Жан-Луи Фетжен - Слезы Брунхильды

Толчок изнутри вызвал у нее вскрик — скорее удивления, чем боли. Ребенок бился, уже не в первый раз. Наверное, это мальчик…

— Да, ты прав, — прошептала Брунхильда, склонив голову. — Пора возвращаться…

Она повернулась, собираясь идти к повозке, и в этот момент заметила всадников, цепочкой поднимавшихся вдоль реки ей навстречу. Королева невольно ускорила шаг, чтобы быстрее оказаться возле стражников, но почти сразу узнала человека, ехавшего впереди. Это был Готико, дворцовый управитель и воспитатель юного принца Хильдебера, которого он сейчас держал перед собой на лошади; принц вцепился обеими ручонками в гриву, и на лице его было написано выражение абсолютного счастья. Когда Готико остановил лошадь, Хильдебер спрыгнул на землю и бросился к матери. Он был довольно рослым для своих пяти лет и обладал живым умом, что день ото дня проявлялось все ярче. Принц уже вполне бегло читал, самостоятельно объезжал жеребенка, подаренного отцом, и знал латынь достаточно, чтобы молиться на этом языке.

Брунхильда распахнула свой широкий подбитый мехом плащ, и сын прижался к матери, в то время как Готико приветствовал королеву глубоким поклоном.

— Вы привезли хорошие новости? — весело спросила королева.

Но, увидев выражение лица Готико, когда тот выпрямился, она перестала улыбаться и инстинктивно теснее прижала сына к себе.

— Нет, не бойтесь, все хорошо! — поспешно проговорил Готико. — Армия короля встретилась с войсками Хильперика, к югу от Парижа, и обратила их в бегство.

— А сам король?

— С ним все в порядке… на самом деле, никакого сражения не было.

Брунхильда нахмурилась, затем попыталась изобразить улыбку, но тут окончательно поняла, что означают слова Готико, а также его замешательство.

— Дорогой, ступай в повозку греться, — сказала она Хильдеберу, опускаясь на колени рядом с ним. — Там ты найдешь Розамонду, у нее всегда есть сладости для тебя.

Юный принц со всех ног помчался к повозке, провожаемый нежными взглядами матери и воспитателя. Затем Брунхильда резко отвернулась и медленно пошла вдоль реки. Ее лицо словно окаменело.

— Он снова его простил? — произнесла она, не глядя на Готико.

— Да… Его величество сказал, что в сражении нет необходимости, поскольку Хильперик признал себя побежденным и согласился вывести войска из Аквитании.

— И отпустил его… Это уже не милосердие, это — слабость!

Готико смущенно кашлянул и немного отстал, чтобы не отвечать. Ему не нравилось, что о его короле говорят такие вещи.

— Были и еще… некоторые обстоятельства, — подал он голос немного погодя. — Множество варваров под командованием некого Оксо отделились от королевского войска под тем предлогом, что их лишили военной добычи. Они опустошили все земли к югу от Парижа, сожгли деревни, разграбили церкви, угнали сотни жителей в рабство… Очевидно, король позволил им это сделать. Несколько дней спустя их предводители были схвачены и побиты камнями, но большинство вернулись за Рейн безнаказанными…

Брунхильда пристально смотрела на Готико, чувствуя, как в ней нарастает гнев. Когда Готико договорил, она прикрыла глаза, стараясь справиться со своими чувствами, потом коротко кивнула.

— А эти разграбленные земли принадлежали Хильперику или нам?

— Хвала Господу, не Хильперику и даже не нам… Гонтрану.

Брунхильда снова машинально кивнула. Стало быть, он считает, что это к лучшему?.. Но Гонтран, переменчивый, трусливый и завистливый, разумеется, не простит такого разорения…. И, в результате, нейтралитет, которого они добились от него с таким трудом, без сомнения, разлетится вдребезги…

— Вот, значит, каковы итоги этого бескровного похода? — прошептала она. — Мы взбесили Гонтрана, Хильперик свободен, его армия цела, и единственное, чего мы добились, — его обещаний, которых он все равно не сдержит…

— Что касается Аквитании, — вставил Готико, — я напомню Теодеберу о его клятве…, если король мне позволит.

— Я, я вам позволяю! — закричала Брунхильда, вцепившись в полу плаща Готико. — Позволяю, и более того — прошу вас об этом! Эти города — Пуатье, Тур, Лимож принадлежат мне после смерти моей сестры! Поскольку король отказывается признать мое право на них, поклянитесь, что вы прогоните этих псов и вернете мне мои владения, ради любви ко мне! Прошу вас…

Готико снова невольно отступил. Королева была так близко, что их тела почти соприкасались, и аромат ее духов опьянял его. Стражники были всего в тридцати шагах позади них и, конечно, могли все видеть, но ни за что на свете ему не хотелось, чтобы прервалось это мгновение.

