Александр Волков - Скитания

Восторженный крик верующих потряс стены храма. Люди плакали, обнимались, в воздух летели мужские шляпы, перчатки дам. На площади загремели выстрелы. Раньше стреляли и в соборе, но после того как от пуль пострадали статуи и иконы, оружие при входе в храм отбиралось.

Дон Америго Гусман спустился с амвона, и, хотя храм был битком набит народом, перед священником образовалась дорожка. Он шел по ней, шатаясь от усталости, а богомольцы старались прикоснуться к кубку, хватались за ризу настоятеля, и те, кому это удавалось, шалели от счастья.

Настоятель вышел на паперть и со специального помоста показал народу кубок с кипящей жидкостью. И снова бурная радость, объятия, слезы, коленопреклонения…

Люди стали было успокаиваться, когда новая сенсация потрясла всех. Встал и пошел больной, разбитый параличом, которого родные накануне привезли из Афраголы и который всю ночь провел на площади перед храмом, молясь святому.

– Чудо! Новое чудо!! – гремела толпа.

К исцеленному бросились, обнимали его, дарили драгоценные перстни, кошельки с золотом. А тот страстно благодарил Сан-Дженнаро за милость…

Настоятель собора, дон Америго, утирая со лба пот, облегченно вздыхал. На этот раз свершение чуда сильно задержалось, но, к славе Сан-Дженнаро, все кончилось благополучно. И проделка с «исцеленным» больным тоже удалась великолепно…

Ритуал[93] праздника требовал, чтобы кубок с кровью, кипение которой постепенно утихало, был поставлен на престол в алтаре, а статую Сан-Дженнаро подобало пронести в торжественной процессии по главным улицам Неаполя. Священники уже поднимали изваяние на носилки, но на этот раз Дженнаро не суждено было прогуляться по городу.

В ожидании чуда и сразу после его свершения толпа не замечала, что погода стала угрожающе меняться. Из-за темной громады Везувия, курившегося белым дымком, вдруг выползли густые тучи и стали быстро надвигаться на город.

Предвестник грозы – вихрь пронесся по улицам, крутя пыль и мусор.

Грозы на юге налетают внезапно. Как будто только что зарницы вспыхивали где-то за горизонтом, но вот уже змеистая молния прорезала тучу над городом, тяжко ударил гром, и упали первые крупные капли дождя.

Толпы верующих побежали, ища убежища от грозы. Люди прятались под арками ворот, в подъездах, на папертях церквей. А дождь превратился в ливень, шумно хлеставший по мостовым. С крыш низвергались пенистые каскады, и по улицам города, круто спускавшимся к морю, яростно неслись потоки мутной воды.

Из храма Фелипе выбрался одним из первых. Гроза захватила его на углу улицы Добрых бенедиктинцев, где та круто шла в гору. Ливень хлынул с такой силой, что юноше пришлось укрыться в нише стены.

Любуясь буйным разгулом стихии, Фелипе увидал, что какая-то закутанная в покрывало девушка борется с потоком, бурлившим во всю ширину улицы. Что-то знакомое почудилось ему в гибкой, стройной фигурке, смело стремившейся навстречу воде, вместо того чтобы уступить ее напору и пуститься вниз по течению.

– Ревекка! – воскликнул юноша и бросился из укрытия.

Юная еврейка скрылась от отца в то время, когда сотни людей, спасаясь от бури, наводнили рынок. Люди разъединили Елеазара, Рувима, Ревекку. Банкир и его слуга думали лишь о том, как в суматохе уберечь деньги, и позабыли о Ревекке, а та шаг за шагом, пригибаясь и оглядываясь, выбралась из толпы и побежала по пустынным улицам.

Сверкали молнии, грохотал гром, холодные потоки дождя пронизывали ее легкую одежду, а Ревекка ничего не чувствовала, не замечала. Какая-то неведомая сила безошибочно несла ее от угла к углу, от поворота к повороту до улицы Добрых бенедиктинцев.

– Ревекка!

Фелипе схватил девушку за руку:

– Бежим, Ревекка!

Смущенная девушка остановилась. Силы внезапно покинули ее, она впервые поняла, на какое отчаянное дело решилась. Еще была возможность вернуться, солгать отцу, что толпа унесла ее с рынка, что, возвращаясь, она заблудилась… Пойти с Фелипе – это означало безвозвратно отречься от прошлого.

И Ревекка пошла за Фелипе.

Глава пятая

Альда Беллини

Задыхаясь от бега, насквозь промокнув, Фелипе и Ревекка очутились перед дверью пансиона. Джузеппе Цампи стоял на крыльце, не прячась от струй дождя, наносимых порывами ветра. Выцветшие глаза привратника горели восторгом, морщинистое лицо сияло. Его голос гремел, пересиливая шум ливня:

– Грядет Господь в грозе и буре! Грядет Господь, и горе грешникам!

