Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский
Плеснули в огонь ведро воды, но пламя, словно посмеявшись над усилиями людей, взмыло под самые небеса и ярко осветило всю округу. От жара люди попятились и бессильно смотрели, как выстреливало пламя огненные языки, порошило вокруг хлопьями пепла, кружилось и завивалось в знойный вихрь.
В несколько минут всё было кончено. Тлели на высоте первого этажа дубовые брёвна стен, проваливались с глухим треском балки крыши, взмётывалось пламя, пожирая ставшую сухой и легкодоступной пищу — стены и крыльцо занялись жаром...
К царице подбежал губернатор, запачканное сажей и копотью нижнее бельё его являло собою жалкую картину.
— Матушка-царица, — кинулся в ноги, — не знаю, как сей случай случился. Не обессудьте, сам без крыши теперь...
— Бог не оставит, — пожалела его Прасковья.
— Рядом домик царский, доспите там, — низко кланяясь, проговорил губернатор. — Бес попутал, кто знает, оставил свечку, или кто трубку курил да забыл погасить...
Он дрожал мелкой дрожью, не от холода — пламя согрело всю окрестность двора.
— Провожу, милостивая государыня, — рабски кланялся губернатор.
— Да где там, сами дойдём, — оттолкнула его царица.
Дом Петра действительно был в двух шагах. Дверь им открыл заспанный денщик, почтительно провёл внутрь. Вчетвером протолкнулись они в низенький тесный домик, всего о двух комнатах.
Пётр уже не спал, сидел у стола и что-то писал.
— Прими погорельцев, царь-батюшка, — склонила полную шею Прасковья.
Пётр вскочил, отшвырнул перо, голова его мелко и часто затряслась. Прасковья испуганно отпрянула.
— Что, что? — закричал Пётр. — Где горит?
— Одни головешки остались, — степенно сказала Прасковья.
Пётр заметно успокоился, голова его перестала трястись, он разглядел Прасковью и дочерей её.
— Губернаторский дом погорел, — объяснила царица. — Едва с дочечками выбралась...
Пётр кивнул денщику, тот живо постлал в соседней комнате кошму. Пётр жестом руки указал погорельцам:
— Досыпайте! Белым днём домой поедете...
Они ввалились в тесную низкую комнату, дружно повалились на кошму. Дверь в кабинет и спальню Петра захлопнулась.
Анна всё никак не могла уснуть. События дня и ночи разогнали сон, она украдкой, оглянувшись на сразу заснувших мать и сестёр, подошла к двери, тихонько приоткрыла её.
Пётр опять сидел у стола, что-то писал. Анна протиснулась в дверь, осторожно приблизилась к самому столу.
— Батюшка-дядюшка, — робко сказала она, — ещё только рассвет, а ты уж на ногах...
Он поднял голову, весь ещё в думах о написанном, разглядел её далеко не сонное лицо и отложил перо в сторону.
— Кто рано встаёт, тому Бог даёт, — строго произнёс он.
Она смотрела на него — смуглое лицо, как у неё, только рябинок нет, усы коротенькие, чёрные, высокий лоб и маленький подбородок.
— А ты чего не угомонилась?
— А не хочется, — просто улыбнулась она. — Столько всего навидалась...
— Понравился мой Парадиз? — Лицо его осветилось улыбкой.
— Ой, какой красивый, — улыбнулась она снова. — А вода — я сроду столько воды не видела. И таково-то плыть хорошо, не тряско, и всё кругом видно. А берега зелёные, и лес кромкой...
— Ах, братец Иван не дожил, чтоб посмотреть, какая девица выросла, — вздохнул Пётр.
— А я и не помню батюшку, — доверчиво сказала Анна. — Не знаю, каков был. Мала ещё была, как он преставился...
— Зато теперь, как гренадер, вымахала, — ласково ответил Пётр. — Небось, на уме женихи одни да наряды...
— Нет, батюшка-дядюшка, что уж там наряды. А вот увидеть бы Адмиралтейство — каково там? Золотая такая иголка в небо воткнулась, со многих вёрст видать...
Пётр странно поглядел на племянницу.
— А что ж, поеду завтра туда, тебя с собой возьму, — сказал он.
— А что ж, там и корабли целые делают?
Пётр опять странно посмотрел на племянницу.
— Корабль, прежде чем сделать, начертить надо...
Она изумлённо распахнула свои карие серьёзные глаза.
— Хочешь, покажу, какие чертежи, — почему-то спросил Пётр.
Он и не думал ничего показывать этой рослой девице, но её серьёзные глаза как будто толкнули его.
— Ой, да ведь тебе, батюшка-дядюшка, недосуг, верно, — промолвила она.