— Честью клянусь вам, что… Ваше величество!

Внезапно Брунхильда пошатнулась, лицо ее побледнело. Готико успел подхватить королеву и осторожно уложить на землю, затем махнул рукой стражникам.

— Королеве дурно! — закричал он. — Позовите ее женщин!

Он попытался высвободить свою руку, которую Брунхильда еще прижимала к груди, но она удержала его.

— Не забудьте, что вы поклялись мне, — прошептала она.

Моя вторая дочь родилась в начале весны, и Зигебер. дал ей чудесное имя Хлодосинда — Дорога славы. Чуть позже я вспомнила, что так звали его исчезнувшую сестру, которая вышла замуж за короля лангобардов, Альбойна, и от которой после его убийства, случившегося год назад, не было никаких вестей. Без сомнения, это имя он выбрал не случайно.

Никогда не было столько разговоров о лангобардах, как в том году. Как только сошел снег, целых три армии хлынули с гор и обрушились на Прованс. Одна из них угрожала нашим южным владениям, но главным образом сражаться с лангобардами пришлось Гонтрану. Как всегда, он отправил против них своего патриция Муммола, и тот без труда разгромил эти орды грабителей и поджигателей.

По правде сказать, это не слишком нас беспокоило. Похоже, втайне мы даже радовались этому. Опустошения, которым подвергли наши саксонские наемники владения Гонтрана, чуть было не привели нас к войне с Бургундией. Вторжение «длиннобородых» пришлось как нельзя, более, кстати, чтобы отвлечь Гонтрана и войска Муммола. Подарки и извинения позволили довершить дело миром. Что касается войны с Хильпериком, она была закончена. По крайней мере, приостановлена, поскольку, Зигебер снова простил его, продолжая с упрямством мула верить обещаниям своего брата. Мы прожили в мире и покое почти целый год — за это время, как предполагалось, войска Нейстрии должны были оставить захваченные провинции. Однако этого не произошло. Я ничуть не была удивлена, но видела, до какой степени это ранило Зигебера.

Позже я на собственном опыте узнала, как предательство, трусость и вероломство кого-то из членов собственной семьи по отношению к посторонним ложатся несмываемым пятном на нас самих, даже если мы были совершенно ни при чем, даже если этот родич для нас ничего не значил. Зигебер должен был, наконец, решиться и уничтожить своего брата, как отсекают зараженный член от здорового тела — ибо иначе смерть неизбежна. Но после этого принудительного отсечения и все тело уже изменяется — в любом случае отсекаешь часть себя… Когда Зигебер в конце концов начал готовиться к решительному наступлению — уже не для того, чтобы разбить армию брата и освободить захваченные города, а чтобы покончить с ним окончательно и бесповоротно, — он испытывал глубокую горечь и отвращение. И с тех пор он уже никогда не был прежним.

6. Теодебер

C самых первых ступенек винтовой лестницы, ведущей в подземелья крепости Сане, казалось, что спускаешься к воде — настолько вокруг было холодно и сыро. Воздух был пропитан тошнотворным запахом плесени, стены сочились влагой, ступеньки были шаткими и скользкими. Гонтран галантно предложил руку Фредегонде, но, по правде говоря, прижал ее к себе так крепко, что она молилась о том, чтобы шедший впереди Хильперик не обернулся. Рука деверя, пухлая, пальцы которой унизывали кольца, словно у византийской куртизанки, скользнула под плащ королевы и теперь двигалась вверх-вниз вдоль ее бедра при каждом ее шаге. Другая его рука столь же непринужденно просунулась вперед и обхватила ее груди. Будь на его месте любой другой, Фредегонда не замедлила бы возмутиться, и такая вольность могла бы стоить неосторожному наглецу головы. Но хитроумные маневры Гонтрана лишь позабавили ее, так же как и подчеркнуто безразличное выражение его лица.

Гонтран был уже зрелым мужчиной, по меньшей мере, пятидесяти лет, и, видя его столь явное волнение от одного лишь прикосновения к ней, Фредегонда втайне радовалась ощущению собственной власти и вновь обретала уверенность в себе. Недавно она произвела на свет второго сына, Самсона, которого Хильперик, на сей раз без всяких колебаний, признал своим отпрыском, принцем королевской крови. Но беременность, роды и долгий период очищения вынудили короля забыть о ее ложе на многие месяцы. И хотя Фредегонда лично следила за тем, чтобы любовницы Хильперика были не слишком соблазнительными и регулярно менялись, чтобы он не успел привязаться ни к одной из них, она испытывала слишком сильную досаду из-за своего налившегося тела, чтобы быть абсолютно уверенной в собственной красоте.