Теодор Парницкий - Аэций, последний римлянин

Память быстро убегает далеко-далеко, в давние времена: да… вот оно то, что ему нужно… изменить только человека, место и вот…

И вот…

— Выслушай меня, великая Плацидия… Давно, давно, когда тебе насчитывалось только шесть весен, а слуге твоему Аэцию четыре — твой великий отец победил язычников как раз здесь, под Аквилеей. И как раз в этом доме, в этом атриуме, где мы стоим — так же, как ныне твой, так после победной битвы разместился двор твоего отца, о великая… Там, где стоишь ты, стоял император Феодосий, где я — стоял центурион Гауденций. И соблаговолил спросить император центуриона: «У тебя есть сын, отважнейший из моих солдат?..» — «Есть, государь наш», — ответил центурион. «Как звать?» — «Аэций, о — великий…» И тогда священная рука удостоила милостью солдатское плечо, а священный императорский голос произнес: «Мы хотели бы, Гауденций, чтобы сын твой так служил нашим детям, как ты служишь нам…» Услышав эти слова, центурион Гауденций преклонил колено, так же как я преклоняю сейчас…

Ладонь в широком, затканном золотом рукаве быстро приближается к бурно вздымающейся груди: держать… держать… крепко держать, чтобы от неожиданной радости и гордости не выскочило из тела полное счастья сердце… Победила, одолела, подавила!.. Разве могла она верить, мечтать, рисовать себе, что это на самом деле случится?.. Какой он добрый и милосердный, Христос! Переполнил радостью сердце верной своей рабы и принизил ее врага… Вот она, минута возмездия… минута удовлетворения и мести за бессонные, полные муки и тревоги ночи… за полные слабости и унижения дни… Неужели она позволит уносящемуся в даль времени увлечь эту минуту, не дав насытиться ею всласть?.. Никогда, никогда!..

— Аэций преклоняет колено?.. Аэций может склониться?.. Мы думали, что немощь, которая такой толщиной поразила его колено (пригодилось, пригодилось!), не давала возможности сгибать его… А на самом деле все иначе… Все не так, как мы думали… Аэций не хотел ни спасать Иоанна, ни отомстить за него… он только хотел служить нам, как его отец служил нашему?! Похвальное стремление… Но Гауденций был солдатом… А Аэций? Спрашивали мы всех: кто же он таков, оный Аэций?.. Все смеются и говорят: заложник… Всю жизнь был заложником!.. У гуннов, а до этого у готов… Сколько же лет ты провел пленником у готов, Аэций?..

— Всего на два года меньше чем ты, великая… Я помню — ты не соизволила на меня взглянуть… вообще ни на кого не смотрела… шла — дочь великого Феодосия — перед конем Алариха…

Плацидия залилась пурпуром.

— Христос хотел нас испытать!.. Нас и всю империю! — воскликнула она в гневе. — И как день после ночи, так явилась к нам после покаяния слава… Ты знаешь, что мы стали супругой могущественного короля готов…

— Так мы и породнились, великая Плацидия… В моей жене также кровь готских королей… Мы чуть ли не брат и сестра…

— Дочь Карпилия?.. Далекое, очень дальнее родство с королями… А где ты с нею познакомился, Аэций?.. Признайся… Верно, прибегала к тебе по ночам, приносила объедки от ужина голодному пленнику?..

Ответа она не получила. И снова подумала: «Победа». Она вскинула надменные арки черных бровей и взглянула на него свысока, царственно, с презрением… Но тут же брови опали, лоб нахмурился…

— Куда ты смотришь, Аэций?..

Он не поднял на нее глаз.

— На твои ноги, о великая, — произнес он спокойным голосом. — Какие же они маленькие (пригодилось, пригодилось!)… видно, что нежные… непривычные ходить быстро, да еще по острому и твердому… Как же должны были они истекать кровью и болеть, когда, босая, ты шла по улицам Барциноны… Помнишь? Когда презренный Сигерих не посчитался с величеством, а толпящаяся на улицах чернь вторила ему, издеваясь над вчерашней королевой?..

Открытый рот ее с трудом ловит воздух.

— Сигериха наказал господь, — кричит она, — а нас король Валья с честью отослал нашему брату!..

Аэций кивает.

— Помню… помню… Отважный Констанций голодом принудил готов… что же еще оставалось делать королю Валье?.. За шесть раз по сто тысяч мер пшеницы отдал императору сестру… Неплохая цена… Помню — сколько нагруженных телег повел с собой к готам Евплуций!

Минута смертельной тишины. А потом глухое, придушенное:

— Уходи…

Спокойное пожатие плеч.

— Куда приказывает идти великая Плацидия?

Но и Плацидия через минуту обретает спокойствие. Только лицо у нее почти синее и рот почерневший, как у Иоанна перед ударом палача.

