Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
То был один из тысяч и тысяч пленных, взятых когда-то Амиром Тимуром в дни его походов на Кавказ. Шли годы, многие из пленных кавказцев стремились вернуться на родину, но что ни делали они, как ни билась, пришлось жить на чужбине. Остался в Герате и мастер Джорджи. Старшего его сына звали Иосифом, но здесь, в городе, этого красивого и ловкого юношу окрестили Юсуфбеком. И отец и сын свободно говорили по-тюркски, и, хотя жили на положении полурабов, держались достойно и благородно, трудились старательно и не подвергались унизительным преследованиям. Они свято придерживались своей веры, в домашнем кругу говорили только по-грузински и строго исполняли свои религиозные обряды, не забывая родных обычаев. Много пленных из Грузин было в Хорасане. Жили они в разных городах, и использовали их обычно на тяжелых работах. Особенно много их насчитывалось в Мавераннахре, В Самарканде кавказцы поселились в построенном ими «христианском квартале».
— Пришел узнать, как вы здесь, — сказал зодчий, — здоровы ли, бодры ли?
— Здоровы, зодчий. И дела идут неплохо, — ответил мастер Джорджи, стоя против Наджмеддина и глядя ему прямо в глаза. — Мы, грузины, не отчаиваемся никогда. Такова, видно, воля божья. Но вы, зодчий, вы хороший человек, вы мне по сердцу. Когда я вас вижу, у меня на душе становится легче, светлее. Вот и медресе уже достраиваем.
— Те же чувства и у меня, мастер. Судьба забросила вас сюда. Значит, суждено вам было здесь найти свой хлеб насущный. Знаю, вы человек честный и благородный. А ну-ка скажите, деньги вам выплачивают?
— Выплатят, зодчий. Кто посягнет на деньги бедняков-чужеземцев? Разве мусульманин позарится на чужое? Вы не забыли, что обещали мне поговорить с царевичем?
— Не забыл, мастер.
— Мне уже за семьдесят. Хочется увидеть родную Грузию, там уснуть вечным сном. И сын Иосиф тоже должен жить на родной земле. Разве можно верить слов м человека, лишенного родины, как бы ни уверял он, что здоров, что ему, мол, хорошо живется. Даже когда уста наши смеются, сердце наше плачет. Вы умный человек, зодчий, и все понимаете сами. Явите божескую милость, скажите его светлости Байсункуру-мирзе несколько добрых слов о нас, попросите его, пусть, когда завершим строительство вот этого медресе, разрешит нам уехать на родину.
— Не огорчайтесь, друг мой Джорджи. Непременно поговорю с Мирзой.
— Благослови вас бог. Вы счастливый человек. С вашей чуткой душой вы понимаете наши чувства. Что может быть страшнее терзаний и горечи разлуки с родным краем? Разве поймут это правители, воины, начальники? Что сгубило нас? Правители наши враждовали между собой, не поддерживали друг друга и поэтому не смогли объединиться и противостоять захватчику. Даже самые прочные крепости, возведенные на вершинах гор, не выдержали неприятельского натиска. Наших жен и дочерей угнали в плен. Есть ли, зодчий, большее оскорбление, унижение, беда? А грузинский народ — народ мудрый и талантливый. Мы ценим добро, у нас богатая и древняя история, вы знаете это не хуже меня. Не дай господь никому пережить муки и страдания пленения.
— Я понимаю ваше горе, ваши тревоги, мастер Джорджи, мои ученики тоже всей душой сочувствуют вам. Дай вам господь осуществить сокровенные ваши мечты. Аминь!
Зодчий провел по лицу ладонями. Старый грузни перекрестился, на глазах его выступили слезы.
— Такова жизнь, — грустно произнес зодчий. — Таков еси бренный мир. Вот мы, мавераннахрские и хорасанские, словно бы победители, а вы — побежденные. На неравенстве зиждется мир. При дворе завоевавшего вас Амира Тимура был один человек, вроде бы посол или посланник по имени Клавихо. Так вот он написал: «Жителей этой новой, открытой нами земли, не принадлежащих к европейской расе, мы именуем инками». Выходит, что и мы с вами степные инки, другими словами, люди второго сорта. Помню, слова эти привели в уныние и удручили Байсункура-мирзу, да и устада Кавама. Вы считаете себя побежденными, а нас победителями. Но есть люди, которые не признают ни нас, ни вас. Такова жизнь, мастер Джорджи. Не огорчайтесь, наберитесь терпения, недаром говорится: «Милосердие — на сз;-.том дне терпения».
— Благодарствуйте! Да благословит вас господь за вашу доброту.
Зодчий попрощался со старым мастером и двинулся дальше. «А ведь мастер Джорджи прежде работал с устадом Кавамом, — подумалось ему. — Да и сын его тоже. Грузины невзлюбили мастера Кавама за его высокомерие, за то, что ни на минуту не забывал он, что принадлежит к высшей знати. Он без дальних слов прогнал старика грузина, посмевшего в глаза возразить прославленному зодчему, но не решился расправиться с ним, опасаясь гнева других пленников».
