Галина Серебрякова - Похищение огня. Книга 2
Мать остекленевшими глазами смотрела на мертвое тельце.
— Мой мальчик, дитя мое! — шептала она, прижимая его крепко к себе, желая отогреть и оживить своим теплом.
Муш и девочки горько зарыдали, хотя меньше всех понимали, что именно произошло. Вопли Ленхен и стоны матери испугали их. На крики и плач прибежал Карл, Сначала он не мог понять, какое горе обрушилось на него.
— Наш маленький заговорщик, как это могло случиться? — растерянно повторял он, но вдруг режущая боль пронизала его. Это был испуг за Женни. «Ему, бедняжке, уже все равно, он ничего не ощущает, надо помочь ей», — пронеслось в мозгу.
Смерть Генриха ошеломила Женни. С мертвым ребенком на руках сидела она, глядя остановившимися, широко раскрытыми сухими глазами перед собой.
— Это я умерла, — едва выговорила она внезапно запекшимися губами.
Карл, едва сдерживая слезы, нежно коснулся ее руки.
— Побереги себя ради нас. — Он указал на испуганно жмущихся друг к другу детей.
Ленхен горько плакала, опустив голову на руки. На полу валялся моток шерсти и крючок, которым она вязала носочки Генриху.
Женни взглянула на побледневшее личико мертвого мальчика. Он казался ей живым и спящим. Мать коснулась губами лобика, и холод его, особый, ни с чем не сравнимый холод смерти, еще раз подтвердил ей, что все навсегда кончено. Ужас потери потряс Женни. Она закричала так протяжно, как в родах, когда давала ему жизнь. И тотчас же внутри ее забилось, затрепетало протестующе другое живое существо — ребенок, которого она в себе носила.
«Погибло одно мое дитя, а сейчас я, может быть, убиваю другое», — подумала она.
Карл, проникновенность и чуткость которого были постоянным счастьем для Женни, сказал ей ласково:
— Пожалей маленького, который скоро родится. Я его уже так люблю. Побереги себя для живых.
Но слова не заклятье для страдания. Скорбь окутала Карла и Женни.
Маркс писал Энгельсу 19 ноября 1850 года:
«Дорогой Энгельс!
Пишу тебе только несколько строк. Сегодня в 10 часов утра умер наш маленький заговорщик Фоксик — внезапно, во время одного из тех припадков конвульсий, которые у него часто бывали. Еще за несколько минут до этого он смеялся и шалил. Все это случилось совершенно неожиданно. Можешь себе представить, что здесь творится. Из-за твоего отсутствия как раз в данный момент мы чувствуем себя очень одинокими…
Твой К. Маркс»
Нет большего горя, нежели смерть детей. Генрих был тем более дорог матери, что она спасала его жизнь в самых тяжелых условиях, ценой величайших усилий. Ее терзала мысль, что ребенок пал жертвой материальных лишений, нужды. Она кормила его сама грудью и ухаживала за ним не щадя себя, днем и ночью. Он был ей особенно дорог и оттого, что она вложила в него так много забот и сил.
Женни впала в состояние нервного истощения и возбуждения, не спала, не ела и не хотела отдать мертвого ребенка, когда пришло время его хоронить.
— Моя скорбь так велика, — шептала она бескровными губами.
Ленхен, лицо которой распухло от слез, беспокоясь ва Женни, принялась снова за домоводство и уход за всеми взрослыми и маленькими членами семьи. Она же взяла на себя все заботы по похоронам.
Карл стойко скрывал свою печаль, стараясь утешить жену. Все пережитое, глубоко спрятанное в сердце, вскоре свалило Карла, и он серьезно заболел. В ответ на письмо Энгельса, полное искреннего сочувствия по поводу смерти сына, Женни спустя несколько времени, овладев собой, писала в Манчестер:
«Ваше дружеское участие в связи с постигшим нас тяжелым ударом — потерей нашего маленького любимца, моего бедного, стоившего мне стольких страданий крошки, — принесло мне большое облегчение… Моему мужу и всем нам сильно недоставало Вас, и мы часто тосковали по Вас. Все же я рада, что Вы уехали отсюда и находитесь на верном пути к тому, чтобы стать крупным Хлопчатобумажным лордом. Но самое лучшее при этом все же то, что вы, несмотря на торговлю хлопком и прочее, останетесь прежним Фрицем и, говоря языком трех архидемократов, Фридриха-Вильгельма (первого), Кинкеля и Мадзини, не отойдете от «священного дела свободы».
Карл уже писал Вам и кое-что о здешней грязи… рыцарь… Виллих Гогенцоллерн увеличил свою благородную свиту несколькими негодяями и разбойниками с большой дороги… На недавнем польском банкете, который сообща устроили французские, немецкие, венгерские и польские crapauds{обыватели (англ.).} (Виллих, Фиески, Адам и др.), дело дошло до драки. Больше мы ничего не слыхали об этой шайке.