— Я хотела бы… — она уже не говорит: мы хотели бы. — Я хотела бы, чтобы там за дверями на тебя бросились мои готы… Чтобы они выкрутили тебе руки, так, чтобы я даже здесь слышала хруст костей… чтобы облили тебя смолой, а потом бросили на муравейник… Но мне жаль Аспара и епископа — не стоишь ты их жизни, Аэций… Ступай, куда хочешь, куда бы ты ни пошел, везде тебя настигнет месть поруганного тобой величия…

Аэций преклоняет колено.

— Иду, великая… Как прискорбно, что ты не жалуешь моих услуг… Удаляюсь… Скажи только своему слуге еще одно: как быть с шестьюдесятью тысячами воинов, которые, жаждая крови, грабежей и добычи, ждут в полумиле от Аквилеи моего приказа… а ведь завтра они будут уже в ста шагах?..

Что делать! Не уберег ее Христос еще от одного унижения. Придется сказать все, что она решила совместно с Аспаром, Феликсом и Фаустом. Будь проклята она, эта минута!

— Жена твоя, Аэций, и сын вот уже четыре дня в наших руках… Пока еще живы… Но будут ли живы завтра?.. Так вот, слушай нас, Аэций. Если ты клянешься святым крестом и ранами Христовыми, что отошлешь гуннских воинов королю Ругиле, а сам никогда уже не вернешься в пределы империи, — я отдам тебе жену и ребенка, и все твое имущество, которое ты сможешь продать, а все, что получишь от продажи, забрать с собой…

Она чувствовала, что через минуту разразится неудержимым потоком слез. Уже ломается ее голос, когда она спрашивает:

— Разве это не величайшая императорская милость, Аэций?.. Ты не рад, что спасешь сына и жену?.. Ты же понимаешь, что им грозит?..

— Понимаю. Ведь это по твоему приказанию задушили благороднейшую Серену, жену Стилихона… Допускаю, что и мою жену ты бы удушила… может быть, даже собственной рукой?..

А через минуту:

— Но это Аэций про себя так рассуждает, великая… и в упрек тебе этого не ставит… наоборот… Ни того, что ты с Иоанном сделала… Я не Басс и восхищаюсь твоей волей и строгостью… Но ты ошиблась… Аэций не может принять твоих условий…

Она бросила на него взгляд, полный удивления.

— Это что, Аэций? Тебе не дороги жизнь твоей жены и сына?

— Дороже всего, великая, дороже всего… Но то, что ты даешь — даешь мне… А что получат тысячи гуннских воинов? Им-то что до жизни моей жены и ребенка?.. Они жаждут крови, добычи, женщин… награды за тяжелый поход… Как бы я этого ни хотел, я уже не смогу их повернуть… а завтра они кинутся на Аквилею…

В голосе его звучала такая искренность и чуть ли не забота и тревога, что Плацидия, сама вдруг придавленная неожиданным грузом заботы, впервые взглянула на него без ненависти.

— А ты… ты мог бы что-то сделать, Аэций? — спросила она через минуту.

Аэций снова преклонил колено.

— Я и только я могу что-то сделать, о великая, — воскликнул он звучным горделивым голосом, — и посуди сама, не послужит ли то, что я посоветую, для блага империи и твоего правления… Отослать можно шестьсот гуннов, но шестьдесят тысяч… Вот так и сделаем: королю Ругиле пошлем заложника, который показался бы ему достойным… вождям устроим пиршество, дадим им богатые дары и отошлем назад, откуда пришли… воинов же примем на императорскую службу… Спроси Феликса, спроси Аспара, великая… Войска империи распадаются — и ничего удивительного… Готы, франки и бургунды предпочитают служить королям своего народа, а не римскому императору. На германцев мы уже не можем полагаться. Значит, возьмем гуннов — они храбры, жестоки, страшны и непритязательны… Особенно требуют пополнений доместики — дворцовая гвардия. Так пусть же великая Плацидия не теряет времени — отдай только приказ, и завтра у тебя будет шестьдесят тысяч доместиков…

Она слушала его со все возрастающим изумлением. Все, что он говорил, было правильно и умно.

— Почему же ты не говорил так с самого начала, Аэций? — произнесла она почти мягким голосом. — Хотя ты и тяжко оскорбил величие, но то, что ты сказал, не кажется нам ни дурным, ни неумным… Значит, ты уверен, что если только захочешь, то сумеешь склонить гуннов, чтобы они вместо того, чтобы биться против нас, стали биться за нас?..

— Ты сказала, великая… Только…

— Только?..

— Только соблаговоли выслушать еще одно… Дикие варвары, которые пополнят ряды доместиков, недоверчивы, ослушливы и не приучены к римским обычаям… Предводитель, которого они хорошо не знают и которому не будут доверять, не справится с ними — только вызовет бунт и лишится жизни… Так что нужен человек, который знает гуннов, как родных братьев, и который…