Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
— Я видел, как ты вёл женщину к Тиберию, — дерзко заявил Калигула, стараясь под дерзостью скрыть досаду оттого, что его застали подсматривающим.
— Понимаю! — вдруг широко улыбнулся Макрон. — Ты ещё никогда не ходил к гетерам.
— Никогда… — шепнул Калигула, ощутив внезапную сухость в горле.
— Я отведу тебя завтра, — пообещал Макрон. Он снова отошёл к дубовой скамье и устало опустился на неё, опершись спиною о холодную стену.
— В лупанар? — сдавленно спросил юноша, присаживаясь на край скамьи, рядом с Макроном.
— Цезарь не замечает, что ты уже вырос и нуждаешься в женщине, — усмехнулся трибун, пристально разглядывая Калигулу. — В этом нет ничего дурного: к гетерам ходят все.
— Ты ходишь? — полюбопытствовал Гай, внимательно разглядывая свои сандалии.
Макрон утвердительно кивнул.
— Мой отец тоже ходил? — расспрашивал юноша.
— Твой отец?.. — удивлённо повторил Макрон. Помолчал в раздумии и, передёрнув плечами, добавил: — Наверное, в молодости — да, как и все. А после женитьбы, должно быть, нет! Видишь ли, Германик женился на женщине, которую любил. Зачем ему ещё и гетеры?
Калигула притих, прислушиваясь к возне, донёсшейся из императорской опочивальни. Макрон, глядя на него, размышлял: «Странные вопросы задаёт этот мальчик! Что ему до того, ходил ли к гетерам его отец? Я никогда не смел думать о том, есть ли наложницы у моего отца, или любовники — у матери. Родители для меня — нечто священное!»
— А ты женат? — любопытству Калигулы не было предела. Но Макрону этой ночью почему-то захотелось быть откровенным с юношей, внушавшим ему жалость.
— Нет. Но скоро женюсь.
— Ты любишь свою невесту?
Макрон вздохнул. Ответить на этот вопрос оказалось труднее всего.
— Не знаю! — скорее самому себе, а не Калигуле, прошептал Макрон. — Есть в ней нечто, что безудержно влечёт меня. Энния — как дикая кошка. Порою ласкается, выгибая спину, а мгновение спустя готова оцарапать! Умом я понимаю, что Энния недобра и хитра. Но когда не вижусь с ней — тоскую…
«Как дикая кошка…» — зачарованно повторил про себя Гай. В этот момент он решил, что только таких женщин и можно любить!
— Почему ты отпустил преторианцев? — спросил Калигула, удивляя замечтавшегося Макрона неожиданным поворотом мысли.
— Иногда следует идти на уступки, чтобы преторианцы не взбунтовались, — поразмыслив, ответил Макрон. — Горстка вооружённых солдат опаснее, чем стотысячная толпа безоружной черни!
* * *Калигула возвратился к себе прежде, чем преторианцы вернулись с вином. Долго не мог заснуть, ворочаясь под шёлковым одеялом. Он снова и снова вызывал в памяти обнажённую фигуру женщины, увиденной в опочивальне Тиберия.
XV
На следующий день Калигула издали неотступно следил за Макроном: помнит ли он? Отведёт ли к гетерам, как обещал?
Третья когорта сменила вторую на дежурстве. Центурионы получили от императора пароль на сегодняшний день. Но Макрон не спешил покидать дворец. Посмеиваясь, он беседовал о чем-то с трибуном третьей когорты и двумя подчинёнными центурионами. «Неужели забыл?» — разочарованно подумал Калигула.
Наконец Макрон, достаточно нашутившись с товарищами, подошёл к юноше.
— Благородный Гай! — хладнокровно улыбнулся он, словно не замечая растущего волнения Калигулы. — Желаешь, чтобы я сопровождал тебя на прогулке?
— Да, — хрипло пробормотал Гай.
Они покинули Палатинский дворец. Макрон шёл рядом с внуком императора, на полшага позади. Трое преторианцев, следовали за ними, громыхая короткими мечами.
— Я не знаю, куда идти, — шепнул Калигула.
— На Субуру, — отозвался Макрон.
Нет в Риме улицы, которую можно поставить наравне с Субурой! Субура — душа плебейского Рима, жизненосная аорта в запутанной системе его улиц. Это даже не улица — это беспорядочное сплетение грязных многолюдных переулков. Это — целый район, особый мир со своими порядками и обычаями.
Аристократ прохлаждается в парках и оливковых рощах, раскинувшихся на холмах. Порядочный горожанин предпочитает прогулки на Марсовом Поле. Плебею по сердцу шумная, беспокойная, грязная, весёлая Субура.
