Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Господин улыбнулся и кивнул в знак согласия, продолжая хлопать.
И пока зал аплодировал, официант ложечкой выудил из вазочки с растаявшим мороженым золотые монеты и показал их всему залу.
В это время появился официант с золотыми часами и с поклоном вручил их Вольфу Мессингу. Зал зааплодировал еще громче, многие вставали из-за столиков, продолжая хлопать.
Мессинг во все стороны раскланивался публике и вдруг во время очередного поклона он встретился глазами с господином Канарисом. Тот, как и все, бил в ладоши и улыбался Мессингу, даже подмигнул пару раз. Мессинг тоже улыбнулся и поклонился отдельно Канарису. А Канарис, казалось, расцвел от счастья и в свою очередь поклонился Мессингу, прикладывая руку к сердцу. Потом взял со своего столика бокал с вином, высоко поднял его, отсалютовал Мессингу и стал медленно пить. Зал взорвался новыми аплодисментами.
***Вся комната и коридор перед кабинетом Мессинга были заполнены людьми – главным образом пожилыми дамами и молодыми женщинами. Они сидели на стульях вдоль стены, некоторые стояли, и вид у всех был скорбный.
Лева Кобак, расположившись за небольшим столиком у двери в кабинет, что-то писал в пухлую конторскую тетрадь. Из кабинета, забыв притворить за собой дверь, вышла женщина. Слезы текли по ее щекам, она утирала их мокрым платком и комкала в другой руке исписанные листки. Она прошла мимо ряда посетителей, продолжая беззвучно плакать, и все женщины с молчаливым состраданием и нескрываемым ужасом проводили ее взглядами.
Лева Кобак встрепенулся, проговорил:
– Следующий, пожалуйста. Вы, мадам? Будьте любезны, пожалуйста.
Средних лет дама, в простеньком платье и скромной соломенной шляпке, поднялась со стула и направилась к двери в кабинет.
Вольф Мессинг сидел за столом, лицом к двери. Усилием воли он попытался прогнать с лица горечь и усталость.
– Здравствуйте, мсье Мессинг, – войдя, поздоровалась женщина. – Меня зовут Лили Пуатье. Вот фотография моего сына. Он на фронте с марта прошлого года. Он регулярно писал, но вот уже четыре месяца нет ни одного письма. Я очень волнуюсь, мсье Мессинг. Может, вы сможете мне помочь… – Она положила на стол фотографию молодого человека.
Вольф сильно потер ладонями лицо и взял фотографию. Долго смотрел. Потом перевел взгляд на посетительницу, затем снова стал смотреть на фотографию. Затем положил ее на край стола поближе к женщине, резко встал, отошел к окну и проговорил оттуда глухим измученным голосом:
– Простите, мадам Пуатье, но я вынужден сообщить вам тяжелое известие: вашего сына нет в живых.
– Его убили? – упавшим голосом спросила женщина.
– Не знаю… его нет в живых… Наверное, убили… на войне ведь убивают…
– Благодарю вас, мсье Мессинг. – Мадам Пуатье взяла фотографию, спрятала ее в небольшую расшитую бисером сумочку и встала. И вдруг резко пошатнулась и чуть не упала, но успела ухватиться рукой за спинку стула.
– Вам плохо? – резко повернулся к ней Мессинг и бросился поддержать женщину, но она усилием воли устояла на ногах и строго проговорила:
– Благодарю вас… не надо ничего… я сама… – и медленно пошла к двери.
Вольф смотрел ей вслед, и смертная мука отражалась на его лице. Мадам Пуатье вышла, но через секунду дверь отворилась и в кабинет решительно шагнул доктор Абель:
– Ты посмотри на себя – это черт знает что такое! – со злостью заговорил он. – Ты изматываешь себя до последней степени! Завтра выступление – как ты будешь вести представление, ты подумал? Ты же свалишься, и дело кончится больницей, Вольф! А представление? Если полетит контракт, знаешь, какую придется платить неустойку?
– Я не могу им отказать, как ты не понимаешь этого, а еще доктор, – устало возразил Мессинг. – У людей горе…
Ты выгляни из кабинета, посмотри, сколько их там сидит. И очередь не уменьшается, к вечеру она будет в два раза больше! Ты же с ума сойдешь от такой работы! А если ошибешься? Они же тебя растерзают – никакая полиция не защитит. Ведь вероятность ошибки при таком количестве объектов будет возрастать с каждым днем. Ты что, не понимаешь этого? Ты знаешь, сколько денег ушло на оплату твоей учебы у разных профессоров? У Владычко, Регенсбурга, Орловского, подумай! А ты работаешь бесплатно – дурацкое благородство! Ты хоть знаешь, что все страшно дорожает?
– Что дорожает? – испуганно спросил Вольф.
