Владимир Сашонко - Коломяжский ипподром
Хотя мощность двигателей «Америки-II» была в два с половиной раза больше, чем у ее предшественницы, задача пройти свыше трех тысяч километров, да еще в непредсказуемых атмосферных условиях, над совершенно не исследованной областью, представлялась исключительно трудной. Тем больший интерес вызывала готовящаяся экспедиция у европейской публики, а также у американцев.
В Париж приехал из-за океана Уэлман, серьезный, красивый, уверенный в себе. Приехал не один, а с племянником Луисом Ляудом – молодым, полным и добродушным.
Уэлман благосклонно отнесся к Попову. Вскоре все трое – сам Уэлман, Ваниман и Попов – начали «упражняться в навигации», иначе говоря, в определении по солнцу и хронометру своего местонахождения. Через несколько дней Ваниман сказал Попову:
– Мой друг, мистер Уэлман и я решили взять вас на Шпицберген. Поедете туда с нами.
«На Шпицберген...» А про полюс – ни слова! Экипаж пока состоит из трех человек: Уэлман, Ваниман и Ляуд. Возьмут ли четвертого – никто не знает.
Наконец экспедиция была готова к отъезду. Всё упаковали, погрузили, приладили. Поехали на пароходе в Норвегию, холодную, грустную и чистую.
Выгрузились в Тромсё и стали ждать возвращения шхуны «Арктика», принадлежащей англичанину Альберту Корбитту, который также участвовал в снаряжении экспедиции. Несколько раньше «Арктика» увезла на Шпицберген брата руководителя экспедиции, Артура Уэлмана, с двумя десятками рабочих и необходимыми материалами.
Когда «Арктика» вернулась, узнали от ее капитана неприятную весть: сарай-ангар, заблаговременно выстроенный в Уэлман-Кампе для «Америки-II», снесен штормовым ветром.
– Ладно, не беда! – сказал Уэлман. – Бывает и хуже. Что-нибудь придумаем.
Погрузили на шхуну, наряду с дирижаблем, много досок, бревен и других лесоматериалов. Взяли на борт также плотников-норвежцев и поплыли в Уэлман-Камп на парусах, поскольку двигатель вскоре («к общему удовольствию», по словам Попова) сломался.
«Уж очень хорошо было идти на парусах! – восторгался Николай Евграфович, и сердце его, сердце романтика, наполнялось глубокой, безграничной радостью. – Солнце не заходит ни днем, ни ночью. Все видно далеко кругом. Океан без краев. Исключительное богатство пространства и наше тихое, бесшумное движение вперед. Наглядное ощущение своей крохотности перед огромностью окружающего мира и ясное сознание ничтожества последнего перед безмерным, бесконечным и истинным величием...
Но вот Уэлман-Камп. Фиорд, горы, скалы. Бесчисленное количество несмолкающих, суетливых чаек.
Деревянный домик со светом сверху. Единственная комнатка – наша спальня, столовая и кабинет для работы пером – окружена коридором, чтобы зимою в ней не мерзнуть».
«Для работы пером...» Попов не случайно упомянул об этом. Став рабочим в полярной экспедиции Уэлмана, Николай Евграфович ни на один день не забывал, что он еще и журналист: вел записи, посылал корреспонденции в петербургские и московские газеты, которые охотно пользовались услугами столь опытного газетчика. А писал он о проблемах воздухоплавания и авиации и из Англии, и из Франции. Крупнейшая русская ежедневная газета «Новое время» начала публикацию его статен, объединенных общим названием «Завоевание воздуха».
Попову был чужд политический курс «Нового времени», ставшего рупором махровой реакции, но, покинув Россию и посвятив себя идее покорения воздушной стихии, он не мог не считаться с тем, что именно «Новое время» предоставляло наиболее широкую возможность для пропаганды этой идеи, обеспечивало ей поддержку влиятельных кругов. Игра, как говорится, стоила свеч. Благородная цель – привить русским людям интерес к новому, очень важному делу – оправдывала в данном случае средства.
Российская пресса проявляла большой интерес к полярным экспедициям вообще и к предприятиям Уэлмана в частности. Одна из влиятельных московских газет – «Раннее утро» – прикомандировала к экспедиции Уэлмана своего специального корреспондента А. И. Иванова, который вместе с нею проследовал из Франции в Тромсё. Однако из Тромсё он направил в редакцию такую телеграмму:
«Сомневаясь, что Уэлман в состоянии вторично лететь, я решил расстаться с экспедицией и островом Шпицбергеном и возвратиться в Москву. Интересы редакции в случае, если Уэлман полетит, не пострадают нисколько, так как русский молодой ученый Николай Евграфович Попов, участник экспедиции и помощник Уэлмана, по моей просьбе любезно принял на себя обязанность сообщать в редакцию «Раннего утра» телеграммами обо всем ходе экспедиции».