А впрочем, и богатые патриции не гнушаются толчеёй Субуры. Где ещё продаётся обувь, сделанная из такой мягкой, приятной на ощупь кожи? А тонкая шерстяная ткань, окрашенная в голубой, лиловый, шафранный цвет? Капуста и маслины, баранина и фазаны — все имеется в субурских лавочках. Благовония и притирания, румяна и лечебные травы предлагают торговцы за несколько сестерциев. Есть и приворотные любовные напитки, охотно раскупаемые женщинами. Найдётся и настой из горчичных семян, который помогает избавиться от нежеланного приплода… Словом, если на Субуре чего-нибудь нет, значит, во всем Риме этого не сыщется!
О женщинах Субуры разговор особый. Они изящны и стройны, словно мраморные статуи. Медные браслеты призывно позвякивают на запястьях. Лукавые миндалевидные глаза подведены сурьмою, привезённой из покорённого Египта. Порою, посреди толпы, мужчина повстречается взглядом с этими влекущими глазами и забудет, куда шёл. Словно зачарованный последует за красавицей туда, куда она без слов зовёт его — в субурскую таверну, где за медную монету сдаются комнатки парам, ищущим временное пристанище. Может быть, именно в тёмных подворотнях Субуры сманивала благородных римлян Лесбия, отвергнувшая влюблённого Катулла.
Макрон уверенно подошёл к низкому скособоченному дому. Засаленная дверь была призывно открыта. Изнутри доносился запах жареного мяса.
— Это лупанар? — удивлённо шепнул Калигула. Не таким он представлял себе подобное заведение. В разгорячённом юношеском воображении рисовался роскошный домик с яркой вывеской. (А как же иначе? Разве без вывески знаешь, куда нужно идти?) Ароматные курения и благовония, женщины в коротких пеплумах, открывающих округлые колени… А тут вдруг — грязная развалина, пропахшая горелым салом! Разочарованию Калигулы не было предела.
— Лучше! — ободряюще улыбнулся Макрон. — Это — таверна русоволосой Галлы.
Калигула опасливо вступил внутрь. Огляделся, любопытствуя. Трое пьянчужек у длинного каменного стола трясли отяжелевшими головами, возбуждённо доказывая друг другу нечто несомненно важное, но совершенно непонятное: горькое, как уксус, ватиканское вино некстати заплело им языки. Повинуясь взгляду Макрона, преторианцы вытолкнули пьяниц на улицу, слегка поддав каждому под зад.
Из кухни уже спешила Галла, хозяйка заведения. Тридцатилетняя женщина, ещё сохранившая свежесть, но уже смертельно уставшая от жизни. Имени её никто не знал; Галла хранила своё истинное имя в тайне, как драгоценную частицу минувшей, вольной жизни. Прозвище напрашивалось само собой — по названию родины, почти позабытой ею. Калигула исподтишка разглядывал женщину — русоволосую, голубоглазую, с круглым румяным лицом и острым носиком. В медовых волосах блестела ярко-синяя лента, вместо излюбленной субурскими женщинами тонкой медной диадемы.
По-видимому, Макрон был завсегдатаем таверны. Галла заискивающе улыбалась ему, усердно вытирала каменный стол от потоков вина и блевотины, хлопотливо усаживала его и спутников на каменные скамьи. Заинтересованно глянула на Калигулу из-под мохнатых ресниц: что делает юный хрупкий мальчик среди гуляк-преторианцев? И, узнав внука императора, испуганно упала на колени перед ним.
— Хватит валяться на полу! — развязно крикнул Макрон. — Тащи своё пойло! Пусть благородный Гай отведает, что пьют варвары! — и, развеселившись, подмигнул Калигуле.
Галла, послушно кивая, бросилась на кухню. Вернулась оттуда, неся медный поднос с пятью ковшами, вырезанными из дерева. Никогда прежде Калигула не видел странных варварских посудин. Он обхватил ковш ладонями и осторожно вдохнул хмельной медовый аромат. Светло-коричневое «пойло» пенилось и шипело. Юноша сделал глоток, ещё один.
Галла, прислонясь к стене, печально улыбнулась. Широко открытые голубые глаза женщины смотрели в пространство: мимо прокопченых стен, мимо волосатых мужчин, жадно хлебающих варварское «пойло», иначе — пиво. Женщине мерещилась забытая родина — Галлия, откуда её вывезли ещё девочкой. И вдруг исчезли узкие шумные улицы, мраморные храмы, жаркое солнце, маслиновые деревца с тонкими кривыми ветками… Галла видела развесистые вековые дубы, душистые вересковые поляны, холодное серое море и угрюмых друидов, священнодействующих у вздыбившихся каменных глыб. Невыносимо хотелось вернуться на север, вдохнуть хмельной аромат липы и хвои, услышать пение жаворонка… А с улицы сквозь открытую дверь доносился запах ослиной мочи, и заморские павлины душераздирающе кричали в клетках торговцев.
— Научи его… — грубо теребил Макрон её руку. Галла тупо смотрела на него. Видение рассеялось. Постепенно до женщины доходил смысл просьбы трибуна: она должна научить императорского внука искусству любви!
