Станислав Десятсков - Генерал-фельдмаршал Голицын
Сообщили о походе Борису Петровичу на тайном военном совете в Преображенском, а не в Боярской думе, и присутствовали на том совете кроме Петра генералы из иноземцев Франц Лефорт и Патрик Гордон. По тому как молодой царь послушно внимал этим военным светилам, особенно Францу Лефорту, Шереметев понял, в чьих руках настоящая власть, и поспешно склонил голову.
Да и как не склонить — ведь молодого Шереметева положение было после падения царевны Софьи самое незавидное. Хорошо еще, что Нарышкиным ведомо было о его ссоре с Васькой Голицыным у Перекопа — токмо за то его бывшую службу у фаворита и простили. Но к новому двору Шереметева не допустили и шесть лет держали воеводой в захолустном Белграде. Правда, должность сия была важной. В распоряжении Бориса Петровича состояли все солдатские, рейтарские и драгунские полки Белгородского разряда. Полки не были обучены новому регулярному строю, хотя собирались токмо во время войны и представляли собой поселенное войско. В мирное время солдаты занимались землепашеством, а среди рейтар и драгун много было и мелкопоместных дворян, владевших небольшими хуторами. За шесть лет, прошедших после последнего Крымского похода, многие солдаты разучились бы ружья и сабли в руках держать, идя за плугом, но Борис Петрович покою воинам не давал и каждую осень после уборки урожая собирал свое воинство на месячные учения, где солдаты снова стояли в регулярном строю.
Посему, когда был объявлен новый поход на Крым, Шереметев быстро собрал под Белградом полки своего разряда. Смотром боярин остался доволен, — может, его солдаты не так быстро строились в правильную линию и не брили бороды, как петровские гвардейцы, но, живя на границе со степью, откуда, почитай, каждое лето могли налетать татарские разъезды, они и за плугом не расставались с ружьем и саблей.
К маю подтянулись и полки Новгородского разряда, служившие на северной границе, — тоже солдаты бывалые, ходившие в походы еще с Василием Голицыным.
Куда хуже было с дворянским ополчением — многие дворяне опять оказались в нетях, а иные явились на таких худых клячонках, что Борис Петрович, великий знаток в лошадях, от огорчения только руками развел.
— Опять повторится яко во втором Крымском походе у Васьки Голицына — дворянская конница за пехотой в обозе спрячется! — сердито выговаривал он своему помощнику, севскому воеводе окольничему Барятинскому.
— Бог даст, Борис Петрович, черкасы помогут. У казаков конница хоть и не обученная, да на добрых конях! — прокряхтел князь Барятинский. — Даст Бог, побьем татарскую силушку!
— Ничего не поделаешь, придется отправиться к гетману Мазепе на поклон! — решил Борис Петрович и в начале мая отправился в гетманскую столицу Батурин.
Невзрачная крепостца, которой был этот городок на Сейме при прежнем гетмане Самойловиче, за время правления Мазепы полностью преобразилась. Опытным взглядом военного человека Борис Петрович отметил и новый вал с крутыми раскатами, с коих смотрели жерла десятков пушек, глубокий ров, наполненный весенней водою, стоящий в городе каменный замок пана гетмана.
«И против кого пан Мазепа сию фортецию возводит? — не без тревоги вопросил себя Борис Петрович. — Если он супротив татар так вооружается, то напрасно: легкоконная конница такой глубокий ров никогда не перескочит, а турки держат свое войско ой как далеко от Батурина».
И пока боярин ждал, что перед ним опустят подъемный мост, в голову невольно лезли разные мысли о тайных сношениях Мазепы с польским панством.
Как воевода белгородского разряда, Борис Петрович ведал о всех делах на гетманщине. Знал он и то, что Мазепа был в молодые годы покоевым дворянином польского короля Яна Казимира и сам звался тогда не Иваном, а Яном Мазепой. Служба его королю была вельми угодна, да по молодости лет впал королевский покоевый в грешный блуд с одной знатной пани. А Речь Посполитая, дело известное, была республикой знатной шляхты. И муж знатной пани, невзирая на близость Мазепы к самому королю, перехватил своего обидчика на пустынном шляху, приказал слугам раздеть Мазепу догола, вымазать дегтем и привязать к конскому хвосту.
А затем так огрел лошадь, что та понесла голого королевского покоевого через кусты и буераки, так что весь он был исполосан и ободран, когда скинула его лошадь в случайном казацком таборе.
То был казачий разъезд правобережного гетмана Тетера, что воевал в союзе с турками и против Речи Посполитой. Так королевский покоевый и стал украинским казаком.
