Лилия Курпатова-Ким - Смирнов. Русский террор
Николай Венедиктович следовал за Смирновым неотступно, но все же держался на некотором расстоянии.
Мария Николаевна по опыту знала, что муж дождется прибытия великого князя, побудет еще часа с пол и скажет ехать домой. Причем от нее он требовать этого не станет, но разве можно на купеческом балу одной остаться? Итак, вон, все косятся. Поэтому, как только Зинаида Морозова взяла ее под руку и предложила присесть к ним, Машенька сразу согласилась и упорхнула, облегченно вздохнув про себя, что хоть немного развлечься успеет.
Петр Арсеньевич неспешно направился в каминный зал, стараясь ничем не выдать своего волнения, пошел вокруг, сдержанно здороваясь со знакомыми. Было довольно людно и потому накурено сильней обычного. Чувствуя неприятное щекотание в легких, Петр Арсеньевич, стараясь дышать пореже, снова огляделся. Наконец, заметил круглую стриженую голову и медвежьи плечи, торчащие из-за узкой спинки кресла. Морозов сидел у камина. Но не один. Прохоров, Хлудов и Рябушинский были рядом и что-то возбужденно обсуждали.
Петр Арсеньевич сделал шаг к ним, но остановился. Директор чуть не ткнулся в его плечо. То, о чем они собирались говорить с Саввой Тимофеевичем, свидетелей не терпело. Однако Морозов, обладавший удивительной, почти звериной чуткостью, обернулся и встал навстречу Смирнову.
Черные злые глаза Прохорова уставились на Смирнова. Он встал, подошел к Петру Арсеньевичу и остановится против его стула, опершись на каминную полку, продолжил говорить то, что начал еще до появления Смирнова.
— Как это я своим рабочим не платил?! — кричал он будто бы Хлудову, но все время косился на Петра Арсеньевича. — Платил! Да еще как! Ни на одной мануфактуре столько не платили. Так пьют ведь, собаки. Платишь грош — берут шкалик, платишь рубль — берут четверть, платишь червонец — покупают ведро! Так что смирновский доход — мой убыток.
Смирнов повернулся, чтобы уйти, но Морозов остановил его, взяв за локоть.
— Покуражился, Тимофей Тарасович и будет, — сурово сказал он.
Прохоров задохнулся от гнева, но промолчал. Съежившись под тяжелым морозовским взглядом, он отступил в тень, недовольно дергая себя за мочку уха.
Савва Тимофеевич быстро повел Смирнова на второй этаж. У него тоже были новости, сообщать которые лучше без свидетелей.
В купеческом клубе у Саввы Тимофеевича был арендован собственный кабинет, где он встречался с разными людьми. Кабинет этот являл собой превосходный образчик старомосковского стиля. Высокий и длинный, похожий на срезанный овал. Одно узкое окно в конце, везде обшивка из дуба, карельской березы, ореха. Штучный резной потолок, различных колеров, с переплетами и позолотой. Поверх деревянной обшивки на стенах и потолке кожаные обои с золотым тиснением, заказанные во Франции по рисунку. Ближе к окну, сильно выдаваясь в середину, стоял огромный стол из дуба и ореха, со множеством бронзовых и позолоченных украшений, весь в нарочно изготовленных вещах, под стать остальной отделке. Фотографические рамки, бювар, чернильный прибор, сигарочница — все было выполнено из той же бронзы и с теми же мотивами, что и весь стол. По стенам кабинета размещались резные шкафы и этажерки со множеством книг и прочих вещей. Николай Венедиктович на одной из полок заметил астролябию.
— Все готово, — сказал Морозов и собрался было продолжить, но Николай Венедиктович его перебил:
— Поздно. Надо все отменить.
И не дожидаясь вопроса торопливо изложил, что произошло сегодня.
— Деньги переданы, остановите… — директор будто не нашел слова и вздохнул, казалось, с облегчением.
Савва Тимофеевич секунду молчал, а затем… грохнул кулаком по столу.
— Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело?! — взревел он. Однако неимоверным усилием воли взял себя в руки. Это далось ему тяжело, на мощной шее вылезли и вздулись вены. Дальше он заговорил тихо, но очень быстро и напористо. — Это не какие-то мазурики с Хитровки! Они все равно его убьют! Разве я не говорил, что их сдерживала только стесненность в средствах?! Разве не предупреждал вас? Как можно отменить идею?!
Николай Венедиктович побледнел. Морозов продолжал.
— Вы ведь пошли к ним сами, так? После нашей встречи с Кольцовым вы не удовлетворились. Вечером вы снова поехали к нему, дождались пока он вернется домой, и предложили деньги на их операцию, так? Вы предложили ему сделать это до коронации!
Петр Арсеньевич тяжело опустился в кресло, едва удержав стон. Какая нелепость! Боже, какая нелепость! Как он сразу не догадался? Не было никакого шантажа!..
— Я… я… знал, что вы не одобрите, запретите… Но ведь это выход! Они все равно собираются. Все равно это сделают! Так почему не сейчас?! Это бы нам помогло! Вы ведь сами знаете, что два миллиона — только начало! Он на этом не остановится! Вы не представляете, сколько людей желают ему смерти!.. К тому же нет никакой гарантии, что он, взяв деньги, не пойдет к царю! Вы ведь помните историю Торопова?!