Вчера вечером мы были на первой лекции Эрнеста Джонса по истории папства. Его лекция была очень хороша и для англичанина является прямо выдающейся, для нас, немцев, прошедших муштру Гегеля, Фейербаха и т. д., она была не вполне на высоте. Бедный Гарни был при смерти; у него был нарыв в дыхательном горле. Ему еще нельзя говорить. Английский врач дважды оперировал его и не попадал на больное место. Его «Red Republican»{«Красный республиканец» (англ.).} превратился в «Friend of the People»{«Друг народа» (англ.).}. Ну, на сей раз хватит. Дети много говорят о дяде Ангельсе, а маленькая Тилль, следуя Вашим уважаемым инструкциям, дорогой г-ин Энгельс, великолепно поет песню о «старой шубе и лихом венике».
На рождество, я надеюсь, мы Вас увидим».
Виллих и Шаппер нашли сторонников главным образом в Просветительном обществе среди немецких ремесленников. Тогда Маркс, Энгельс и их друзья решили выйти из этой организации.
В ноябре 1850 года появился сдвоенный, пятый-шестой, номер «Новой Рейнской газеты». Издание журнала отныне прекращалось. Реакция продолжала свой победный марш по Европе.
В последнем политико-экономическом обзоре за полугодие Маркс и Энгельс, говоря о причинах поражения революции, связывали их с экономическим подъемом в главных европейских государствах.
В это же время Мадзини, Ледрю-Роллен, Руге в своем воззвании писали, что сумерки, опустившиеся на Европу, объясняются честолюбием и завистью отдельных вождей.
Глава вторая
Остров в тумане
Был теплый ветреный летний день. Фридрих после скучного рабочего дня в конторе бумагопрядильной фабрики «Эрмен и Энгельс» шел по улицам Манчестера. Старый промышленный город был грязен. Ветер поднимал и кружил тряпки, бумагу и мелкий сор, валявшийся в изобилии на мостовой.
По знакомым переулкам Энгельс направился на окраину и очутился на большой дороге, соединяющей Манчестер с промышленными городами Бирмингемом и Шеффилдом, а также с пастушьим Йоркширом и далекой Шотландией.
Северный путь растянулся посерелым свитком между городами, храня невидимые отпластования прошлого. Когда-то гладкие римские плиты покрывали здесь пыльную землю. Потом по неровным камням пробегали кони революционной армии Кромвеля, двигавшейся мимо Манчестера на север.
Энгельс думал об этом, вдыхая запах трав. По дороге мимо него шумно проезжали в близлежащие селения почтовые дилижансы, удобные кареты и нескладные омнибусы.
Фридрих был страстным охотником. Вдыхая широкими ноздрями доносящийся издалека сложный аромат леса, он подумал, как хорошо будет зимой отправиться, с ружьем и сумкой за плечами, на охоту за лисами и мелким зверем.
Обычно по вечерам прогулка Фридриха длилась не более двух часов. Он возвращался домой легким шагом тренированного альпиниста мимо однообразных домов зажиточных горожан. Небольшие палисадники были обнесены добротными решетками, на овальных клумбах цвели цветы. Дорожки, посыпанные гравием, вели к нарядному крыльцу. Из-за густых занавесок пробивался на улицу мягкий свет.
В полутьме резче выделялись контуры старой ратуши и пуританского храма на главной площади города. Вяло плескалась вода в канале.
Во всех английских городах, свято хранящих давние традиции, прошлое воскрешается не конструктивно по отдельному камню, а но всем деталям живой архитектуры и быта.
Дом, где жил Фридрих, был обычным двухэтажным коттеджем, воспроизводящим в улучшенных формах жилище феодальных времен, с лестницей внутри, ведущей на жилой чердак. Там в новые времена располагались маленькие спальни. Дом этот, с узкой кирпичной трубой на черепичной покатой крыше, недавно построенный, являлся точной копией такого же, существовавшего сотни лет назад.
В Манчестере, как и во всех городах острова, фантастически смешались века. Разве не средневековьем навеяна идея каминов? Точно так же тепло очага с тлеющими поленьями собирало вокруг себя семью скотовода или ткача в XIII–XIV веках, как привлекал людей камин в пору королевы Виктории. В маленьких домиках и в угрюмо-величественных усадьбах безмерно богатых английских лордов под каменным выступом разводятся костры, подобные тем, на которых бесшабашный кутила Яков I, сын Марин Стюарт, король Соединенного Англо-Шотландского государства, задавая пиры, велел поджаривать кабанов, оленей, медведей — трофеи охоты, подношения придворных, крестьян.
