Герман Нагаев - Пионеры Вселенной
Людочка, взглянув на невысокого, худого человека в черном сюртуке, подчеркивавшем бледность его лица, с высоким лбом, на который спадали всклокоченные темные волосы, потупилась. Кибальчич, о котором столько говорили, представлялся ей романтическим героем, похожим на Желябова, и вдруг…
– Вот познакомьтесь, Николай Иванович, это Людочка Терентьева, – представила Ивановская.
– Очень рад! Много слышал о вас, – Кибальчич протянул худую белую руку.
Все сели у стола.
– Я предлагаю прописать Людочку, как родственницу, – сказала Ивановская, – а прислугой возьмем Аннушку.
– Пожалуйста. Я согласен.
Наступило молчание.
– Людочка – участница подкопа в Херсоне, – чтоб поддержать разговор, сказала Ивановская. – Она единственная, кому удалось скрыться.
– Очень приятно. Я буду рад с вами работать, – сказал Кибальчич. – Пожалуйста, устраивайтесь, располагайтесь… Прасковья Семеновна вам поможет, а меня прошу извинить – есть срочная работа.
Кибальчич поднялся и, поклонившись, прошел в соседнюю комнату.
– Ну что, каков хозяин? – спросила Ивановская.
– Не знаю… Почему же он так быстро ушел?
– Очень занят: пишет статью для «Народной воли». Он ведь не только «техник», но и ученый, изобретатель, журналист и философ.
– Правда? Но какой-то странный… И уж совсем-совсем не такой, каким я его представляла.
Ивановская улыбнулась. Она знала, что Людочка еще в Одессе была влюблена в Желябова и все другие мужчины для нее не существовали.
2
Поздним вечером, когда Санкт-Петербург, утихая, погружался в сон, во двор дома, где была тайная типография, вошел щеголеватый господин в цилиндре, с тросточкой, с подкрученными усами. Он прошествовал в дальний подъезд и трижды дернул ручку звонка. Ему долго не открывали, но он не спешил звонить вторично. В подъезде было тихо, очевидно, соседи уже спали. Вступала в свои права безмолвная белая ночь.
Наконец в передней послышались шаги и женский голос тихо спросил:
– Кто там?
– Федор Николаич! – негромко ответил щеголеватый господин. Дверь тотчас отворилась и Александр Михайлов, поставив в угол тросточку и бросив на столик цилиндр, горячо стал пожимать руки Ивановской, Людочке, Кибальчичу, Исаеву.
– Ну что, все ли хорошо у вас? Удалось ли начать работу? Ведь я две недели пробыл у наших людей в Москве…
– Все отлично, Александр! Печатаем первый номер, – сказал Кибальчич. – Пойдем, убедишься сам.
– Неужели? Пойдемте скорей!
Все прошли в дальнюю комнату, где стоял печатный станок, лежали кипы бумаги и пахло типографской краской.
Станок представлял собой плоскую чугунную раму с гладким цинковым дном, в которую были вставлены свинцовые полосы шрифта, стиснутые с боков зажимами так, что шрифт находился на одном уровне с краями рамы.
– Ну, как же вы печатаете? – спросил Михайлов.
– Сейчас покажем. – Исаев встал к станку и взял за ручку широкий, тяжелый каток с валом, обитым гуттаперчей и сукном. Вал передвигался по краям чугунной рамы.
Ивановская, расположившись напротив Исаева, тонким каучуковым валиком прошлась по мраморной доске, где была растерта краска, а потом по шрифту. Людочка аккуратно положила на шрифт лист белой бумаги. Исаев двумя руками прокатил по раме и бумаге тяжелый каток.
Людочка ловко отодрала от шрифта бумагу:
– Вот, пожалуйста! – и подала Михайлову.
– Недурно! Право, недурно, друзья! – Михайлов подошел к окну и стал читать вслух:
– «Агенты Исполнительного комитета выследили Жаркова и убили его у Тучкова моста на льду Малой Невки. Оглушенный кистенем, шпион упал, крича о помиловании, обещая во всем признаться. Несколько ударов кинжалом прекратили эту позорную жизнь, и через час только замерзший труп предателя свидетельствовал о совершившемся акте правосудия, доказывая собою, что в Pоссии хотя и редко, но все же торжествует справедливость и получает достойную кару предательство».
– Великолепно, друзья! Очень четко и ясно! – воскликнул Михайлов. – И… отлично написано. Пусть предатели знают, что им не уйти от возмездия.
– Александр Дмитриевич, это тот Жарков, что выдал тайную типографию «Черного передела»?
– Да, тот… А что, есть в номере о разгроме нашей типографии в Саперном?