– Все, черт бы тебя побрал! Хлеб! Мясо! Кофе! Овощи! Молоко! А гонорары наши мизерные, неужели ты этого не понимаешь? – Абель оперся руками о стол, глядя Вольфу в глаза. – Тебе надо отдохнуть, Вольф. Иначе твои способности начнут сходить на нет… ты будешь работать все хуже и хуже… Эти чертовы фотографии, письма… Сколько можно?
– Но люди в отчаянии, – ответил Вольф. – Они ждут помощи… они надеются…
– Ждут помощи? Надеются? – зло переспросил Абель. – А кто кричал «Ура! Ура!» Кто ликовал, когда началась война? Кто бросал цветы под ноги солдатам, марширующим на фронт? Визжал от восторга! Мы покажем этим бошам! Мы покажем этим лягушатникам! Мы загоним русского медведя в берлогу! Они радовались этой войне, как Рождеству Христову! Разве я это кричал? Или ты? Или Альберт Эйнштейн это кричал? Зигмунд Фрейд это кричал? Ромен Роллан? Бернард Шоу? Это они кричали! Восторженные дамочки! Которые сейчас со скорбными физиономиями сидят в прихожей! И тычут тебе фотографии своих сыновей и мужей! Помогите, мсье Мессинг! Скажите, живой или уже мертвый мой сын, муж, брат?
В это время раздался стук в дверь, и заглянувший Лева Кобак спросил осторожно:
– Вольф, вы будете вести прием? тут огромная очередь.
– Не будет больше приема! – рявкнул разъяренный Абель и ринулся из кабинета. Следом за ним бросился Лева Кобак.
Вольф услышал из-за дверей сердитый голос доктора Абеля:
– Мсье Мессинг больше никого принимать не будет! Будьте любезны покинуть помещение! И завтра не будет! Мсье Мессинг устал! Он заболел! Вы его замучили! Вы его смерти хотите? Вы думаете, это легко?! Я повторяю вам, уважаемые дамы, мсье Мессинг никого больше принимать не будет! Прошу вас покинуть помещение! Лева, помогите мне, черт вас возьми! И не надо плакать, умоляю вас! Слезами не поможешь! Очень прошу вас, покиньте помещение!
Женщины в ответ что-то возражали, но слов было не разобрать.
Вольф сидел за столом, тупо глядя в пространство. И вдруг память обожгла вспышка воспоминания…
…Тамбур вагона, открытая дверь, и контролер стоит у этой двери, держась за поручень, и со страхом смотрит наружу, на мелькающие деревья, кустарник и телеграфные столбы. Оглушительно стучат колеса на стыках рельс. Контролер оборачивается, смотрит в глубь вагона, туда, где стоит мальчик Волик, смотрит на него, мысленно приказывает.
На лице контролера гримаса ужаса, он отпускает поручень вагона и с криком летит наружу. И отчаянный крик, как ножом, обрывает оглушительный стук колес..
…А бель вернулся в кабинет, нервными движениями достал коробку с папиросами, вынул одну, прикурил.
– Уезжать надо отсюда к чертовой матери…
– Куда уезжать? – спросил Вольф.
– Да куда угодно! Хоть к черту на рога! Вон из Европы, вон! Здесь пока крови по ноздри не нахлебаются – спокойствия не будет! Нет, нет, ехать и немедленно!
– Куда?
В кабинет вошел Лева Кобак, присел за маленький столик, платком вытер взмокшее лицо и шумно, с облегчением вздохнул.
– В Америку! Монтевидео! Рио-де-Жанейро! Замечательные города! Богатые! Беспечные! И главное, Вольф, там нет войны! Там карнавалы! Там пальмы! Там вечное солнце! Там тебя на руках будут носить!
– Как у вас все просто, доктор… – покачал головой Вольф.
– А вам видится другое? – Абель подошел к столу, пыхнул дымом. – Посмотрите на себя, Вольф. Вы же старик! Где ваша молодость? Где ваши женщины? Любовь где ваша? Вы за это время в кого-нибудь влюблялись? Вам столько пишут разные прекрасные дамы, а вы что же? Гуляете в одиночестве по Елисейским Полям?
Вольф помолчал. Потом вытащил из кармана визитную карточку, повертел в пальцах и усмехнулся.
– Кстати, Вольф, с этими посетителями я все забыл. Посыльный доставил тебе записку. – Лева Кобак поднялся и подошел к столу, положив на него небольшой конверт.
– Когда он ее доставил? – спросил Вольф, вскрывая конверт.
– Кажется, в двенадцать дня. Извини. – Лева развел руками.
Вольф развернул записку. Неровным стремительным почерком было написано:
«Наверное, это Вы внушили мне на расстоянии написать Вам. В таком случае это не очень порядочно с Вашей стороны – манипулировать несчастной женщиной. И даже жестоко. Я не хотела писать, я сопротивлялась изо всех сил, но вот села и пишу вам. Я хочу вас видеть. Я не могу без Вас. Мне кажется, я умру, если не увижу Вас сегодня в семь вечера в кафе „Черный аист» на Елисейских Полях…»