Как только шхуна доставила исследователей-путешественников в Уэлман-Камп, они начали прежде всего строить ангар.
«Нам, молодым, – записывал Попов, – была дана чудесная работа: пробивать в граните скважины, чтобы затем вбить в них колья и к последним привязать фермы остова сарая. Этим ветер становился бессильным и не мог снести сарай.
Один из нас сидел на камне и держал, поворачивая, стальной стержень, а два других били по стержню добрыми молотами. Работалось охотно, часов по двенадцать в день, а то и больше. Частый дождь со снегом промачивал нас насквозь. Мы смеялись: «Славно! Бесплатный душ!» Никто не забегал домой даже обсушиться. Когда дождь переставал, высыхали на воздухе; работа и ветер сушили лучше всего. Дождь возобновлялся. Опять промокали. И так бывало раз по шести в день. Никто не простужался, не хворал. Даже насморк был неизвестен. Ведь там не было ни единого зловредного микроба! Чудесная была бы там здравница! А какой зато аппетит! Бывало стыдно! Волки ели меньше, чем мы!»
Наконец сарай-ангар был построен. Обтянули его брезентом, наладили выработку газа. Попову поручили следить за этой производственной операцией в ночное время. Правда, понятие «ночь» было весьма условным: солнце снижалось, но не пряталось за горизонтом.
«Сугубо хорошо. Тишина. Все мирно спали. Даже крикливые чайки смолкали, укрываясь по гнездам. Я не видел ни сов, ни филинов. И не слыхал их. Им ведь нужна темная ночь... Проходил, осматривал наш газовый заводик. Все в порядке. Прислушивался. Ручейки бежали из-под таявшего снега. Лениво лаяли лайки. Солнечная, яркая ночь. Девственность нетронутой природы. Совершенно особое очарование».
Но вот воздушный корабль подготовлен к вылету. И еще – о радость! – Ваниман сказал Попову, что его включают в состав экипажа. Четвертым его членом!
– Мистер Уэлман и я решили: вы полетите к полюсу кормчим...
«Это вышло как-то само собой, – записал Попов в памятной книжке, – и было для меня большим и светлым праздником. К полюсу вместе со всеми! Ура!»
Подул попутный ветер, и утром 15 августа 1909 года (по новому стилю) на борт дирижабля поднялись Уэлман, Ваниман, Попов и Ляуд. Повинуясь четким командам Ванимана, рабочие вывели воздушный корабль из ангара, и через минуту-другую он взмыл вверх между каменными стенами фиорда. Ветер швырнул гигантскую сигару влево – казалось, вот-вот она разобьется об отвесные скалы. Но там уже образовались обратные течения воздуха, и дирижабль стремительно понесло направо, потом опять налево.
– Что вы там, заснули, черт возьми?! – крикнул Ваниман на кормчего, думая, что все дело в его неловкости. Но кормчий тут был ни при чем. Просто воздушный корабль, у руля которого он стоял, был слишком громоздок, и ветру было за что «ухватиться». Работавшие на полную мощь пропеллеры не давали, однако, нужной тяги, а потому и руль плохо слушался кормчего.
Но первые, наиболее трудные минуты старта остались позади, и дирижабль со скоростью свыше сорока километров в час поплыл над фиордами. Через несколько минут Уэлман-Камп остался далеко позади. Под «Америкой» расстилались серо-зеленые воды Ледовитого океана, глубоко пронизываемые солнечными лучами. Отодвигались к горизонту белые горы и синие ледники северного склона Шпицбергена.
«Двигатель поет свою песню, – напишет Попов об этих минутах в своей телеграмме для «Раннего утра», которую он отправит несколькими днями позже. – Лопасти винта с силою рассекают воздух. Человеческий гений прекрасно проявил себя в силе и скорости этого нового дирижабля, направляющегося на север.
Экипаж чувствует себя великолепно благодаря началу полета при таких благоприятных условиях».
В заметках, которые он использует потом, Николай Евграфович отметит с присущей ему острой наблюдательностью:
«А внизу, под воздушным кораблем, простиралась любопытная картина, на которую я невольно засмотрелся. Плававшие под водой тюлени, рыбы, само дно фиорда стали видны, как в неглубоком аквариуме. Вода сделалась ясно-прозрачной... Я был раньше военным корреспондентом и в то время еще не разлюбил войны. Пронеслась мысль, что страшнейший враг подводного флота – надводный, воздушный флот. Первый – беззащитная мишень для второго».
Дирижабль идет ровно, и вот уже весело заискрился под ним лед, точно приветствуя отважных путешественников. «Жалко, что нет с нами Нансена, – думает Попов. – Что бы он сказал?»