«Взяткой Торопова» называлась некрасивая история о том, как великий князь якобы (разумеется прямых доказательств нет) решил проложить прямую дорогу в свою подмосковную резиденцию. Дорога эта шла в аккурат через валяльную фабрику Тороповых, небогатых, малоизвестных промышленников, делавших войлок. Тороповы пошли «челом бить» по старому русскому обычаю. Инженер князя сказал, что его высочество стерпят небольшой крюк за полмиллиона. Получив же требуемые деньги, князь спокойно подписал план строительства, как тот был. Фабрику снесли, старший Прокоп Торопов сошел с ума, брат его пытался добиться правды, а попал в тюрьму за клевету и крамолу. Жены ездили в Петербург, но их даже на порог сенатской канцелярии не пустили.
— Поэтому я решился, — быстро заговорил Николай Венедиктович. — После того, как вы, Савва Тимофеевич, свели меня с Кольцовым, простите уж, пришлось вас обмануть, — тут он повернулся к Смирнову, — я сказал, будто хочу примкнуть к ним, сказал, что идеи их разделяю, против самодержавия, хочу средствами помочь… Из личных, разумеется. То, что Савва Тимофеевич меня привел, на руку сыграло. Он рассказал, что их цель — свержение императорской власти, и они ни перед чем не остановятся. Мишень номер один у них великий князь. Ведь по этому человеку можно судить, насколько прогнила династия. Мы поговорили, и я как будто бы домой поехал, но поскольку Савве Тимофеевичу надо было в Большой театр, то… в общем, я до самого дома доехал, а тут ужин. Пришлось сослаться на срочные дела… Помните? Я выбежал из дома, нанял извозчика и поехал обратно, молясь, чтобы застать Кольцова. Он был еще в Тишском. Напрямик ему сказал, что желаю смерти великому князю, и чем скорее, тем лучше. Тот рассмеялся и сказал, что для этого всего-навсего пятидесяти тысяч рублей недостает. Я пообещал средства и спросил, как скоро они приведут приговор свой в исполнение. Они его приговорили за множество безнаказанно совершенных преступлений. Условились, что за неделю. Должны были еще вчера. Узнали, что князь поедет на Ходынское поле с инспекцией, проверять состояние коронационного павильона, хотели по пути следования кортежа заложить бомбы, но не вышло, всех троих арестовали. Тогда решили, завтра… Все было готово! Никто и предположить не мог, что за деньгами сегодня пришлют! Теперь дело совсем другой оборот принимает. Боже, Петр Арсеньевич, простите меня! Я будто в бреду находился! Все Прокоп Торопов из головы не шел! Ох, боженьки, во что же я вас втравил!..
В этот момент в дверь кабинета робко постучали.
Морозов вздрогнул, словно от пушечного выстрела.
— Кто там? — рявкнул он.
— Там внизу человек, от великого князя. Петра Арсеньевича разыскивает, — ответил тонкий, испуганный голосок, принадлежавший, скорее всего, одному из сотни лакеев, нанятых на бал.
Смирнов повернулся и пошел к двери, не удостоив Николая Венедиктовича взглядом. Сам виноват… Так-то оно так… Опять накатила дурнота. События последних дней совсем измучили. Прежде Петр Арсеньевич от всего спасался на своем заводе. Особенно в «кухне», как мастера ее называют. Там часами можно смешивать разные настойки и сиропы, выдумывать формулы, пробовать их, рисовать этикеты, бутылки и ни о чем более не думать. Ничто кроме собственного труда перемене не подвластно. Все вокруг пытаются мир менять, и злятся, что не выходит. О благе народном думают, обо всех сразу. Свою жизнь наладить мочи нет, как же всех сразу-то осчастливить собираются? Вспомнился старик Минор. На одном из собраний у Рябушинского горячо выступал какой-то литератор, призывая «русскую буржуазию» к прогрессу. Ради этого прогресса никаких денег жалеть не надо, говорил он. Требовал дать «им» денег, а они на них будут делать революцию. Кто «они», что за «революцию»? Петра Арсеньевича на это сборище Морозов привел, не сказав, однако, что намечается.
— Велика амбиция, да мала амуниция! — внезапно встрепенулся Минор, сидевший рядом с ними и большую часть пламенной речи будто проспавший. — Французская революция поднялась на плечах огромной науки, великих естествоиспытателей, математиков, мыслителей! И сама двигалась великими талантами вроде Мирабо, Дантона, Карно. А у нас что? Имя им легион! Но это имя не легион великих людей, а имя бездарных профессоров, непризнанных артистов, несчастных литераторов, студентов, не кончивших курса, людей с большим самолюбием, но малыми способностями, с огромными претензиями, но без выдержки и силы на труд! Что вы предлагаете? Что вы вообще можете? Да только воздух сотрясать, да в цыплячью грудь свою пальцем тыкать! Кто вы такие? Чем живете? Что вообще в жизни сделали? Лентяи и пустозвоны, возомнившие, будто право имеют!.. Вечная беда интеллигенции нашей, излишнее самомнение. Получив среднее, а если прямо сказать — дрянное образование в какой-нибудь гимназии, да проучившись курс-другой в университете, всякие выходцы из мещан и обнищавших дворянчиков тут же перестают что-либо читать и чем-либо интересоваться. Все их убогое представление о мире зиждется на околоточных сплетнях и чтении газет. Забыв вскоре и то немногое, что им удалось вынести из своего короткого ученья, мнят тем не менее, себя людьми образованными и думают, будто мир в состоянии переустроить!..