А понеже Мазепа выучился до того в коллегиуме иезуитов, писал латиницей, болтал по-немецки и по-польски, то ничего удивительного, что уже при гетмане Дорошенко он стал генеральным писарем Запорожского войска, Дорошенко даже посылал своего молодого писаря послом в Стамбул за турецкой подмогой и в Москву для тайных бесед. В Москве хитрый как лис Мазепа сумел показаться тогдашнему ближнему боярину Артамону Сергеевичу Матвееву[12]. Допущен он был и к царю Алексею Михайловичу, и с царскими грамотами, зовущими Дорошенко перейти, под высокую царскую руку, Мазепа был снова отправлен на Правобережную Украину. Но ехать прямо к Дорошенко Мазепа побоялся и переметнулся к Левобережному гетману Самойловичу. Здесь снова он становится генеральным писарем, хотя предает и нового покровителя. В первом Крымском походе Мазепа вошел в доверие к Василию Голицыну и выложил ему удобную для фаворита лжу, — мол, именно по приказу Самойловича казаки подожгли степь и из-за этих великих пожаров вся голицынская рать и повернула назад.
В благодарность за эту услугу Василий Голицын спешно, прямо в воинском лагере, собирает казацкую раду, окружает ее стрельцами и заставляет избрать гетманом своего любимца. Став гетманом, Мазепа, с благословения Голицына, добивается ссылки своего недавнего благодетеля Самойловича в Сибирь.
Но через год, когда пало правление Софьи, Мазепа, ехавший в Москву с поздравлениями Василию Голицыну, поздравляет уже в Троицком монастыре царя Петра I. И что же, он так сумел расположить своей верноподданностью и ученостью молодого царя, что тот выдает Мазепе на правеж всех его супротивников на гетманщине.
Вот к какому человеку, предавшему уже по очереди одного короля и трех гетманов, ехал на совет Шереметев.
«Хорошо еще, что в Батурине стоит полк московских стрельцов», — размышлял Борис Петрович, Направляясь в гетманскую резиденцию.
Однако же у ворот во двор резиденции боярина остановили толсторожие здоровые сердюки из личной охраны Мазепы.
Борис Петрович у себя в Белграде был уже наслышан об этой гвардии гетмана, набираемой из всякого воинского сброда, промышлявшего на дорогах войны. Тут были и немецкие ландскнехты, и трансильванские мадьяры, но более всего было разорившейся польской шляхты. Ведь в глубине души и сам Иван Мазепа Все еще считал себя Яном Мазепой, и потаенной мечтой гетмана и близкой к нему старшины было жить по примеру великородного польского панства — Потоцких и Вишневецких, Сапег и Радзивиллов. И год от года Мазепа заводил польские порядки на гетманщине: раздавал щедрые маетности близкой старшине, обращая не только посполитых, но и вольных казаков в холопы самозваного панства, отдавая шинкарям-евреям в аренду весь винный откуп, тайно покровительствуя униатам и отцам иезуитам.
До Москвы о том доходили только слухи, в Белгороде Шереметев ведал о делах гетмана куда больше. Но кому ему было жаловаться, если Мазепа был в такой чести у молодого царя.
«Не надежен, ох не надежен бывший покоевый короля Яна Казимира!» — размышлял Борис Петрович, вступали гетманские покои. В молодые годы, когда отец Шереметева сидел воеводой в Киеве да и ходил во время своего первого посольства в Речь Посполитую, боярину часто доводилось бывать в домах польской знати, и опытный взгляд сразу отметил, что убранство гетманских покоев ничем не отличалось от дворцов Потоцких и Любомирских: шелковые драпри на окнах, дорогие французские гобелены на стенах, персидские ковры на полу. Только вот в святом углу висят православные иконы, а не деревянные католические распятия. «Но кто знает, может, за потайной дверцей кроется и униатская часовня!» — подумал Борис Петрович. Впрочем, боярин недаром побывал послом и у короля Яна Собесского, и у императора Леопольда. Шереметев был вежлив и обходителен и боярской спесью не наливался.
Мазепа сие оценил, да и лестно было ему, что такой высокородный боярин первым пожаловал к нему с поклоном. Приняли Шереметева с великой честью, но, когда перешли к делу, старый лис сразу обернулся волком.
Конечно, гетман согласился с Шереметевым, что надобно не идти прямо через степь на Крым, а взять поначалу турецкую крепость Кази-Кермень и еще три городка на Днепре возле Очакова.
— Я ведь и князю Василию Голицыну в пример древнего персидского царя Дария ставил — тот пошел степью на Крым, а потерял 80 тысяч войска!