Да, устад Кавам знал цену своим заслугам, упивался тем, что причислен к узкому кругу знатнейших людей Герата, да, устад Кавам не щадил тех, кто становился на пути его, а пуще всего боялся, что чья-то тень упадет на него. Наджмеддину Бухари был слишком хорошо известен характер устада Кавама, и он старался держаться подальше от него, а когда все же приходилось бывать Вместе, зодчий чувствовал себя весьма и весьма неуютно, словно человек, знающий, что где-то совсем рядом рыщет хищник.
Глава IX
Можешь не дать мне рост верблюда, но не лиши ума хоть с просяное зернышко
Зависть по праву числится среди самых недостойных человека чувств. Подобна она заржавевшему кинжалу, в от удара таким кинжалом рана непременно загноится.
Трудно постичь человека, тем более по внешнему его виду, думал порою зодчий, пусть лучше рассеется в прах и золото и слава, ежели в погоне за ними становишься завистником, лицемером и в оголтелой борьбе за свое благополучие превращаешься в зверя.
Благосклонность Байсункура-мирзы к Наджмеддину лишила покоя и сна устада Кавама: это он постарался, чтобы до слуха царевича дошла весть о том, будто Наджмеддин Бухари человек вспыльчивый, раздражительный, будто предстательствует он и за пленников и за врагов государства, держит их сторону.
Клевета достигла цели — долгое время царевич косился на зодчего Бухари. Но тут в дело вмешался мавляна Лутфи: он убедил Байсункура в том, что не следует относиться к зодчему с недоверием. Мало того, он преподнёс в дар царевичу собственноручно переписанную книгу «Калила и Димна», почтительно обратив его внимание на главу «О великом визире», и дал совет с особым тщанием прочитать притчу о том, как поссорились Бык и Барс и что из этого вышло. Но Наджмеддин узнал об этом позднее.
Однако гораздо хуже было другое: устад Кавам распространил слух, будто замечательная мысль, к которой пришел зодчий во всеоружии сорокалетнего опыта, после многих проверок и раздумий, принадлежит вовсе не зодчему Наджмеддину. Речь шла о том, чтобы после тщательных предварительных расчетов выбрать наиболее подходящее для постройки место, создать наиболее удачную планировку, так чтобы здание было обращено к солнцу в любое время дня и радовало глаз созерцающего его.
Устад Кавам намекал, что и он-де причастен к этому. Будто чудесное это открытие было издревле известно зодчим всего света. Будто зодчие Самарканда, Бухары, Герата, Хивы давным-давно пришли к этой мысли. Будто еще в эпоху караханидов и греков эта идея главенствовала в зодчестве.
Услышав это из уст устада Кавама, покровитель искусств Байсункур-мирза сразу охладел к замыслам Наджмеддина Бухари. Оказывается, зодчий печется вовсе не о том, чтобы обширный двор, все пространств) вокруг здания, а также худжры — кельи внутри — были
— лишены солнечных лучей. Наоборот, он задумал другое. По его мысли, через ограду, через дверцы худжр должно проникать солнце. Правда, уверяет он, даже в самое жаркое время года — летний месяц саратан — в них будет прохладно. На самом же деле Бухари стремился к тому, чтобы и ранним утром, на рассвете, и ближе к сумеркам здание медресе выглядело сказочно прекрасным, в радостном сиянии солнечных лучей. С помощью точнейших геометрических расчетов при закладке фундамента он добивался того, чтобы здание было обращено но к узким улочкам, а к солнцу, и, лишь строго определив и уточнив пропорциональность, соразмерность и гармоничность крупных зданий, приступал к строительству.
Он считал, что к высокому зданию непременно должен прилегать обширный двор.
Когда Мирза Улугбек взошел на престол и Наджмеддин Бухари прослышал о его намерении строить медресе в своих владениях — в Самарканде и Бухаре, он разослал пространные послания своим друзьям — зодчим, жившим в других городах, призывая их поддержать этот благороднейший почин, а также строить медресе невдалеке от мечети Джаме и минарета Калан, помня при закладке фундамента о его идее «солнечной стороны», которую он справедливо считал плодом своего многолетнего опыта. Связь Наджмеддина с зодчими из других городов, а особенно из его родного города Бухары, была не по душе устаду Қаваму, считавшемуся другом Наджмеддина Бухари без малого сорок лет. Но и это все были лишь цветочки. Вспыльчивость, а порою и излишняя горячность зодчего, его упорство, когда речь шла о качестве и красоте, его горячие споры с мастерами, его нетерпимость к расточительству, к растрачиванию без толку средств, выделенных для работ, — все это в глазах устада Кавама было равносильно чуть ли не бунту, мятежу.