Старый безумец даже не заметил, как юноша и девушка проскользнули мимо него и вступили в огромную переднюю, куда лишь слабо доносился шум стихий.

Здесь обессиленная Ревекка остановилась, сбросила мокрое покрывало и, робко глядя на Фелипе, спросила:

– А ты говорил со своими? Они не выгонят меня?..

Фелипе молчал. Снова он увидел Ревекку без покрывала. Тогда, при первой встрече, – это было мгновение, а теперь девушка стояла перед ним, смущенная своей смелостью, и Фелипе не мог оторвать от нее взгляда. Огромные черные глаза и крутые дуги бровей, почти сходящиеся над переносьем, полные алые губы, благородные очертания слегка удлиненного лица, толстые черные косы, спускающиеся на грудь…

Нет, лучше Ревекки, его Ревекки, нет ни одной девушки в мире!..

Ревекка нерешительно повторила свой вопрос:

– Скажи, Липпо, твои родители примут меня?

Фелипе ответил не сразу. Он впервые слышал свое имя из уст любимой, и необычное его звучание очаровало юношу.

– Липпо… – задумчиво повторил он. – Как красиво это у тебя выходит… Да, ты спросила меня о родителях. Их нет в Неаполе. Я живу у дяди и тетки. Я не говорил с ними, но уверен…

– Уверен?! – Ревекка горько усмехнулась. – Я тоже раньше была уверена, что отец не променяет меня на золото…

Юноша вспыхнул:

– Мой дядя не таков. Идем к нему, и ты убедишься!

Молодой школяр провел девушку в кабинет Саволино. К счастью, они никого не встретили в коридорах: ученики обедали.

Синьор Джакомо крайне удивился, когда перед ним предстала неожиданная гостья. Не слушая сбивчивых объяснений племянника, он послал его за теткой. Мудрая Васта, только взглянув на лица Фелипе и Ревекки, все поняла.

– Потом расскажешь, – отмахнулась она от Фелипе. – А сейчас надо заняться бедняжкой…

Она исчезла и через несколько минут вернулась с ворохом белья и платьев. Заставив мужчин выйти из комнаты, матрона[94] переодела Ревекку во все сухое, и только тогда Фелипе мог приступить к рассказу. Ревекка, пылая от стыда, закрывала лицо руками.

– Дядя Джакомо, тетя Васта, вы примете Ревекку? – с надеждой спросил юноша.

– Это слишком серьезный вопрос, чтобы на него ответить сразу. Мы должны посоветоваться, – сказала Васта и пошла из комнаты, поманив за собой мужа.

Уединившись в спальне, супруги долго молчали. Первым заговорил Джакомо:

– Кажется, мальчик сделал большую глупость. Если мы примем молодую еврейку, репутация пансиона…

Жена перебила его с горькой усмешкой:

– Репутация пансиона!.. Да, конечно, в последние два года она укрепилась от неустанных трудов Фелипе. Но пусть даже придется закрыть пансион, мы сумеем прожить… Ты видел, какими глазами смотрел Фелипе на девушку?

Джакомо попытался отшутиться:

– Мы, мужчины, хорошо разбираемся в таких вещах только в молодости.

– А мы, женщины, всегда, – серьезно возразила Васта. – И я вижу, что это – любовь на всю жизнь…

– Да, но к кому? К еврейке…

Предубеждение против евреев, искусно внушаемое христианам церковниками, жило и в душе Саволино, этого доброго и сострадательного человека.

Васта вспыхнула:

– Большая любовь не признает преград. И разве не сказал Христос, что перед его лицом нет эллинов и иудеев, рабов и свободных…

Джакомо заколебался:

– Ты права, дорогая, но евреи… Они подымут шум.

– Они, вероятно, потребуют, чтобы мы отдали Ревекку, если нападут на ее след. Но Неаполь велик… Наконец, нас могут защитить власти.

– А ты не думаешь, Васта, что нашему Фелипе будет грозить опасность? Ведь Ревекка из-за него оставила родительский дом.

– Ну что же? Он мужчина… почти мужчина, – сквозь слезы улыбнулась Васта, – и с его пылкой кровью он встретит любую опасность смело.

– У тебя на все найдется ответ, – проворчал Саволино.

– И потом, Джакомо, милый, – Васта нежно коснулась руки мужа, – наша Альда была бы в тех же годах…

Такая тоска прозвучала в голосе женщины, исстрадавшейся без дочерней любви и ласки, что Джакомо не устоял.

– Ладно, возьмем девчонку, и будь что будет!

Оставшись вдвоем в кабинете Саволино, Фелипе и Ревекка не могли промолвить ни слова: они с трепетом ждали приговора, который должен был решить их судьбу. При стуке двери они вздрогнули. Но лицо синьора Джакомо было спокойным и ясным, а Васта ласково улыбалась.

– Ревекка, ты останешься в нашем доме, – просто сказал старик.