Марк Алданов - Могила воина
– Да, его величество император Франц был тоже очень поражен, – сказал австриец и, со слов Веллингтона, сообщил, что лорд Кэстльри (в Европе все еще его звали лордом Кэстльри) в последнее время стал проявлять признаки сильного переутомления. По совету врача, он уехал в свое имение Крэй-Фарм и там вдруг, к общему ужасу и изумлению, перерезал себе сонную артерию.
Граф Нессельроде поделился воспоминаниями о лорде Кэстльри и рассказал о своей последней с ним встрече.
– Я никак не мог бы подумать, что этот гигант – тяжело больной человек, – решился сказать Нессельроде, отступая от официальной версии. – До меня доходили слухи, что несчастный маркиз в последние дни бредил: ему все казалось, что против него составлен заговор.
– Да, то же слышал и я, – сказал со вздохом генерал и нерешительно сообщил подробности, которые, очевидно, исходили не от герцога Веллингтона. В них ничего веселого не было. Тем не менее, как всегда бывает при рассказах о сумасшедших, слушателям стало смешно. Говоря о лошадином заговоре австрийский генерал не мог сдержать улыбки.
– История все-таки изумительная, – сказал, смеясь, царь. – Большой страной правил сумасшедший, и хоть бы кто-нибудь это заметил! Скажу даже что дела Англии никогда не шли так хорошо, как при сумасшедшем лорде Кэстльри. Какой печальный факт для нас всех, правителей!
Генерал тоже засмеялся.
– Ваше величество, когда он правил, лорд Кэстльри, быть может, еще не был сумасшедшим.
– Почем вы знаете? Впрочем, будем надеяться, что вы правы. Так его заменил Веллингтон? Это тоже странно! Я не уверен, что Веллингтон знает, где находится Греция.
– Ваше величество изволите шутить. Герцог – опытный политический деятель, – поспешно заметил Нессельроде, опасавшийся, что слова царя могут дойти до Веллингтона, – Но скажите, генерал, возвращаясь к покойному Кэстльри, скажите, как могли больного человека оставить без надзора? Как могли ему дать возможность покончить с собой?
– Мне рассказывали поразительную подробность, – сказал генерал, осмелевший после замечаний царя и отказа от официальной версии. – Покойный лорд Кэстльри задолго до своего безумия потерял какой-то нож, которым он очень дорожил, хотя нож был, кажется, самый обыкновенный. Эта потеря почему-то страшно его взволновала: он все искал его и не мог найти. Когда он сошел с ума, у него, разумеется, отобрали пистолеты, бритву, все. И представьте, вдруг он где-то нашел этот самый затерявшийся нож! Именно им он и перерезал себе артерию.
Улыбки стерлись. Все трое замолчали.
– Да, это перст судьбы, – сказал, наконец царь.
В одиннадцатом часу была последняя остановка перед Вероной. Австрийский генерал-адьютант велел остановиться у небольшого загородного дома,[10] и на ломаном итальянском языке приказал, оторопевшему садовнику отворить ворота. Узнав, что хозяев нет и что дом пуст, царь, в сопровождении свиты, прошел в маленькие, небогато обставленные комнаты. Садовник, забегая вперед, отворял ставни и двери.
Пока камердинер бегал за водой, Александр Павлович устало сидел на грубо сколоченном некрашенном табурете, рассеянно глядя на чужие, дешевенькие, непривычные вещи: пожелтевший рукомойник, кувшин, щетку, сломанный гребешок. Окно туалетной комнаты выходило в садик, там были какие-то неизвестные, залитые ярким светом, деревья. Все было и приветливо, и странно, и чуждо до жуткости. «Здесь своя жизнь, чужая непонятная жизнь чужих непонятных людей. И если я ничего не знаю у себя дома, если я не знаю, что мне делать в России, как я могу вмешиваться в дела этих людей, или греков, или турок? Может быть, они так гораздо счастливее меня, и лучше ничего нигде не трогать?…» – «Сейчас согреют, ваше величество», – сказал камердинер, торопливо входя в уборную с бритвенным ящиком. Царь вдруг вспомнил о ноже лорда Кэстльри, вздрогнул и принял твердое решение больше ни во что не вмешиваться. Все равно все будет неожиданно, не предусмотрено, не предвидимо, как этот потерянный и так странно найденный нож.
В ожившем доме шла суматоха. Слуги разбирали дорожные шкатулки, чемоданы, погребцы, ставили, к изумлению садовника, самовар, заваривали воду в кофейниках. Времени было достаточно. Государь приказал его не ждать: он ничего не ел до обеда. Волконский угощал всех «чем Бог послал». Бог послал много хороших вещей, в их числе купленное в Вене старое венгерское вино.