Но он уже сорвался, порылся в высоком ларе и вытащил большие листы бумаги. На них чернели рёбра и остовы рисунков. Анна удивлённо вперилась глазами в них.
— Рёбра такие у корабля? — спросила она.
И Пётр начал объяснять ей строение судна: не было для него большего удовольствия, как видеть, что кто-то интересуется его детищем.
Она переспрашивала его, разбиралась в рисунках, и уже произносила какие-то чисто морские слова, не заметив, что переиначивает его слова. Пётр увлёкся и до самого яркого белого дня проговорил с племянницей.
— Жалко, что не мужеского ты полу, — сказал он ей на прощание, — послал бы я тебя в навигацкую школу, и водила бы ты корабли по синему морю... Троюродных братьев своих послал туда, да не шибко стараются.
— Я бы старалась, — пригорюнилась Анна.
— Жалко, что девка, — с сожалением повторил Пётр. — Ну да, может, суженый будет моряком...
— Что вы всё только о замужестве! — рассердилась вдруг Анна. — Что ж, девке только и доля — замуж выйти да детей рожать?
Пётр задумчиво поглядел на строгое лицо Анны.
— Может, и придёт время, когда и девки в моряках ходить будут, — проговорил он. — Скажи спасибо, что теперь хоть не сидите сиднем в теремах, а людей видите да в ассамблеи ходите.
— А что в них хорошего, в ассамблеях, — сказала она, — прыгай по паркету наборному да пей за столом.
— А ты девка серьёзная, — засмеялся Пётр. — Ну иди, некогда мне, ещё надо Шереметеву грамотку написать...
Много раз вспоминался ей потом этот ночной разговор с царём. Больше такого случая не представлялось.
Ехать в Адмиралтейство царица Прасковья и две её дочери Екатерина и Прасковья наотрез отказались.
— Чего мы там не видели, — сердилась царица, — вонь и так стоит над всем городом, тухлой рыбой да водой тянет изо всех окон. А там ещё и работный люд — вовсе провоняешь...
Но перед Петром отговорилась нездоровьем. Он и сам был не совсем здоров — схватила лихорадка, но держался бодро. Зато Анна с охотой поехала с Петром.
Увидев её, Пётр скорчил мину, до того удивлённую, что Анна не скрыла своего замешательства. Она нарядилась мальчишкой. На буерах Пётр всех их заставил одеться в голландские костюмы — короткие юбки, тугие лифы, буйные белые рукава. Теперь и Анна решила удивить батюшку-дядюшку. Она надела такие же, как у Петра, короткие штаны, подвязала чулки бантами, башмаки на её большую ногу нашлись у старого губернатора, а кафтан и шляпу она и вовсе сняла с одного из придворных.
Сперва Пётр даже не узнал её.
— Что за молодец? — удивлённо вскинул он глаза на Анну, когда она появилась из дворца Прасковьи перед его каретой.
Невольно подумалось о Прасковье: вот ведь молодуха-вдова, не успела приехать, а уже обзавелась таким молодым пажом.
Не велите переодеваться, батюшка-дядюшка, — улыбнулась Анна. — В Адмиралтействе женщинам вроде и не след быть, — вдруг застеснялась она.
— Анна! — выпучил глаза Пётр. — Вот это утешила!
Он расхохотался и, ловко за руку втащив в карету Анну, посадил рядом. И всё всматривался в лицо племянницы.
— Ай да молодец, — приговаривал он. — Такого бы солдата мне в войско.
— А я и стрелять умею, а на лошади — не угнаться за мной, — похвасталась Анна.
— Хороша девка, всем девкам девка, — хвалил её Пётр. — Гляди, росту почти моего, гренадер, да и только...
Всю дорогу он шутил и балагурил, а при въезде в Адмиралтейство велел спрыгнуть и подать ему руку.
— Пусть все видят, какой ловкий у меня денщик! — хохотал он.
Но едва они появились на дворе верфи, как Пётр посерьёзнел и уже не заикался о проделке Анны. Он так и обращался с ней — как с мужчиной.
Гулкий перестук кузнечных молотов, шум и крики работавших людей, дробные перезвоны заколачивающих гвозди, стуканье топоров оглушили Анну. Она потерялась в этом шуме, гуле и криках.
Прямо перед ней горбатились рёбра недостроенного судна, плотники прибивали к ним доски и тут же конопатили и смолили их.
Пётр радостно осматривал всё огромное хозяйство верфи, но совершенно забыл об Анне, и то схватывался в перебранке с работником, то дёргал за чуб не в лад ударившего по горбылю плотника.
Анна ходила за Петром по пятам. Пётр прыгал через банки, на которых полагалось сидеть гребцам, смотрел, как сделаны отверстия для весел, и ругался с мастерами. Те отвечали ему не чинясь, не называли величеством, а обращались запросто — Пётр Алексеич.
