Н. Северин - Тайный брак
— Тебе теперь никто не мешает переехать к нам, — сказала она ей, внимательно выслушав умилительное повествование о последних часах скончавшейся и выразив в задушевных словах участие, которое она принимала в осиротевшей девушке.
— Как будет угодно вашему величеству, боюсь только нагнать скуку на мою государыню, — ответила с печальной улыбкой Людмила.
— Ничего, мы постараемся развлечь тебя. Я завалю тебя делом. Мне именно такая помощница, как ты, и нужна.
Людмила молча взяла милостиво протянутую ей руку и почтительно прижалась к ней сухими и горячими губами.
— Но прежде чем приниматься за работу, тебе надо полечиться. Кстати, сейчас должен прийти Роджерсон, я прикажу ему заняться тобой. Хочу, чтобы ты скорее поправилась, — заявила императрица.
Расспросив и осмотрев свою новую пациентку, доктор Роджерсон не нашел никакого повреждения в ее организме.
— Нервы ее расстроены от постоянной тяжелой думы и от бессонницы, — сказал он.
— У нее бессонница?
— Давно. Она сказала мне, что вот уже четвертый год спит не больше трех-четырех часов в сутки. Это слишком мало.
— Разумеется, мало! Но что же мешает ей спать? Что тревожит ее? — спросила императрица.
— Я - не духовник, ваше величество, и требовать откровенности от пациентов не вправе, — ответил доктор.
— Но вы, может быть, догадываетесь, в чем дело?
— Я вижу по всем признакам, что эта девица находится под гнетом какой-то постоянной заботы.
— И я тоже давно вижу это! — воскликнула государыня. — С тех пор, как наш покойный князь вздумал волочиться за нею.
И она напомнила своему собеседнику историю, занимавшую весь город и двор три года тому назад.
До нее тогда со всех сторон доходили самые нелепые и смешные сплетни; ее хотели уверить, что светлейший хочет жениться, последовать примеру Орлова и Мамонова! Но она слишком хорошо знала Потемкина, чтобы поверить этому, и, кроме смеха, эти сплетни ничего не возбуждали в ней. И светлейший тоже хохотал, когда она намекала ему на его новую пассию и на безумные надежды ее близких. О, вся эта история доставила им много веселых минут! Но Людмилу ей было жаль. Эта девушка уже тогда казалась ей наивным и чистым ребенком, которого самым бессовестным образом приносят в жертву честолюбию семьи. Какой несчастной и беспомощной представлялась она императрице в тисках опутывавшей ее темной интриги! Панова — дурная женщина, да и брат ее не лучше. Мать — совсем дура, а отец так поглощен службой, что ему не до того, чтобы замечать то, что происходит у него в доме. Одна только и была у Людмилы нравственная поддержка — прабабка, и той она лишилась.
— Мне ее очень жаль и очень хотелось бы устроить ее судьбу, но выдать ее замуж трудно — она очень разборчива, — прибавила императрица.
— Для вашего величества невозможного не существует, — заметил врач, старый царедворец.
— Вы думаете? — с живостью возразила государыня. — О, как вы ошибаетесь! Да вся жизнь проходит в том, что я делаю то, что мне не хочется делать, и допускаю самые противные моим вкусам и убеждениям поступки, не имея возможности протестовать против них! О, если б все делалось, как я хочу! Да вот, например, эта гнусная травля против девицы Дымовой! Разве я не положила бы ей конца с самого начала, если бы в моей власти было поступить так и если бы, прежде чем действовать, я не обязана была предвидеть последствия своих поступков? Нельзя мне было тогда раздражать князя и ссориться с ним из-за пустяков, понимаете ли вы, нельзя!
Но императрица очень обрадовалась, когда интрига против Людмилы не удалась. Ей был известен нрав Потемкина: ничто его так не раздражало, как возможность казаться смешным, а тут именно такая мезавантюра и произошла, самая глупая и для его самолюбия обидная: карета, посланная им за Людмилой, вернулась пустая, его предмет похитили у него из-под носа, так сказать.
Это происшествие случилось три года тому назад, но и теперь императрица не могла вспомнить о нем без смеха.
Роджерсон тоже улыбнулся.
— А известно вашему величеству, куда повезли ее вместо Таврического дворца? — спросил он с фамильярностью старого слуги.
— Домой, конечно. Всему причиной была ее мать, которая, забыв просьбу Пановой не присылать за Людмилой, приказала ехать за ней, и вышло так, что кучер Дымовых поторопился, а кучер князя запоздал. — И снова государыня засмеялась, но, взглянув на собеседника, подметила на его губах усмешку и, меняя тон, спросила:
— Вам кажется, что дело произошло иначе?
