенате и, может быть, скоро стану народным трибуном.
— Что будет стоить тебе немалых денег, мой дорогой, — с легкой насмешкой заметила его супруга.
Но Квинтиллий только спокойно улыбнулся.
— Деньги в мешке никому не нужны, они должны обращаться среди людей.
В конце нашего разговора я получил приглашение от Квинтиллия посетить их дом. Он просил посмотреть его пятилетнюю дочку Клаудиллу, которая отказывается от еды и все худеет и худеет. Я охотно согласился, потому что не хотел упускать возможности увидеть дом римского гражданина. Конечно, прежде я спросил разрешения у Протарха, как делали мы все, когда нам надо было отлучиться в Рим. Он поговорил с царицей и передал мне ее решение:
— Тебе непременно следует принять приглашение. Квинтиллий богат, как Крез, и у него большие связи. Он хотя и плебей, но на стороне Цезаря. Попытайся осторожно разведать его планы и намерения.
— Я попытаюсь, но не уверен, что мне это удастся. Этот человек гораздо опытнее меня.
— Ты тоже неглуп, Гиппо, не скромничай.
Вилла Квинтиллия была окружена огромным садом. Все здесь дышало богатством и достатком. Старый дворецкий приветствовал меня, как если бы я прибыл с визитом к правителю какой-нибудь страны.
Клаудиа встретила меня в маленьком, защищенном от солнца атриуме. Даже беглого взгляда вокруг было достаточно, чтобы понять, что здесь не принято скупиться. Атриум окружали изящные разноцветные колонны, вытесанные из дорогих сортов мрамора.
Мы расположились в бронзовых креслах, покрытых парчой.
— Квинтиллий разговаривает о делах с одним из своих друзей. Он скоро будет, а пока тебе придется довольствоваться моим обществом.
— Придется? Мне позволено! Беседа с женщинами всегда была для меня чем-то более значительным, чем разговор с мужчинами. Я сам мужчина, и поэтому могу предполагать, что они подумают или скажут. Беседа с женщинами гораздо увлекательнее и часто полна неожиданностей.
Во имя Сераписа — что я такое несу? Откуда вдруг такие грубые комплименты?
Клаудиа погрозила мне пальцем:
— Это звучит очень лестно, но ведь на самом деле все не так?
Появление хозяина дома избавило меня от необходимости отвечать. Сегодня Клаудиа показалась мне совсем иной, чем тогда, в Садах Цезаря. Она была очаровательнее и кокетливее, и лицо ее было искусно подкрашено.
— Гиппократ! Какая радость! Мой повар превзошел сам себя, чтобы удивить и порадовать нашего египетского гостя.
И действительно, вскоре мы приступили к обеду, который состоял из доброго десятка блюд. К каждому блюду подавалось другое вино, конечно, смешанное с водой. Часа через три такой трапезы я попытался подняться и с трудом произнес:
— Прежде чем я еще выпью вашего превосходного вина, я хотел бы осмотреть вашу дочь, иначе потом, боюсь…
— Ну конечно! — хлопнул меня по плечу Квинтиллий. — Как я мог забыть!
Клаудилла оказалась худенькой, хрупкой девочкой, на вид ей было года четыре. На самом же деле недавно она отпраздновала свой шестой день рожденья. Родители беспокоились, что она совсем не росла. С первого взгляда было видно, что у ребенка малокровие. Но почему? Я предположил, что, возможно, из-за неправильного питания, и это потом подтвердилось.