– Да, и очень подробно, – сказала Ивановская. – Людочка, найди первые страницы.
Людочка подала несколько отпечатанных листов. Михайлов взглянул на титул:
Листок
«НАРОДНОЙ ВОЛИ»
Революционная хроника
– Хорошо! Внушительно! Это я возьму, посмотрю дома… Ну что же, друзья, все идет отлично! Благодарю вас! Продолжайте работу, а меня извините – должен поговорить с Николаем Ивановичем.
Он отвел Кибальчича в столовую…
3
– Так вот, дорогой друг, – закинув ногу на ногу и удобно развалясь в кресле, начал Михайлов, когда оба уединились в столовой, – помимо террористической, нам еще надлежит вести борьбу теоретическую. И эту последнюю не только с врагами, но и с друзьями… Ты помнишь, Николай, сколько у нас уцелело номеров «Народной воли» с «Программой Исполнительного комитета» после разгрома типографии в Саперном?
– Кажется, экземпляров двести.
– А между тем «Программа» имела широкое распространение в России и даже проникла во многие страны Европы.
– Да, это так, – согласился Кибальчич, – я сам читал статьи во французских и швейцарских газетах.
– Наши зарубежные друзья и эмигранты осуждают «Программу»? Ведь так?
– Да, находят ее слишком резкой.
– Еще бы! Им, живущим в странах, где давно уже нет деспотизма, многое режет слух. Ведь в «Программе» написано с железной прямотой: «… Народ находится в состоянии полного рабства… Он трудится исключительно для прокормления и содержания паразитных слоев… Народ доводится до физического вырождения, до отупелости, забитости, нищенства…»
– С этими утверждениями они, пожалуй, готовы примириться, но их пугает пункт «В», где сказано: «Мы должны поставить своей ближайшей задачей – снять с народа подавляющий его гнет современного государства, произвести политический переворот с целью передачи власти народу».
– Ну да, да, конечно, они против активной политической борьбы, – поправив волосы на высоком лбу, горячо заговорил Михайлов. – Многие считают, что нужно стремиться к экономическим улучшениям, а это можно сделать и без захвата власти.
– Нет, это невозможно, – убежденно сказал Кибальчич. – Как же можно передать землю народу, а заводы и фабрики рабочим, не обладая политической властью? Как можно, не будучи у власти, осуществить свободу совести, слова, печати, сходок? Как можно ввести всеобщее избирательное право?
– Я рад, Николай, что ты непоколебим в своих взглядах. И я прошу тебя от лица Исполнительного комитета написать статью в защиту нашей «Программы». Нужно убедить маловеров и дать отповедь тем, кто склоняется на сторону врагов.
– Об этом меня уже просил Желябов.
– Вот и отлично! Вряд ли кто-нибудь сможет это сделать лучше тебя. Конечно, сам Андрей мог бы произнести блестящую речь, но, ты знаешь, – Михайлов махнул рукой, – писать он совершенно не умеет… Говорят, в бытность студентом, он никогда не вел записей… А вот если бы собрать сходку и записать его речь слово в слово – было бы замечательно! Но, увы, Андрей уехал на Волгу…
– Не знаю, сумею ли я, Саша, выполнить это поручение, но стараться буду. Я думал над этой темой и даже придумал название статьи.
– Ну-ка, ну-ка?
– «Революционное движение и экономический вопрос».
– Славно! Именно в этом – острие полемики! И сколько мне помнится, в народовольческой литературе еще не появлялось серьезной статьи на столь важную тему.
– Тема философская, трудная, и я должен многое прочесть и обдумать, прежде чем взяться за перо… но буду стараться…
– У тебя уже есть замысел?
– Нет, так, кое-какие мысли.
– Если не секрет – я бы хотел послушать.
– Что ты, Саша, какие могут быть от тебя секреты, – смущенно улыбнулся Кибальчич. – Напротив, я хотел бы с тобой посоветоваться… Мне кажется, в вводной части статьи следует сказать об особенностях нашей борьбы.
– Это о каких же?
– Согласись, Саша, что ни одной общественно-революционной партии в Европе не выпадала столь трудная задача, как нам. Ведь мы одновременно со своей основной целью – социально-экономической, должны взять на себя еще работу разрушения системы политического деспотизма, то, в Европе уже сделано. Да и заметь, сделано не социалистами, а буржуазными партиями.
– Верно! Абсолютно согласен с тобой, Николай.
– Нам трудней. Наша борьба требует огромных жертв. Но в окружающей нас обстановке есть и выгодная сторона. Политический строй России, ненавидимый народом, должен, несомненно, пасть. И этот строй, доведший народ до голода и вымирания, роет могилу для того экономического порядка, который он поддерживает.