— Не скрою от вашего величества, что, по моему убеждению, эта авантюра произошла несколько иначе, чем передавали вашему величеству.
— Как же было дело, по-вашему?
— Я сейчас имел честь доложить вашему величеству, что доктор — не духовник, но тем не менее нашим пациентам трудно иногда скрыть от нас то, что они скрывают от всего света.
— Вы хотите сказать, что Дымова открыла вам свою тайну?
— Девица Дымова мне ничего не открывала, ваше величество, но у меня есть другие пациенты…
— Что же они сказали вам про нее?
— Она в очень странном и тяжелом положении, ваше величество, таком тяжелом, что надо только дивиться, как ее здоровье выдерживает такую нравственную пытку целых три года, — сказал Роджерсон, уклоняясь от прямого ответа на предложенный ему вопрос.
Но когда императрица желала что-нибудь узнать, трудно было не исполнить ее воли.
— Три года… значит, с тех пор, как случилась эта несчастная для князя авантюра, — проговорила она вполголоса, как будто что-то соображая. — Почему же вы до сих пор молчали, Роджерсон? — отрывисто прибавила она.
— Я только на днях узнал эту тайну, ваше величество.
— От кого?
Эти два слова были произнесены так повелительно, что не ответить на них было бы невозможно даже и в таком случае, если бы в планы Роджерсона не входило открыть истину императрице. Но в таком случае он остерегся бы так ловко возбудить ее любопытство.
— От жены полковника Светлова, ваше величество, — ответил он.
— Откуда же эта-то знает?
— Она — урожденная Рощина, сестра того Рощина, который при нашем посольстве в Гишпании, а муж ее командует полком в Польше. Она приехала сюда повидаться с родными и, как старая моя пациентка, виделась со мной.
— Постойте! Этот Рощин… Дымова, значит, любит его?
— Любит, ваше величество.
— Но почему же она скрывает это от меня? Я знаю его с очень хорошей стороны, весьма довольна им. У него, кажется, нет состояния, но это — дело поправимое. Почему она скрыла от меня свою любовь, не понимаю! Быть может, ее родители против ее брака с Рощиным? Но и это можно уладить. Надеюсь, что, если я явлюсь свахой, отказа не будет.
— Ее родителям тоже ничего не известно, ваше величество.
— Ничего не понимаю! — повторила императрица. — Тут есть еще что-то… Вы мне не все сказали, Роджерсон.
— Я еще ничего не успел сказать вашему величеству.
— Так говорите же, что там еще?
— Ваше величество изволили сказать, что готовы способствовать этому браку, но он уже состоялся.
— Как? Когда? Рощин в Гишпании и, насколько мне известно, сюда не приезжал.
— Они обвенчались до его отъезда в Гишпанию.
— Три года тому назад? Не может быть!
— Карета, приехавшая за девицей Дымовой, была не из их дома, в ней сидела Светлова, и Людмилу Алексеевну привезли прямо в церковь, где ждал ее теперешний супруг. Венчание произошло в присутствии двух свидетелей, сестры Рощина и ее мужа.
— А потом?
— Потом молодой сел в дорожную бричку и уехал к месту своего служения, а молодую Светлов привез домой.
— И ни одной минуты они не оставались вдвоем?
— Ни одной минуты, ваше величество.
Наступило молчание. Императрица что-то соображала. Но мысли, приходившие ей на ум, были скорее веселые: улыбка не сходила с ее губ.
— Вы правы, Роджерсон, — сказала она наконец, устремляя на доктора смеющийся взгляд, — положение бедной девицы Дымовой должно быть не из легких, и я не менее вас дивлюсь ее терпению. Будем надеяться, что скоро наступит конец ее пытке, но я вас попрошу сохранить мою тайну лучше, чем ее, — прибавила она, протягивая лейб-медику руку, в знак того, что аудиенция кончена.
Между тем минуло шесть недель со дня смерти старой княгини.
Накануне Людмила весь день и часть ночи провела за письмом к мужу. Как всегда, описала она ему в мельчайших подробностях все, что случилось с нею в последнее время, все, что она думала и чувствовала, а также сообщила о своих занятиях, сношениях и столкновениях с окружающими, передала ему все свои разговоры с императрицей, каялась в том, что ей казалось преступлением с ее стороны: охлаждение к родителям и невозможность без горечи вспоминать про брата.
Государыня была к ней милостивее прежнего и, точно понимая ее положение, так заваливает ее поручениями, что для печальных мыслей У нее не хватает времени. Всюду, куда надо послать доверенное лицо, чтобы передать от государыни помощь или обещание помощи, а такжеиза справками и расследованиями самого деликатного свойства, посылает она ее, в полной уверенности, что никогда не изменят ей природный такт, догадливость и участие к печалям ближних.