Когда Александр I, в австрийском мундире, с орденом Марии-Терезии, вошел в комнату, уже названную «синей гостиной», от прежней вялости и скуки не оставалось ничего. Австрийский генерал откровенно говорил, что Верона, несмотря на исторические дворцы, городишко дрянной и что на развлечения больших надежд нет. – «Что ж, нам со скуки пропадать?» – спрашивал с негодованием Меншиков, – «отчего нельзя было устроить этот проклятый конгресс в Вене, как тогда? Они нарочно стали выдумывать один город хуже другого: Аахен, Лайбах, теперь Верона». – «Если б моя воля, я назначил бы конгресс в Париже, в Палэ-Ройале», ответил австриец с улыбкой и встал, увидев в дверях царя. – «Угодно ли будет вашему величеству выпить рюмку венгерского?» – нехотя спросил Волконский, зная заранее ответ. – «Не угодно… Что, кажется, я ничего не напутал?» – обратился Александр I к австрийскому генералу. Тот поспешил ответить, что все совершенно исправно и что ни один австриец не мог бы носить этот мундир лучше. – «Необыкновенно к лицу вашему величеству», вставил Чернышев. – «О, льстец», – по-русски воскликнул Меншиков, – «прошу вас, не верьте, государь: не может этот скверный мундиришка быть вам к лицу так, как наши. Почтальон все врет, точно сочиняет батальную реляцию». – «Кажется, венгерское с утра действует особенно приятно», – сказал, тоже по-русски, государь. – «Петр Михайлович, запиши имя хозяйки дома». – «Уже, уже записано», – скучающим тоном отозвался Волконский. «Верно, приласкает эту лавочницу дорогим презентом, кого он только не приласкивает?» – «Ее зовут Буттарини. Госпожа Буттарини tout court». – «Это Палаццо Буттарини, государь. Пятнадцатого века до Рождества Христова!» – сказал Меншиков.
Ровно в двенадцать поезд подошел к Веронской заставе. Заиграла музыка, послышался дикий крик командира, войска отдали честь. Царя ждали австрийский император, прусский король, еще короли и принцы. Александр I вздохнул и заключил в объятия сначала императора Франца, потом прусского короля, потом других королей, впрочем не всех: некоторым только протягивал обе руки, или даже одну руку. Сказав все, что требовалось, пройдя вдоль почетного караула, он пересел в коляску австрийского императора. Под звуки военного марша, коляска медленно поехала между двумя шеренгами выстроившихся на улице войск. Толпа за войсками изображала восторг. Царь отдавал честь и старательно поддерживал на лице приветливую улыбку. – «Императрица просила тебя пожаловать вечером к фамильному столу, запросто, во фраке», – говорил император Франц. – «Как я рад! Благодарю сердечно»… – «Но мы у тебя еще будем сегодня днем, если вы не слишком устали с дороги? Так, для первой беседы обо всем». – «Очень рад, искренно благодарю. Какой прекрасный город! И как прекрасна была вся эта дорога через Тироль!…» Коляска остановилась у дворца на Корсо. – «Палаццо Каносса!» – восторженно сказал Александр I, – «ведь это, кажется, постройки Санмикеле?» – «Совершенно верно. Какая у тебя память!» – ответил император Франц, впрочем без особенного восхищения: он и сам хорошо знал секреты ремесла, – «это один из лучших, если не лучший дворец Вероны»… Они приветливо с улыбками, пожали друг другу руки на глазах толпы. В сопровождении ждавшего его у подъезда австрийского генерал-адьютанта, царь вошел в Палаццо Каносса.
Немного отдохнув после дороги, Александр I пообедал один, – не пригласил никого к столу. Пообедал плотно, выпил бутылку бургонского из запаса, который для него возили повсюду; другого вина он не признавал. На этот раз ни прекрасный обед, ни вино его настроения не улучшили. Он становился все мрачнее.
Затем он перешел в другую комнату, которую австрийский генерал-адьютант назвал его кабинетом. Рассеянно осмотрел ее, – «да, отличный палаццо», – и сел в кресло. – «Если ничего не делать, славе скоро придет конец. Ну, и пусть, не все ли равно? Было той славы достаточно, а теперь будет другая», – вдруг подумал он: при всей искренности своих чувств, понимал, что отход от такого могущества к чему-то новому, бездейственному, созерцательному может только увеличить его славу, – это как бы повышение в историческом чине. «Уж очень, однако, они все будут рады, что я развязал им руки», – еще возразил он себе с неприятным чувством, разумeя Веллингтона, Меттерниха и других им подобных. – «Но я не могу исходить из этого. Надо поступать по справедливости». – Он взглянул на часы. «И для того, чтоб поступить по справедливости, сейчас первым делом надо надеть другой мундир»… Перешел еще куда-то, – пока плохо разбирался в коридорах, – позвал камердинера и переоделся. Вечные переодевания были мукой его жизни. Царь надел преображенский мундир без эполет, эксельбант, лосиные панталоны, короткие ботфорты, шарф вокруг талии, Андреевскую ленту через плечо, нацепил орден Марии-Терезии и спросил себя, не следует ли пристегнуть и Черного Орла? Находясь в австрийских землях, он не был обязан носить прусский орден. «Все равно, маслом каши не испортишь», – подумал Александр Павлович и нацепил также этот орден: из-за королевы Луизы всегда чувствовал себя немного виноватым перед прусским королем. Взяв перчатки и шляпу с черным султаном на гребне, он вышел в большой зал дворца. Там уже были приготовлены длинный, крытый красным бархатом, стол и вокруг него золоченые кресла. На столе лежали карандаши, бумага.
